Бенефис дьявола

– Вам сюда.

Игорь Анатольевич протянул ей руку для пожатия со словами:

– Вы мне очень помогли, Светлана, спасибо.

Она сдержанно ответила:

– Я уверена, что он здесь не при чем. Я знаю. До свидания, - и она прикрыла за собой дверь.

Прокопенко распрощался с Иваном и постучался в дверь без всякой таблички, за которой его ожидала Наталья Викторовна.

– Входите, - услышал он строгий директорский голос и открыл дверь.

Кабинет был небольшой и уютный. Наталья Викторовна сидела за обычным рабочим столом, на котором стоял телефон, и лежали папки в каком-то ей только ведомом логическом расположении. Прокопенко показалось, что они разложены веером перед ней. Сама Наталья Викторовна выглядела моложаво, сидя спиной к большому окну. Поздоровавшись, она предложила ему присесть.

– Проблемы с Вероникой? – сразу поинтересовалась она.

Игорь Анатольевич сделал удивленное лицо:

– Нет, я по поводу… наследства.

Теперь наступила очередь удивиться Наталье Викторовне.

– Какого наследства? – спросила она.

– В одном из банковских сейфов, принадлежавших Борису Сергеевичу Сидорову, нами было обнаружено его завещание, согласно которому некоторая часть его имущества должна перейти Камовой Веронике Александровне. Вот теперь мы и пытаемся выяснить, как с ней можно связаться.

Женщина посмотрела на него внимательно и сказала:

– Её уже два месяца как нет в стране, и я, признаться, даже не знаю, чем тут помочь.

– Да, я уже поговорил с вашими сотрудниками, и с её родителями – странно, что никто не знает, как с ней связаться. Вы же отправляли её на какой-то семинар, не так ли?

Наталья Викторовна смутилась.

– Да, она посещала международную туристическую ярмарку, и… задержалась в Штатах. Точнее, вышла там замуж.

– У вашего агентства не будет в дальнейшем проблем с получением американской визы? – наивно поинтересовался Прокопенко.

– Вы знаете, мы здесь никакой ответственности нести не можем: любовь, замужество – международное право допускает такое стечение обстоятельств.

– Может, она будет как-то содействовать вашим деловым связям в Америке? – предположил Игорь Анатольевич.

Она улыбнулась:

– Знаете, мы очень на это надеемся и ждем от неё известий. Вообще, странно, конечно, что она не звонит матери – у них такие доверительные отношения, насколько я знаю. Но рано или поздно всё равно объявится, и тогда я ей обязательно сообщу про завещание.

Прокопенко больше не было резона задерживаться, и он, поблагодарив Наталью Викторовну, распрощался с ней на пороге её офиса. Время близилось к вечеру, и он ждал результатов проверки банных заведений от оперативников. Интуитивно он чувствовал, что сегодня его рабочий день не закончится и в двадцать ноль-ноль.

Он вышел на улицу.

Стояла жара.

21

– Ника, мне щекотно!

– …м-мм…

– Перестань, прошу тебя, я умру от щекотки… а… вот так лучше… намного лучше… и ниже… ну же, давай, девочка моя, вот так… так… о, хорошо, ты же тоже любишь это… да, да, Ника, давай, быстрее, быстрее, ещё… о, Ника, хорошо, как хорошо… о, Ника, ещё чуть-чуть, вот, вот, вот… а-а-а… Ника-а-а…

Патрик откинул голову на спинку широкой тахты, бессознательно гладя белокурые волосы девушки, склонившуюся над его мускулистым торсом, удивительно молодым и крепким для сорокалетнего мужчины. Она наслаждалась сексом с ним, и осознание этого заводило его лучше любых ласк и поцелуев, до которых были так падки молодые глупышки. Но Ника была особенной. В ней был интеллект, в ней был напор и страсть, и за шесть лет, которые прошли с тех пор, как он лишил её девственности на заднем сидении своего старенького, но мощного «шевроле», она повзрослела ещё и эмоционально, превратившись в настоящую русскую тигрицу.

– О, Ника, ты заставляешь меня снова вернуться на двадцать лет назад.

Она подняла голову, оторвавшись от его налитого кровью и всё еще судорожно пульсирующего члена, посмотрев в его затуманенные глаза, обращенные к потолку, своим пристальным блестящим взглядом. Она столько ждала этого мужчину, что эти два месяца никак не могли утолить её жажду к нему, она готова была трахаться с ним дома, в кафе, в машине, на пляже – где угодно, лишь бы постоянно ощущать в себе его присутствие, его мужскую силу, и ловить на себе его такой уверенный и раздевающий её душу взгляд. С ним рядом она просто становилась нимфоманкой, и это ощущение лишь добавляло ей женственности, заставляя не разбалованных женским обаянием американцев оборачиваться ей вслед при встрече. Впрочем, здесь, в Майями, попадались и довольно привлекательные женщины, но это были в основном европейки, а собственно голливудские красотки оставались для обычных американцев недостижимой мечтой экрана, потому что на улицах их городов встретить более-менее хорошенькую женщину с девичьей талией было настолько же необычно, насколько в России мужики привыкли к их виду в повседневной жизни.

Она сжала в ладони его мошонку, говоря при этом:

– Ты опустошен, наконец? Или в тебе еще есть капля силы, чтобы порадовать меня, мой гигант?

Патрик закатил глаза и прошептал:

– Я хочу тебя день и ночь.

– Хочешь меня!

– Да, тебя, Ника.

– Покажи мне, как ты хочешь.

– Сильно хочу… всегда.

– Ты хочешь свою жену?

– Да, миссис Бауэр, тебя.

– А чем ты занимался всё это время после моего отъезда? – она сильнее сдавила свою ладонь.

– Ждал только тебя и твоих писем, - он улыбнулся, закрыв глаза.

– И моих фотографий? – не унималась она.

– И твоих фотографий, - покорно подтвердил он.

– И моих денег?

– Не твоих, а наших.

– Но ждал всё-таки?

– Без тебя они мне ни к чему.

– А с ними к чему я тебе?

– Чтобы любить.

– Без них любить не получалось?

Патрик открыл глаза и посмотрел на неё долгим взглядом. Она отпустила его и, взобравшись на тахту рядом с ним, склонила свою голову на его широкую грудь, сложив под себя свои красивые ноги. Патрик погладил её колени, нежно проведя пальцами по тонкой бархатистой коже.

– Деньги сами по себе ничего не значат, - сказал он, - они лишь дают свободу.

– Ты такой старый и такой глупый, - проговорила она, целуя его в грудь. – Свободу дают не деньги, а умение их зарабатывать.

– Разве?

– Конечно. Посуди сам: деньги, как и свободу, можно потерять. А твои умения и навыки всегда останутся при тебе. Это как вождение автомобиля: год поездишь, потом и через двадцать лет руки и ноги вспомнят, куда и на что давить.

– Ты стала философом?

– Не-а, я практикующий психолог.

– А я профессор по деловому менеджменту, забыла?

– Тогда мы подходим к одной и той же проблеме с разных сторон, вот и всё.

Патрик протянул руку за бокалом с мартини, стоявшем на журнальном столике, и, сделав глоток, сказал:

– Умения нарабатываются не один год. А ничто так не подвергнуто искушениям стремительно развивающегося мира, как молодое неокрепшее сознание.

– Это правда, - согласилась она.

Он продолжал, будто с кафедры:

– Юности присущ наивный максимализм, желание достичь пределов совершенства сразу и сполна, вкусить все прелести человеческого бытия, не дожидаясь пришествия «горбатого» жизненного опыта, ибо парадокс аксиомы молодых, что «в пятьдесят мне ничего этого уже будет не надо», отчасти и заключается в своей искренней правоте. В пятьдесят, имея всё то же, что и наш 20-летний аналог, мы утрачиваем прелесть ощущения новизны, и наше восприятие окружающего обволакивается сакраментальным сожалением: если бы юность знала, а старость могла! В двадцать мы еще верим в чудеса, но уже утрачиваем иллюзии; мы полны надежд и ожиданий, но уже познаём истинный смысл заповедей Господних. И где эта грань, отделяющая искушение от грехопадения? Как устоять перед дьявольским соблазном обрести всёв обмен на свою совесть, честь и счастье близких; познать власть и силу, пройдя по людским душам, не поскользнувшись и не обернувшись назад – насколько должно быть сильным такое искушение и куда может столкнуть соблазн неокрепшую психику, вдруг очутившуюся перед сложным выбором?