Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае

Неужели никто не замечал, насколько эта идеология походила на банальный расизм? Время, что ли, такое, что во всем мире люди судят друг друга не по личным заслугам, а по принадлежности к «племени»?

Отложив книгу, Нина подошла к иллюминатору и раздвинула занавески с надписью «Слава труду!» Гудела паровая машина, от борта тянулась мутная, как кисель, волна, на противоположном, чуть присыпанном снегом берегу виднелись заброшенные крестьянские домики.

Интересно, Клим беспокоится о своей жене? Или наоборот рад, что избавился от нее?

— Эй, мадам! — раздался за стенкой голос Дона Фернандо. — Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту: будем вместе лопать, чтоб нескучно было.

Нина усмехнулась: ее шанхайские приключения начались с Дона Фернандо и им же заканчивались.

Взяв с собой сумку с деньгами и документами, она отправилась в гости. Одноглазый посторонился, пропуская ее в узкую дверь.

— Заходите и располагайтесь, как дома! — поприветствовал Нину Дон.

Она села за накрытый стол и вдруг заметила рядом со своим прибором опиумную трубку с серебряной чашечкой в виде головы демона. Только этого не хватало!

— Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? — нервно спросила Нина.

— Вот еще! — проворчал Дон Фернандо. — Знаете, кто с нами едет? Фаня Бородина, жена главного политического советника. Она вместе с советскими дипкурьерами возвращается в Ухань.

Фернандо долго ругал Бородину за то, что она прилюдно назвала его жуликом и лгуном.

— Сама-то Фаня не врет? Сказала властям, что она «мирный житель», а на самом деле ее послали помогать шанхайским коммунистам.

Нина вспомнила слова Даниэля о том, что скоро в Шанхае будет крайне неуютно.

— Откуда вы знаете Бородину?

— Я много кого знаю. Я вообще очень полезный человек.

Дон показал Нине на трубку.

— Хотите покурим? А то вы вся бледная и несчастная — смотреть больно. Опиум вам пробовать не надо — вы к нему в два счета привыкнете, а вот гашиш для вас — самое то. Поужинаем, расслабимся, а потом можно в постели побарахтаться.

Нина вскочила:

— Да идите вы к черту!

— Ну чего вы из себя недотрогу строите? — укоризненно сказал Фернандо. — До Ухани ехать несколько дней — мы ж тут со скуки умрем! Климу вы не нужны — все знают, что вы давно не ладите друг с другом, а Даниэлю мы ничего не скажем.

Нина похолодела при мысли, что Фернандо расценивает ее как шлюху, которая сбежала от мужа к любовнику. Она молча швырнула салфетку Дону в лицо и вышла из каюты.

Стоило ей вернуться к себе, как он принялся увещевать ее через стенку:

— Я не могу гарантировать, что вы встретите Даниэля в Ухани, а одной вам лучше не ходить по улицам. Там убивают не то что за каракулевую шубу — там вас треснут булыжником по голове и чулки с вас снимут, причем вместе с поясом и панталонами.

Кажется, Дон решил, что если ему не удастся затащить Нину в постель, то можно развлекаться, изводя ее с помощью грязных намеков и похабных песенок:

Душа моя изнемогает — Горят и сердце и штаны! И лишь Святая Дева знает, Какую страсть внушаешь ты!

Нина решила потребовать другую каюту — подальше от Фернандо, но стоило ей выйти в коридор, как она наткнулась на Одноглазого.

— Не туда идешь, — мрачно сказал он и показал на дверь Дона: — Хозяин тебя там ждет.

Нина попятилась. Черт, угораздило же ее вляпаться в эту историю! Ни в какую Ухань она не поедет: надо попросить, чтобы ее высадили на ближайшей пристани, а там она наймет таксомотор или хотя бы повозку и вернется в Шанхай.

Одноглазый схватил Нину за руку, но она вырвалась и побежала по коридору.

В кают-компании горел свет и из-за неплотно прикрытых застекленных дверей доносились голоса. Нина влетела внутрь и тут же закашлялась, поперхнувшись табачным дымом — таким густым, что щипало глаза.

За накрытым столом сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина.

— Откройте окошко — дышать нечем! — велела она по-русски.

Нина покосилась на Одноглазого, маячившего за стеклом.

— Добрый вечер! — произнесла она, натуженно улыбаясь. — К вам можно?

— Конечно, можно! — отозвалась женщина. — Вы из Москвы будете? Меня Фаней зовут, а вас?

Нина догадалась, что Бородина приняла ее за коллегу-большевичку. Кто еще из русских поедет вверх по Янцзы — тем более на советском пароходе?

Ей налили чаю и предложили варенье из смородины.

— Чего этому типу от вас надо? — спросила Фаня, заметив, что Нина то и дело поглядывает на силуэт Одноглазого.

— Я не знаю… Он преследует меня.

Фаня вылезла из-за стола и, громко шаркая стоптанными ботинками, подошла к двери:

— Тебя что, подслушивать прислали? — рявкнула она на плохом английском. — А ну пошел отсюда!

К удивлению Нины, Одноглазый исчез. Она не знала, как благодарить новую знакомую.

— С такими типами пожестче надо! — строго сказала Фаня.

— Если он будет к вам приставать, мы ему в лоб дадим, — пообещал один из дипкурьеров — крепкий молодой человек с густыми пшеничными усами.

Он снял со стены гитару и подкрутил колки.

— Ну, что петь будем?

— «Интернационал»! — предложила Бородина и первой затянула:

Вставай, проклятьем заклейменный Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой идти готов.

Нина, оказывается, помнила слова пролетарского гимна: пока они с Климом жили в советской России, эта песня доносилась отовсюду. Но до нее только сейчас дошел истинный смысл «Интернационала»: голодные рабы с кипящими мозгами решились на убийство. Впрочем, ей уже было все равно.

Дипкурьеры наперебой ухаживали за Ниной, и предлагали ей то баранки, то конфеты с портретом — господи помилуй! — председателя ОГПУ Дзержинского.

Фаня смеялась над соратниками:

— Совсем замучили бедную Ниночку! Чего вы лезете к ней? Дайте человеку посидеть спокойно!

Постепенно Нина успокоилась и расхрабрилась. Грустная нелепица: ее пригрели враги, которых она боялась больше всего на свете, а «свои люди», в том числе и Клим, не хотели ее знать.

Нина просидела с большевиками до утра: они пели песни, рассказывали истории, а потом затеяли игру в преферанс на спички.

Наконец Фаня поднялась из-за стола и сладко зевнула: