Теряя ключи, забывая пароли,вперяя вопрос в облака перьевые,с ремарками вызубрив первые роли,хотя не предложат и роли вторые,ни брассом, ни кролем житейское моресмирить не пытаясь. От качки до качки –назад отмотав, разгляжу при повторесебя в бултыханиях смелой собачки.Она за буйки… Интересное дело,как будто за брошенной Господом палкой!Ей тоже в тумане, похоже, белело…Ни глупой она не казалась, ни жалкой.Так вот и меня – никогда не пороли,ни в детстве, ни в смысле обид – переносном.И не было мне ни покоя, ни воли,лишь детская вера на свете на взрослом.
ВЕСТНИК
Голубь лазоревый. Может, зелёнкой выкрасил гулю какой-то балбес?
Что же до зрителей с психикой тонкой, вне подозрений посланец небес. Головы к небу задрали подруги, три неофитки из тех выпускниц школ благородных девиц кали-юги, сами диковенней крашеных птиц. Эта – Фотиния. Светка, короче, в чём-то закрученно-алом до пят. Та – в золочёных браслетах сорочьих, и до бровей помрачительный плат голубю в тон… подтверди, Вероника! Я то и вовсе в мужицкой джинсе: девочка, мальчик? Поди разбери-ка, вроде пацан, но при длинной косе. Зыркает голубь на нас непредвзято, мы, изумлённые – на сизаря. «Светлое завтра» из кадра изъято, и, вероятно, изъято не зря. Чтобы запомнили вспять ликованье, к матушке Ксении первый визит: думали, души несём на закланье, вышло – дешёвенький свой реквизит. Чтобы заштопали швы девяностых в памяти нашей и et cetera окна икон на Васильевский остров, голубь лазурный над чашей двора.
MADELEINIEA LOLITA
Такая бабочка над нимкрылатый размыкала нимб,как поцелуй Христа в чело –такое небо в ней цвело,что мальчик выгнулся до днасвоих зрачков, и дно двойноеего вело, куда вольно ей.Мелькнёт – и снова не видна.Он видел рай. Я вижу ад.В музее выставленных в рядчетыре тыщи экземпляровпавлиноглазых фей, икаров…Сачок-рампетка под стеклом.Ты им как вид была открыта,нимфетка, бабочка lolita,и поздно сожалеть о том.Лес препарирующих игломыт лучами детских игр.Пыльца на пальцах – кровь почти,но в старце мальчика почти.Средь радуг мёртвого эскортавне зоны действия сетипрости, прости его, прости!Смахни с лица морщины чёрта!
АРФА
И внемлет арфе Серафима…А. С. Пушкин
Тридцатые годы, но время не суть. По лестнице старую арфу несут под марши Осавиахима недюжинных два Серафима. Петров Серафим и по правую с ним вполне себе Кац, но и он Серафим. Так звёзды легли и берёзки, что в паре работают тёзки. Взывают ли трубы, ревёт грузовик изнаночным эхом бравурных музык у выхода… Дивная, Вы хоть, внемлите себе, это – выход! Ваш выход, сударыня! Да, «запасной». Вот-вот полыхнёт нашатырной весной сквозь ваши чехлы и обмотки от центра Москвы до Чукотки. В избытке у свежей гармонии нот на лестничный ваш молчаливый пролёт в заверенном званье балласта во славу Екклесиаста. Труба ли взывает, гудит ли клаксон, бесполая Муза, как мальчик-гарсон, вам двери придержит на Вы и, не морщась, возьмёт чаевые.
МАТЬ
Пока носила передачибылая львица сыну Льву,она походкой старой клячиобзавелась. Пока молвутоптать не поступью, а шоркомгордыне сношенной пришлось,глядеть в упор голодным волкомголодный научался лось,и зайка серенький в лисицувселяться заживо, покаёж, превращаясь в рукавицу,утюжил львиные бока.«Похож на мать, – твердили сыну –с горбинкой нос и лоб высок!»И кляча прёт через грязину,стянув потуже поясок.
«Подставлял Господь дураку плечо…»
Подставлял Господь дураку плечо. Попривык дурак: Подавай ещё высоко сидеть, далеко глядеть! Уронил – поймай, не чужие ведь. А уж я Тебе отслужу, Христос, упрежу Твоих – тише вод – невест. И пока Господь его в гору нёс, не спросил дурак: Где, Господь, Твой крест?
ГОЛОСА
Тысячекратная
тьма повтореньятанца теней Саломеи с Иудой.– Нет!Ещё Иродова дареньянет!Не вернулись посыльные с блюдом,нож не рождён ещё.Незачем, нечем,некому…Спящий во чреве Предтечейдень не восстал.– Удались, удали!Жорж приглашает на вальс Натали.Нежный румянец прильнул к эполете…Танец как танец. Дети как дети.
НАТАЛИ
Раз-два-три, раз-два-три… Разве ты – он! Смят недоразвитый розы бутон, смыты румяна, помада, грехи. Саша, не надо сейчас про стихи! Раз-два-три, раз-два-три… Разве он – ты! Молча меняют бельё и бинты. Думали жить. Ты возьми, да умри. Раз-два-три, раз… без пятнадцати три. Двадцать седьмого январского дня – ты уезжаешь на бал без меня.
«Кучевые заметки и лес…»
Кучевые заметки и лес,оступившийся в небо стокрыло.Дымовых облаченье завеснаготу листопада сокрылоот него самого. Немота.Только шоркает ветер вслепую.Лета многие или лета? –тишина отливается в пулю.
«Пробита речь молчанием, сквозит…»
Пробита речь молчанием, сквозит последнее несказанное слово. Возможно, это слово-паразит, от зёрен отлетевшая полова. Лишённое таланта и ума, отсутствие без всякого покрова. Ты погляди – тома, тома, тома… И что тебе несказанное слово? Снегами заплывает окоём пространства, прикипевшего к засовам. Там трудники поврозь или вдвоём всю жизнь свою работают над словом. Издали, не издали – не вопрос. От точки доведённые до точки, роняют миллионы алых роз отсохшие печатные листочки. Но ты вберёшь бескровный перегной, пустой травы крушенье и шуршанье, как обещанье музыки иной, как пущенное в рост благоуханье.
«– Садись за алгебру, дебил…»
– Садись за алгебру, дебил!А мальчик Пушкина любил,тот за него посуду мыл, не белоручка.Поручик Юрьич Михаилронял соломку вдоль перил,по коим жизнь съезжала в мир, где злая Жучка.Там царь зверей, не пив, ни ев,Толстой на Жучку шикал Леви укорял слезинкой детской Достоевский.И было мальчику легкоскользить за Пушкина и кона лыжах узких башмаков лыжнёю Невской.Где оборвалась та лыжня,не говори, что жизнь фигня –седой мой мальчик, не зови за стол Иуду.И я не буду. Визавиприсядет тень твоей любви.Не выключай за тенью свет, помой посуду.
ФИЛЬМ «АББА»
Сияния полярные. И перпендикулярно имиз кинотеатра «Родина» мы вышли вчетвером.И на душе не очень нам,жизнь кажется просроченной:сажать не стоит дерево,не стоит строить дом.Такой фильмец, сияния,что добрым всем влияниямна души неокрепшие наметился конец:Гори ты, школа средняя – и наша и соседняя –какие школы к лешему, когда такой фильмец!Зачем ты, наша «Родина», не глупая же вроде, нона вражескую фильму тунам выдала билет?Там пел квартет заоблачный:О, «Money, money…» Вона что!А здесь согласно климату такой музыки нет!Завод есть винноводочный, три шахты круглосуточныхи мясо-банно-прачечный-молочный комбинат.А хочется-то – музыки…Отечество, дай музыки!Мы девочки, мы музы имузык нам не хватат.И тут врубилась музыка! Загадочная музыка,улыбчивая музыка – сплошной парад планет.Шары влетели в лузы и развеселились лузеры!Сто лет как длится музыка,но вырубился свет.Ах, если б не сияния на грани выгоранияпри переходе качества с количества на мат,не вспоминали б девочки, что раньше были туточкитри шахты круглосуточных,завод и комбинат.
