Бенкендорф

Муравьёв-Апостол: «Безрассудные требования и варварское обращение последнего поразили ужасом семёновцев. Они, полагая, что о жестокостях его не ведает корпусный начальник, решились высказать ему свое безвыходное положение».

Стремившийся понять обе стороны конфликта Бенкендорф передал начальству более взвешенную точку зрения: «Офицеры, оскорблённые именем, манерами, репутацией человека, совершенно чуждого полку, восстали против назначения, казавшегося им оскорблением. Несдержанные разговоры, быть может в присутствии солдат, возникавшие вследствие предубеждения против Шварца, придавая новую силу этому чувству, с первого же времени поставили полк во враждебное отношение к своему полковнику. Такое предубеждение относительно Шварца, к несчастию, слишком скоро оправдалось. Не будучи в состоянии приобрести уважения, Шварц решил заставить себя бояться, и в этих видах он стал употреблять наказания скорее позорные, чем строгие; подробности их отвратительны; генерал Васильчиков неоднократно ему выговаривал. Пусть сопоставят то сознание своего достоинства, которое отличало полк более сотни лет, с обращением, коему он подвергся в продолжение последнего года, и тогда будет нетрудно понять, что подобное положение должно было разрешиться кризисом»103.

В часы этого кризиса Бенкендорф проявил храбрость и решительность. Когда утром 17 октября семёновцы потребовали встречи с начальством, грозный полковник Шварц струсил и предпочёл в расположении своего полка не появляться. Он только осмелился доложить о беспорядках командиру корпуса генералу Васильчикову. Однако тот «был нездоров, приставил мушку к боку» (по другой версии, по случаю воскресного дня поехал на охоту) и послал вместо себя Бенкендорфа для проведения расследования. Бенкендорф немедленно направился в казармы семёновцев, ещё не зная, что ждёт его там: бунт, революция, брожение… Он оказался старшим — и по опыту, и по возрасту — и инструктировал пришедшего вместе с ним великого князя Михаила Павловича (командира гвардейской бригады, в которую входил забурливший полк), дабы тот не говорил солдатам ничего вызывающего. Лишь когда Васильчиков убедился, что солдаты не собираются бунтовать, а только хотят принести свои жалобы, он взял руководство на себя.

Когда, в конце концов, полк был надёжно изолирован, началось подробное разбирательство. Обвинялся в случившемся прежде всего Шварц. Он был отдан под суд и признан виновным по пяти пунктам: 1) «занимался во время церковных парадов обучением, отчего нижние чины опаздывали в церковь»; 2) «не искал любви подчинённых» и потому «потерял доверенность как штаби обер-офицеров, так и нижних чинов и ослабил уважение, присвоенное его чину»; 3) «в нарушении законом определённых прав самоуправством и в унижении привилегий, установленных в память военных действий» (то есть в запрещённом применении телесных наказаний к нижним чинам, имеющим военный орден); 4) «в производстве презрительных (то есть унизительных. — Д. О.) наказаний, на которые не давали ему права ни военные, ни гражданские узаконения»; 5) «в предосудительной для военного робости» и в том, что, «несмотря на клятвенное обещание телом и кровью защищать государственные права во всех случаях, вместо пожертвования и самою жизнью, пришёл в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем беспорядка». Этих пунктов было достаточно, чтобы судебная комиссия приговорила Шварца к лишению жизни; однако император Александр приговор не утвердил. Шварц был только уволен со службы с повелением «более никуда его не определять».

Рядовой состав полка был отправлен в Оренбургский, Сибирский и Кавказский корпуса — на самые неспокойные границы империи, восемь «зачинщиков» прогнаны сквозь строй и сосланы на рудники. Офицеры были переведены в армейские части (правда, с традиционным для перевода из гвардии повышением в чине, к тому же в те губернии, где «у них родственники или имения»104). Виновными были признаны также командир начавшей «историю» «государевой» роты, фактически укрывший имена известных ему зачинщиков беспорядков, и командир батальона, в который она входила, за то, что «слабым и несообразным с долгом службы поведением дал усилиться беспорядкам». Дело их долго не было решено, и они ожидали его исхода в Витебске. Ещё два офицера были строго наказаны за подрыв авторитета власти — за то, что перед нижними чинами смеялись над полковым командиром и даже «забавлялись неприличными шутками» на его счёт105.

Досталось в этой «истории» и Васильчикову, и Бенкендорфу. Суть претензий к ним со стороны начальника Главного штаба П. М. Волконского была такова: «Зачем ни Васильчиков, ни Бенкендорф во время его отсутствия, знав о неистовом обхождении Шварца, терпели оное и не доносили о том; неужели думали они, что государь, узнав о таковых поступках, оставил бы Шварца в полку; я вас уверяю, что в ту же бы минуту он был бы предан суду и другой командир был назначен»106. Присоединялся к Волконскому и опасавшийся быть обвинённым Закревский, ради того, чтобы переложить вину со своих плеч, решившийся дать особенно резкую и несправедливую характеристику: «Бенкендорф… мне кажется, просто не умел прилично действовать; он не знает достаточно русского солдата, не умел хорошо объяснять порусски и не знает, какими выражениями и какой твёрдостью должно говорить с солдатом, чтобы заставить себя понимать и повиноваться»107.

С подачи Волконского и Закревского недоволен Бенкендорфом был и император Александр. Вернувшись в Россию с европейских конгрессов, он встретил своих гвардейских командиров очень холодно. «Отчего начальник штаба гвардейского корпуса, — спрашивал царь Васильчикова, — не знал в подробности, что делалось в Семёновском полку, говоря часто, что, по сведениям его, везде тихо и хорошо идёт? Ежели знал, что полковник Шварц обходился с нижними чинами незаконным образом и делал излишние, противозаконные от них требования, …почему тотчас не доносил о том, как корпусному командиру, так и начальнику Главного штаба?.. Но и по сие время никакого ещё ответа на то не получено. Тем сожалительнее, что если б на оное вовремя было обращено внимание, то, может быть, сего приключения с полком не случилось»108.

Мог ли Васильчиков ещё больше навлечь на себя гнев государя, сообщив ему, что Бенкендорф-то доносил, да сам он понадеялся, что всё обойдется? Бенкендорф встречался с батальонными командирами Семёновского полка ещё в мае 1820 года — как раз тогда, когда те собирались объяснить Шварцу «всю неуместность» его жёсткого поведения. Узнав об этом «частным образом», начальник штаба гвардейского корпуса просил командиров оставить их намерение, а также успокоить офицеров своих батальонов, пообещав взамен сообщить о всеобщем недовольстве корпусному командиру. Уже тогда Бенкендорф предвидел, что открытый конфликт со Шварцем может «вызвать гнев государя», а «пользы полку не принесёт», поэтому и убеждал офицеров, что гораздо лучше будет, если «Семёновский полк для избежания всех неприятностей решится ещё несколько потерпеть» — до тех пор, пока командир корпуса «сочтёт своим долгом представить государю о грубом обращении с подчинёнными полкового командира»109. Бенкендорф писал, что взял с командиров батальонов слово, что они будут сообщать ему обо всех важных происшествиях в полку, — но они молчали всё лето; косвенные же источники доносили ложную информацию об улучшении положения дел у семёновцев110.

Именно с подачи Бенкендорфа Васильчиков вызывал Шварца и «неоднократно ему выговаривал», но Александру ничего не доносил (возможно, хотел дождаться его возвращения из Европы). Он был успокоен тем, что летом 1820 года, на традиционных инспекционных смотрах войск (именно на них солдатам было разрешено напрямую докладывать вышестоящему начальству о несправедливом обращении) никаких жалоб принесено не было.

Бенкендорф в своем оправдательном письме о «семёновской истории» (написанном князю Волконскому и переданном позже императору Александру111) рассказывал, что на смотре, произведённом Васильчиковым в августе 1820 года, «ни один голос не возвысился с жалобой на полковника», разве что в одной роте 17 человек заявили, что не получили летних панталон. На другом смотре командир гвардейской дивизии генерал Розен трижды (видимо, зная о неладном) спрашивал семёновцев, довольны ли они полковым командиром. «Все молчали, и смотрели друг на друга, и сказать не смели, — признавались на следствии сами солдаты. — Он пожал плечами, повернулся и прочь пошёл»112.

Частный случай возмущения Семёновского полка заставил Бенкендорфа всерьёз задуматься о проблеме взаимодействия общества и власти. Итогом его рассуждений стала записка «Размышления о происшествиях, случившихся в ночь с 16 на 17-е и в ночь с 17 на 18-е октября 1820 года в Петербурге»113. Это сочинение позволяет понять политические воззрения нашего героя, поэтому рассмотрим его поподробнее.

Могущество власти, замечает в своих «Размышлениях» Бенкендорф, опирается не на силу и страх, а на авторитет и доверие. Если их нет, власть становится «чужой», враждебной. Одним из путей подрыва авторитета может оказаться неправильное, «непостепенное» распределение обязанностей по ступеням власти: «Обязанности не должны перемещаться от старших к младшим» и, наоборот, «полковники и генералы не должны заниматься подробностями, которые ниже атрибутов их чина».

«Нравственное влияние, выражающееся в установленных внешних формах и всегда соразмерное с важностью служебных обязанностей, — рассуждает Александр Христофорович, — должно быть неразделимо с самой властью, для которой оно в тысячу раз более необходимо, чем внешние знаки и отличия, служащие лишь её внешним обозначением». Сила власти, по Бенкендорфу, в том, что подчинённые убеждены в превосходстве «способностей и качеств» начальства, чувствуют необходимость подчиняться ему «для блага и безопасности всех и каждого» и уверены, что во власти они «найдут спасительную защиту от всего, что могло бы ставить частные интересы выше интересов большинства».

«Будучи лишена своих нравственных атрибутов, которые даются общим мнением, власть, не имеющая надлежащей опоры, оказывается поколебленной, и её могущество заменяется силой материальной, которая всегда на стороне численного превосходства» — в этой фразе Бенкендорф будто смотрит вперёд, вычерчивает схему регресса сильной власти, опасную и трагическую для государства: её моральная опора размывается, заменяется силовой, и в дело вступает борьба за большинство, которое всё и решает.

«Если всё, что составляет честь, влияние и авторитет каждого, не поставлено под ненарушимую и священную охрану, если будут раздаваться незаслуженные отличия и будут делаться исключения без самых веских мотивов, если одни не будут ограждены в своих правах, а другие не будут ограждены от несправедливости и произвола, тогда чувство служебного долга исчезнет, так что его не в состоянии будет восстановить никакая строгость, никакое наказание. Тогда одни, хвастаясь незаслуженной немилостью, будут стараться с ловкостью уклониться от своих обязанностей, а не исполнять их с точностью; другие же будут стараться путём интриг и лести приобрести отличия, которые даются не в награду за заслуги; тогда всё придет мало-помалу в расстройство, и войско, оставшееся без надзора и без руководителей, будет способно впадать в пагубные увлечения, нередко возникающие от простой случайности».