Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения

Намеренно сниженные фрагменты стихотворения — "не путем-де волочился он за матушкой Христа" — не позволяют полностью согласиться с мнением об извинении.

Несть мольбы Отцу, ни Сыну, Ни Святому Духу ввек Не случалось паладину, Странный был он человек.

Так что с "искренне верующим", пожалуй, стоит повременить. На собственный день рождения 26 мая 1828 г. Пушкин подарил себе неутешительные стихи:

Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал…

Считается, что Е.М. Хитрово передала эти стихи в 1830 г. митрополиту Филарету (Дроздову), который ответил "переиначиванием":

Сам я своенравной властью Зло из темных бездн воззвал…

Поэту хотелось "взять назад некоторые стихотворения, написанные… в первой легкомысленной молодости". На лице при упоминании "Гаврилиады" выражалась боль. Сжегший поэму Норов оставался другом, а те, кто распространял "прелестную пакость", — врагами.

Кем был государь? Удерживающим.

Принято считать, что сначала человек кается, а потом получает прощение. В истории с "Гаврилиадой" произошло обратное. Стоит задуматься: было бы возможно раскаяние, если бы прощение не состоялось?

"ЧЕТА МОЯ"

Существует еще одно мнение, которое трудно обойти вниманием. Якобы в "Гаврилиаде" поэт намекал на рождение великого князя Александра Николаевича (будущего Александра II) не от цесаревича Николая. Виновником торжества называют Александра I. Строчку из письма Пушкина Вяземскому: "До правительства наконец дошла Гаврилиада" — трактуют в современном смысле: "дошла", то есть догадались, поняли.

Цесаревич Александр Николаевич в гусарском мундире. Художник К.К. Гампельн

Тот факт, что слово в XIX в. не имело подобного значения, не считается весомым. Ведь в литературе около Пушкина порождается легенд едва ли не больше, чем породил о себе сам поэт. Утверждение, будто Пушкин "хорошо знал" внутренние перипетии дворцовой жизни, принимается на веру. Между тем что и откуда мог знать юноша в 1817 г., когда писался текст?

С царской семьей он тогда близок не был. Городские сплетни проникали в лицейский круг легко. Лицеисты, в отличие от учеников других привилегированных закрытых заведений, где насаждался культ августейшей фамилии, напротив, гордились духом вольности, выражавшимся, помимо прочего, и в пренебрежительном отношении к членам правящей династии. Кроме того, юноши жили в Царском Селе, в непосредственной близости от "чертогов", и считалось, что по этой причине они видят внутреннюю жизнь двора буквально через забор.

В воображаемом разговоре с Александром I, написанном опальным поэтом в Михайловском в 1825 г., император упрекал Пушкина: "…не щадя моих ближних, вы не уважили правду и личную честь даже в царе".

Император говорил об оде "Вольность", где описано убийство Павла I. Но только ли о ней?

Что было основанием для неблагоприятных слухов о великокняжеской чете? В воспоминаниях Александра Федоровна описала эпизод, который мог послужить пищей для разговоров.

Принцесса забеременела почти сразу. Как-то во время литургии в Павловске ей сделалось дурно. Николай вскинул жену на руки и вынес на воздух. На том месте, где она упала, остались лепестки белого шиповника от приколотого к поясу букета. Все находили, что это очень романтично. Если учесть, что ни у первого, ни у второго брата законных детей не было, то будущий ребенок третьего вызывал семейное благоговение. Едва ли не религиозный трепет. На четвертом месяце у Шарлотты начали отекать ноги. Однажды на веранду, где она отдыхала, вошел государь, чтобы пожелать невестке доброго утра. Молодая женщина дремала, и Александр поцеловал ее опухшую щиколотку. У великой княгини не хватило скрытности промолчать о произошедшем. Уже к вечеру из куртуазной выходки императора придворные сплетники раздули целый скандал.

Кто бы мог подумать, что травлю начнет тишайшая супруга императора Елизавета, которой, казалось, годами дела нет до шалостей мужа. На маскараде она предстала в белом подвенечном платье с привязанной к животу подушкой. Тем самым императрица бросала вызов супругу, якобы обесчестившему невестку.

Великокняжеской чете пришлось пережить скандал молча. А когда сын родился, Николай от счастья рыдал громче младенца.

Шептались, что именно из-за ребенка император Александр I и сделал брата наследником. Рано-де или поздно престол все равно перейдет к его отпрыску. Подобные слухи были возможны, пока малыш не подрос и не обнаружил поразительного сходства с Николаем I. Те же глаза. Та же верхняя часть лица. Фигура. Их не было у покойного Ангела.

Но в 1817 г. можно было и подобрать сплетню. В "Руслане и Людмиле" — свадебной поэме — Черномор уносит дочь киевского князя прямо с брачного ложа:

Вы слышите ль влюбленный шепот И поцелуев сладкий звук, И прерывающийся ропот Последней робости?.. Супруг Восторги чувствует заране; И вот они настали… Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане… И замерла душа в Руслане.

Есть и намек на длинное сватовство великого князя, который ездил к своей невесте в Берлин четыре года.

Но после долгих, долгих лет Обнять влюбленную подругу, Желаний, слез, тоски предмет, И вдруг минутную супругу Навек утратить… о друзья, Конечно, лучше б умер я!

Скорее стоило бы подозревать в непристойных аналогиях "Руслана и Людмилу", тем более что именно на страницах этой поэмы начертан портрет великого князя Николая.

В "Гаврилиаде", помимо прочих намеков, содержалось описание Адама и Евы, которые предались наслаждению, забыв о запрете. Чтобы остаться вдвоем, они скрывались в "глухом леске", а "юная земля любовников цветами покрывала". В это же время молодая великокняжеская чета предпочитала подальше от лишних глаз уезжать даже из загородных дворцов в лес.

Там быстро их блуждали взгляды, руки… Меж милых ног супруги молодой, Заботливый, неловкий и немой. Адам искал восторгов упоенья, Неистовым исполненный огнем, Он вопрошал источник наслажденья И, закипев, душой терялся в нем… И, не страшась божественного гнева, Вся в пламени, власы раскинув, Ева, Едва-едва устами шевеля, Лобзанием Адаму отвечала, В слезах любви, в бесчувствии лежала…

Для человека того времени подобное дерзко было даже воображать. Если в "Гаврилиаде" действительно скрыт намек на царскую семью, то он становится недостающим звеном истории Руслана и Людмилы. Спасенная княжна, любя своего верного витязя, все-таки понесла от Черномора.

Предположим, что соблазнительный слух был справедлив. Тогда окажется, что прощение Пушкина за "Гаврилиаду" стало для императора по-человечески еще труднее, чем принято считать.

Ведь Николай I любил и уважал жену. Берег ее честь. За две непочтительные строчки о ней забрил Т.Г. Шевченко в солдаты. Правда, между Пушкиным и Шевченко имелась громадная разница. Есть мера таланта и мера рождения. Но после случившегося даже прощенному поэту ничего не оставалось, как бежать подальше от царских глаз.