Бен-Гур

ГЛАВА V Пасхальные паломники

Бен-Гур поставил два шатра в долине Кедрон, чуть восточнее Царских Гробниц, снабдил их всеми удобствами, бывшими в его распоряжении и немедленно доставил туда мать и сестру, ожидающих осмотра раввином для засвидетельствования их очищения.

Выполняя свой долг, юноша сам подвергся столь серьезному осквернению, что не мог участвовать в великом празднике, ибо вход даже в наименее священный из дворов Храма был для него запрещен. Следовательно, не только желание, но и необходимость привязывала его к шатрам, где нужно было столь многое услышать от любимых людей и столь многое рассказать им.

Истории, подобные звучавшим там — печальный опыт, растянувшийся на годы, страдания тела и более мучительные духовные страдания — обычно рассказываются долго, ибо одно событие связано с другим подобно звеньям цепи. Он слушал, маскируя выражением внимания на лице, бушевавшие внутри чувства. Ненависть к Риму и римлянам достигла в нем апогея. В эти мгновения многие жестокие желания посещали его. Возможности больших дорог вставали сильными соблазнами, он серьезно думал о восстании в Галилее, и даже море, кошмар его воспоминаний, ложилось перед глазами картой, испещренной линиями имперских перевозок. К счастью, более разумные планы, выношенные в более спокойные часы, укоренились в нем достаточно прочно, чтобы победить самые сильные эмоции. Каждое из явившихся в воображении предприятий в конце концов приводило к прежнему заключению: серьезный успех может принести только война, в которой Израиль выступит прочным единством, и все вопросы и надежды кончались тем же, чем начинались: Назореем и его целями.

Временами возбужденный мечтатель находил удовольствие в составлении речи для него:

— Слушай, Израиль! Я, обещанный Богом рожденный Царь Иудейский, пришел к тебе, неся владычество, о котором говорили пророки. Встань и владей миром!

Если Назорей произнесет эти несколько слов, к какому взрыву они приведут! Сколько уст, заменив трубы, разнесут их, поднимая армии!

Произнесет ли?

И сжигаемый нетерпением, он отвечал по-земному, забывая о двойственной натуре этого человека и возможности, что божественное в нем преобладает над земным. В чуде, свидетелями которого Тирза и мать были в большей степени, чем он сам, Бен-Гур видел могущество, достаточное, чтобы воздвигнуть и удержать иудейскую корону над обломками итальянской, и более, чем достаточное, чтобы переустроить общество, превратив человечество в очищенную счастливую семью, а когда эта работа будет сделана, сможет ли кто сказать, что мир и покой не есть миссия, достойная сына Божия? Сможет ли кто отрицать Спасение? И, помимо политических последствий, какая личная слава осияет его как человека! Не в природе смертного отказаться от такого взлета.

Тем временем вниз по Кедрону и до Вифезды, особенно по обочинам дорог, до самых Дамаскских ворот, быстро воздвигались всевозможные временные жилища паломников на Пасху. Бен-Гур беседовал с пришедшими и всякий раз поражался огромному их количеству. Когда же он открыл, что собравшиеся представляют все части мира: города по обоим побережьям Средиземноморья до самых Западных Столбов, речные города далекой Индии, северные провинции Европы, и что, хотя они часто приветствовали его устами, непривычными к звучанию древнего языка его отцов, у всех была одна цель — великий праздник, им овладела новая идея. Быть может, он не понял Назорея? Быть может, этот человек под видом терпеливого ожидания скрывал подготовку и доказывал свою пригодность к славной задаче? Насколько больше подходил нынешний момент, чем тот, в Генисарете Галилейском, для принятия короны! Тогда поддержка ограничивалась тысячами, теперь он может призвать миллионы. Развивая эту теорию, Бен-Гур пришел к блестящим возможностям и просиял от мысли, что печальный человек под нежной внешностью и удивительным самоотвержением нес тонкость политика и гений солдата.

Несколько раз низкорослые, темнокожие, чернобородые люди с обнаженными головами спрашивали о Бен-Гуре у его шатра. Он всегда говорил с ними наедине, а на вопросы матери отвечал:

— Это мои добрые друзья из Галилеи.

От них он узнавал о передвижениях Назорея и планах его врагов — раввинов и римлян. Он знал, что жизнь этого человека в опасности, но не верил, что у кого-нибудь достанет смелости посягнуть на нее сейчас, когда ее надежно защищают слава и всеобщая любовь. Сама невероятная многолюдность казалась гарантией безопасности. А кроме того, по правде говоря, уверенность Бен-Гура основывалась на чудесной силе Христа. Если рассматривать вопрос с чисто человеческой точки зрения, то, что обладающий такой властью над жизнью и смертью, столь часто пользовавшийся ею на благо другим, не применит ее для собственной безопасности, было столь же невероятно, сколь невообразимо.

Не следует забывать, что речь идет о событиях между двадцать первым марта — по современному календарю — и двадцать пятым. В последний вечер этого промежутка Бен-Гур поддался нетерпению и поскакал в город, пообещав вернуться ночью.

Конь был свеж и, получив свободу выбирать аллюр, скакал резво. С придорожных изгородей на всадника глядели темные зрачки вьющегося винограда, более глядеть было некому — ни ребенка, ни женщины, ни мужчины. В домах при дороге не было обитателей, огни у шатров погасли, дорога опустела — был первый канун Пасхи и час «между вечерями», когда миллионы наводнили город, закалывали ягнят во внешних дворах Храма и священники в предписанных льняных одеяниях собирали кровь и торопились отнести ее к сочащимся кровью алтарям, когда все спешило наперегонки со звездами несущими знак, после которого можно жарить, есть и петь, но нельзя совершать приготовления.

Всадник въехал в большие северные ворота, и пред ним раскинулся Иерусалим, сияющий великолепием для Господа своего.

ГЛАВА VI Нильская змея

Бен-Гур спешился у ворот караван-сарая, который более тридцати лет назад покинули три Мудреца, направляясь и Вифлеем. Там он оставил коня на попечение своих арабов и вскоре был у калитки отцовского дома, а еще несколько минут спустя, входил в большой зал. Сначала он спросил Малуха, а узнав, что тот в отлучке, послал приветствие своим друзьям: купцу и египтянину. Их унесли из дому смотреть празднество. Последний, как доложили, был очень слаб и подавлен.

Молодые люди того времени были знакомы с привычкой вежливого безразличия не менее, чем молодые люди времени нашего, так что, когда Бен-Гур спрашивал о добром Балтазаре и учтиво осведомлялся угодно ли старцу принять его, это делалось с единственной целью — сообщить о своем прибытии дочери.

Пока слуга докладывал о старике, откинулась ткань на двери, и египтянка пошла, а точнее сказать, поплыла в белом облаке газовых одеяний, столь ею любимых, на середину комнаты, залитую светом ламп семисвечника.

Слуга оставил их наедине.

В возбуждении последних событий Бен-Гур почти не вспоминал о красавице, однако влияние этой женщины завладело им с прежней силой, стоило увидеть ее. Он бросился к ней, но остановился пораженный. Такой перемены ему еще не приходилось видеть.

До сих лор делалось все, чтобы завоевать его любовь: теплота манер, искушение взглядов, обещание жестов. Она обрушивала на него ливни комплиментов. Для него накрашенные веки томно прикрывали блестящие миндалины глаз, для него услышанные от сказителей Александрии любовные истории повторялись во всем богатстве своей поэзии, для него — бесконечные выражения приязни, улыбки и мимолетные ласки рук, волос щек и губ, и песни Нила, и драгоценные украшения, и тонкие кружева шарфов и покрывал, и изысканность индийских шелков. Мысль, старая, как люди, что красавица — награда герою, пробуждала в ней такую бездну выдумок, что он не мог не считать себя ее героем, она подтверждала это тысячами искусных способов, — неотразимых способов, которые изобрел чувственный египетский гений для своих дочерей.

Такой была египтянка с Бен-Гуром с самой ночи лодочной прогулки по озеру Пальмового Сада. Но теперь!

Повсюду в этой повести читатель мог заметить некоторую неопределенность толкований, благоговейно применяемую к священным темам, теперь мы обращаем ее на человеческую натуру вообще. Мало найдется людей, не обладающих двумя натурами — подлинной и приобретенной, последняя из которых иногда становится столь же неотъемлемой частью личности, как первая. Оставляя эту мысль для любящих размышления, мы возвращаемся к египтянке, проявившей, наконец, свою подлинную натуру.

Никакого чужака она не могла бы оттолкнуть более яростно, хотя на вид была само бесстрастие, лишь маленькая головка слегка наклонилась, ноздри чуть раздулись, а нервная нижняя губа заставила несколько сильнее обычного изогнуться верхнюю. Она заговорила первой.

— Ты пришел вовремя, Сын Гура, — произнесла она отчетливо. — Я хочу поблагодарить тебя за гостеприимство, а завтра уже не располагала бы возможностью сделать это.

Бен-Гур слегка поклонился, не отводя глаз от ее лица.

— Я слышала об обычае игроков в кости, — продолжала она. — Закончив игру, они сверяют свои таблички и подводят итог, затем совершают возлияния богам и венчают счастливого победителя. Наша с тобой игра длилась много дней и ночей. Пора посмотреть, кому принадлежит венок.