Белый тигр

Несколько раз Чаян выныривал из тягостных видений. И тогда он понимал, что все еще находится внутри своего шалаша. Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он оказался здесь. С трудом пытался он остаться в сознании, но вновь проваливался в серый туман… Лишь однажды, теряя сознание, услышал он отчетливый и близкий крик какой-то неведомой птицы, звонко прокричавшей возле самого шалаша:

– Улькуйя! Улькуйя!

Теперь туман был просто белым, и зловещий голос исчез. Юноша бежал вперед, крича о помощи, но белая пелена поглощала все звуки. Тогда он остановился и прислушался. Тихо-тихо издалека доносилась песня. Это была колыбельная… Пел ее женский голос. Княжич никогда не слышал этих слов раньше. Но голос… он казался родным. Сладко и тепло становилось в груди от этого голоса, и юноша, застыв, внимал этой тихой песне, боясь пропустить хоть слово.

– Ой ты дитятко мое родимое,Златы кудри твои, ясны твои глазоньки,Ой кровинушка моя ты милая,Свет очей моих, отрада, солнце ясное…Ой да минет ночка, мгла рассеется,Зоренька взойдет и травы высушит,Мать-земля впитает твою кровушку,Силы даст тебе, свое благословение.Ой да небеса мои лазурные,Ой да ветерок веселый, радостный,Вы скажите моему дитяти милому,Быть ему отважным славным витязем,Будет он ходить в походы дальниеИ мечом сражать коварных ворогов…

Голос затихал, и княжич погружался в умиротворяющий сон. Теперь ему казалось, что он утопает в мягких подушках, пуховых перинах, что он снова, будто младенец, нежится в люльке и его окружают любящие и заботливые люди… И ощущал он рядом присутствие матери – она гладила его по голове нежными и мягкими руками и смотрела на него с безмерной любовью… И знал княжич, что любовь материнская будет хранить его от бед даже из Валоха – края вечного упокоения…

Глава IV. Выздоровление. Разговоры с ведуньей. Чаяну удается приручить диких зверенышей

Вейница торопилась. С холщовой сумой через плечо шла она через чащу. Порой лес становился настолько непролазным, что ей приходилось продираться через заросли, раздвигая ветки своим дубовым посохом. Порой останавливалась она, прикрывала глаза, пытаясь нащупать ускользающую нить, что вела ее по верному пути. Она знала, что юноша в беде, но не знала, что именно произошло с ним.

Сегодня утром вдруг она услышала голос: «Помоги Чаяну! Иди к нему! Я покажу дорогу…» Старуха подняла глаза вверх – и увидела средь легких облаков призрачный образ женщины с развевающимися волосами – тревога сквозила в ее глазах. «Мурава явилась мне из мира мертвых, чтобы сказать о том, что с ее сыном приключилась какая-то беда», – догадалась ведунья.

– Я помогу, – с готовностью ответила она, склонив голову.

– Иди туда, – указала призрачная женщина – и ворох едва заметных солнечных зайчиков рассыпался по земле из-под ее руки, образуя подобие тропинки. – Думай о нем, и ты придешь туда, куда надо. А я не могу больше здесь оставаться… Прошу, поспеши… Спаси моего сына… – Образ таял, голос затихал, и вскоре без следа растворился среди облаков.

Вейница быстро заскочила к себе в избушку и, побросав в суму разнообразные снадобья, отправилась в путь, который указывали ей пятна света. Однако вскоре солнечные зайчики исчезли. Точнее, они стали почти незаметными, и ведунье приходилось напрягать глаза, пытаясь разглядеть их среди деревьев. Тогда она, сосредоточившись, подумала о молодом княжиче, представила себе его, мысленно позвала по имени. И тут же пятна света тускло замерцали в траве, ведя старуху к цели. Ведунья знала, что на самом деле никаких этих солнечных зайчиков не существует. Она могла видеть их только своим духовным взором. Это и была та связь с юным княжичем, нить, что соединяла ее с ним, и которую нельзя было потерять. И потому Вейница старалась оставаться в состоянии частичного транса, зная, что только так она найдет Чаяна. И чем ближе была она к цели, тем острее чувствовала запах приключившейся беды, и понимала, что от той скорости, с которой она передвигается, зависит очень многое.

Около трех часов шла старуха по лесу, стараясь не думать о своих немолодых ногах. Наконец она остановилась, уперев свой посох в землю. То, что предстало перед ней, свидетельствовало об окончании ее нелегкого пути. Тяжело дыша, ведунья обводила взглядом это место – и картина случившегося вставала перед ее глазами так, словно она была ее свидетелем. Возле могучей лиственницы лежала мертвая рысь, из живота которой торчала рукоять ножа. Примятая трава средь деревьев была закапана каплями крови, и по ним становилось ясно, в каком направлении ушел тяжело раненый человек.

Бросив беглый взгляд на кроны деревьев, старуха поспешила туда.

* * *

Княжич пришел в себя на третьи сутки. Он озирался, с трудом вспоминая то, что ему довелось недавно пережить. В шалаше пахло по-другому, не так, как раньше – незнакомыми травами, медом, и еще чем-то горьковато-терпким. Юноша с удивлением обнаружил, что его грудь аккуратно перевязана чистой холстиной, а сам он лежит на мягком травяном ложе, застеленном светлым полотном. Полог был откинут, и в жилище проникал яркий солнечный свет. Веселые птичьи трели дополняли ощущение покоя, уюта и безопасности.

Послышались шаги – и через мгновение в шалаше появилась незнакомая старуха. Ее смуглое лицо, обрамленное белыми, легкими как пух, волосами, было испещрено глубокими морщинами; брови нависали над глазами, но сами эти светло-голубые глаза отличались редкостной яркостью и чистотой, словно принадлежали не старухе, а молодой девушке. Она подошла к Чаяну и склонилась над ним. Взгляд ее выражал радость и облегчение, и юноша понял, что это именно она взялась его выхаживать.

– Здравствуй, Чаян, добрый княжич, сын Имаша, князя Пеяросльского…

Голос ее оказался тоже молодым, без свойственной старым людям скрипучести, и в нем присутствовали такие глубокие, сильные нотки, что поневоле заставляли проникаться вниманием в каждому слову.

– Здравствуй, бабушка, – ответил юноша, попытавшись склонить голову в подобии почтительного поклона, как полагалось благовоспитанному молодому человеку перед старшими. – Благодарю тебя за доброту твою, за то, что спасла меня от неминуемой гибели… Скажи мне теперь, кто ты, чтоб знал я, как звать-величать тебя, добрая женщина…

– Вейница я, – старуха сверкнула своими пронзительными глазами и слегка улыбнулась тонкими губами. – Поди, слышал обо мне?

– Слышал, бабушка Вейница! – обрадовался юноша. – Тятя сказывал, что отшельница ты, ведунья великая и пророчица…

– А еще что тятя сказывал?

– Что увижу если тебя когда-нибудь, в ноги чтоб кланялся… – ответил княжич, глядя на старуху с благоговением. – Да вот только несподручно мне нынче, уж прости меня, бабушка… – грустно заключил он.

– Ничего, княжич, – усмехнулась старуха, – вот встанешь на ноги, успеешь еще поклониться-то…

– И то правда! – кивнул юноша и улыбнулся.

– Я буду врачевать тебя, и если Яхор будет благосклонен, ты быстро поправишься, – уверенно сказала Вейница. – Твои раны сами по себе не очень опасны, просто много кровушки повытекло…

Затем старуха дала ему какое-то горьковатое питье, после чего сняла с груди повязку и, смазав раны пахучим снадобьем, снова перевязала, теперь уже другим куском ткани. Когда ведунья прикасалась к груди, было больно, но княжич терпел и не издал ни звука, как и подобает мужчине. Во время перевязки он успел заметить, что края ран стянуты в нескольких местах чем-то вроде нити.