Бенкендорф

Винцингероде знал, что будет разбит, но принял бой. Своими действиями он задержал Наполеона именно на те два дня, которых императору Франции не хватило, чтобы успеть в Париж до его падения. В русской армии и век спустя вспоминали «славное поражение» 14 марта. «Хвала изюмцам, славным дедам, / За трудный бой при Сен-Дизье», — пели гусары Изюмского полка56. «Подвигом чести и самоотвержения» назвал барон Д. Е. Остен-Сакен действия Елисаветградского гусарского полка57.

Бенкендорф в этом сражении сначала командовал левым флангом, потом участвовал в завязавшейся авангардной стычке и пережил тревожные минуты, увидев, как за передовыми отрядами на него двинулись густые пехотные и кавалерийские колонны французов. В момент главного удара противника он успел вернуться на «свой» левый фланг и удержал единственный проход, позволявший отряду выйти из боя. Именно благодаря этим действиям Винцингероде удалось собрать рассеянные части и оторваться от неприятеля. «Император французов… преследовал рассеянные войска и совершенно уничтожил бы их, если б генерал Бенкендорф заблаговременно не поставил на Барле-Дюкской дороге несколько орудий, удержавших тут неприятеля, чем обеспечил отступление корпуса»58. Его гусары даже успели опрокинуть французский батальон, попытавшийся было помешать отходу русских. Бенкендорф в который раз продемонстрировал умение «держать удар»: он возглавил арьергард, сдерживал наступавшие части французов и медленно «отодвигался» до тех пор, пока непрерывные схватки не прекратила ночь. К этому времени остальные части Винцингероде успели собраться у Барле-Дюка и снова составили боеспособный корпус.

Это сражение, хотя и считается победой французов («прощальной улыбкой счастья Наполеону»), занесено на плиту «56-й стены» храма Христа Спасителя:

«Дело при Сен-Дизье

Командовавший войсками: генерал от кавалерии барон Винценгероде.

Участвовавшие войска: драгунские полки: Рижский, С.-Петербургский и Финляндский; гусарские полки: Елисаветградский, Изюмский и Павлоградский; казачьи полки: Барабанщикова 2-го, Гребцова 2-го, Грекова 9-го, Денисова 7-го, Иловайского 4-го, Коммисарова 1-го, Лощанинова 1-го, Мельникова 4-го, Мельникова 5-го, Пантелеева 2-го, Попова 13-го и Сулина 9-го; 6-й Егерский пехотный полк; артиллерийские конные роты: №№ 1, 4, 9, 11 и 13.

Выбыло из строя воинских чинов около 729.

Отличились: Командовавший войсками генерал от кавалерии барон Винценгероде, генерал-лейтенант граф Орурк, генерал-майоры: Балк и Бенкендорф (Александр)».

Не торжественным входом в Париж, а неспешным отходом к Шалону, вместе с усталым поредевшим арьергардом, прикрывавшим потрёпанные Наполеоном части, закончилась для Бенкендорфа эта война.

Флейта вдруг умолкла, сумерки погасли, Почернели краски. Медленно и чинно входят в ночь, как в море, Кивера и каски. Не поймешь, кто главный, кто слуга, кто барин, Из дворца иль с хаты. Все они — солдаты, вечностью объяты, бедны иль богаты…59

«Драгун из Гадяча»

Они встретились с Воронцовым в весеннем послевоенном Париже. Гвардейцы вновь распевали «Марш Преображенского полка», сочинённый Сергеем Мариным ещё в канун несчастливой кампании 1805 года:

За французом мы дорогу И к Парижу будем знать. Зададим ему тревогу, Как столицу будем брать. Там-то мы обогатимся, В прах разбив богатыря, И тогда повеселимся За народ свой и царя.

Сам Марин, талантливый поэт, но невезучий воитель, не дожил до предсказанных им дней триумфа. Он скончался в Петербурге в феврале 1813 года от многочисленных боевых ран.

А весенний Париж, радовавший прекрасной погодой, украшенный лозунгами «Миру — мир!», воспринимался как райский уголок, награда за лишения долгих военных лет. За императором Александром народ ходил толпами, а он подбадривал зевак: «Не бойтесь, подходите ко мне!»60 В театрах и кофейнях воинов-победителей встречали приветственными возгласами «Да здравствуют русские офицеры!». Триумфаторы ели устриц и запивали их шампанским.

Вчерашние воины воспользовались разрешением надеть фраки и окунулись в мирную жизнь. «Вооружённые путешественники», как назвал их К. Н. Батюшков (в ту пору штабскапитан), спешили наслаждаться «столицей мира». Казалось, теперь можно было бесконечно «бродить по бульвару, обедать у Бовилье, посещать театр, удивляться искусству, необыкновенному искусству Тальмы, смеяться во всё горло проказам Брюнета (популярного в то время актёра варьете. — Д. О.), стоять в изумлении перед Аполлоном Бельведерским, перед картинами Рафаэля, в великолепной галерее Музеума, зевать на площади Людовика XV или на Новом мосту, на поприще народных дурачеств, гулять в великолепном Тюльери, в Ботаническом саду или в окрестностях Парижа, среди необозримой толпы парижских граждан, жриц Венериных, старых роялистов, республиканцев, бонапартистов и прочее, и прочее, и прочее»61.

У парижан в эти дни — свои развлечения. Они ходят на Елисейские Поля, где расположены биваки союзных войск. Наибольшее внимание привлекают казаки — недавний кошмар цивилизованной Европы. Любопытство французов объясняет журналист из газеты «Монитор»: «Там стоят большею частью конные полки российской гвардии, в которой люди необыкновенной величины и телесной крепости; иные кажутся в сажень. Веревки повешены от одного дерева до другого и составляют особые отделения для солдат. Достойно удивления, как люди и лошади сохранились в столь хорошем положении, потому что они пришли из отдалённых земель, были в частых сражениях и претерпели жестокую и продолжительную зиму. Парижане, почитавшие пригороды свои границею света, они, которым военные станы известны только по рассказам сыновей их, смотрят с удовольствием на биваки посреди их города. Остатки сена, которые лошади не съели, служат солдатам постелью. Пуки соломы покрывают копья их, приставленные к деревьям, что образует род кровли, а под оною находятся воины и имущества их. Перед каждым биваком разложены огни, где варят пищу; здесь видите воина, который режет мясо, другой рубит дрова, иной чистит оружие или отдыхает, имея изголовьем седло своей лошади. Многие из них слушают с удовольствием, как бы разумея, замечания прогуливающихся насчёт их нравов и обычаев, ответов же, делаемых ими на множество предлагаемых им вопросов, мы или не понимаем вовсе, или только отчасти по телодвижениям их, в которых видно добродушие их и искреннее с нами согласие»62.

В эти два первых послевоенных месяца отрёкся от престола Наполеон, прибыл Людовик XVIII и, наконец, 18 мая был заключён желанный мир.

Почти сразу же император Александр I направился в Англию — и с ним вся его свита. Одной дружеской компанией пересекли Ла-Манш Александр и Константин Бенкендорфы, Михаил Воронцов, Лев Нарышкин. Поездка оказалась необременительной, служебных обязанностей было немного. Лондон чествовал союзников и раздавал почётные награды. На долю Бенкендорфа пришлась золотая сабля с надписью «За подвиги в 1813 году» от принца-регента Георга (он правил вместо тяжело больного Георга III).

С радостью встретила брата Дарья Христофоровна Ливен. За два года пребывания в Лондоне она вошла в высшее общество не только как деятельная помощница своего мужа, русского посла, но и в качестве хозяйки популярного салона, собиравшего видных государственных деятелей Британии. Постепенно за Дарьей-Доротеей закрепилось прозвище «госпожа посол». Общению Александра Христофоровича с аристократическими кругами способствовал и Воронцов — он вообще чувствовал себя в Англии как дома, к тому же его сестра Екатерина была замужем за лордом Пемброком. Блистательная компания проехала по Британии, посетила легендарный замок Пемброков в Уэльсе, полюбовалась британским флотом в Портсмуте. Бенкендорф восхищался империей и хвалил британцев за «активную деятельность»63.

Не обошлось и без романа — одна давняя приятельница Воронцовых познакомила друзей с некой «весёлой и оригинальной» англичанкой, ради которой Бенкендорф в какойто момент был готов «забросить все дела»… Но настала пора собираться домой — и вот уже пакетбот несёт молодого генерала на восток — сначала в Гётеборг, потом в Стокгольм, столицу Швеции, ещё одного союзника в минувшей войне, затем наконец-то в Россию, в Ревель. Именно здесь, очутившись в объятиях отца, Бенкендорф окончательно осознал, что война окончилась. Последовавшие две летние недели 1814 года Александр Христофорович вспоминал как прекрасное, может быть, самое безмятежное время своей жизни…

В Гатчине состоялась ещё одна почти семейная встреча — с императрицей-матерью. Мария Фёдоровна принимала сыновей своей лучшей подруги необыкновенно радушно, расспрашивала о походах с исключительным интересом, которого Бенкендорфы даже не ожидали.

Казалось, весь свет радуется переменам. Общее настроение лета 1814 года передаёт письмо Н. М. Карамзина, написанное им брату 13 июня: «…Сколько счастливых перемен в Европе! Настал другой век. Дай Бог тишины и благоденствия для остальных дней наших! По крайней мере, имеем право надеяться. Пора людям быть умнее, но от них ли это зависит?»