Беня. Сборник рассказов

– Ты что? – спросил он растерянно.

– Циклотимия проклятая! Откат начался…

– Что? – не понял он.

– Это вроде маниакально-депрессивного психоза, только слабее выражено. То эйфория, то депрессия. Сейчас пошел откат к депрессии.

– Но есть же какие-то лекарства, – ошарашено пробормотал Володя.

– Соли лития. Но тогда не будет эйфории тоже, а я ей очень дорожу. А эти новомодные западные пилюли, мне кажется, вообще меняют индивидуальность…

На Марину было больно смотреть, она вся согнулась, как старушка, прекрасное лицо исказило страдание. Это было так тяжело, что Володя совершенно не ощущал радости от неожиданно легкого обретения работы. Когда он наконец высадил Марину у подъезда ее дома, было такое чувство, как будто он вернулся с похорон близкого друга.

Через полгода, оказавшись по делам в Торонто, он случайно встретил на улице Марину.

– Пламенный привет молодым ученым Виннипега от безработных Торонто! – воскликнула она с неотразимой улыбкой.

– Привет! Ну, ты как? – промямлил он растерянно.

– Психую понемногу. Вот, в Москву ездила, на опознание. Моего партнера весной вытащили из Яузы. За несколько месяцев он так изменился! – и она весело подмигнула.

1998.

Первые шаги

В свои двадцать шесть Гера не выкурил ни одной сигареты, не выпил ни капли спиртного и никого еще не полюбил так, чтобы… ну, всем своим существом… Знаете, бывают такие чрезмерно застенчивые юноши из чересчур интеллигентных семей. В свое время, например, для его постоянно кудахтающей мамы одно лишь упоминание об армии (упаси Боже, не просто упомянуть, а упомянуть это в связи с достижением Герой призывного возраста!) было подобно удару ножом в сердце. Именно поэтому, когда Гера благополучно провалился на вступительных экзаменах в библиотечный институт, мама встала на уши и сделала эмиграцию. Легкий путь в Израиль сразу был отметен как не исключающий армейскую службу даже (!!!) для девочек…

…Здесь я прерву рассказ, потому что меня потянуло на воспоминания. Сам я когда-то положенный срок отслужил, о чем нисколько не жалею. Более того, приобретенная в армии закалка и бесценные навыки отлынивания очень пригодились в последующей редакционной деятельности на родине и особенно – для выживания на чужбине. Например, умение спать с открытыми глазами в общей сложности два года кормило меня на постах охранника и в Израиле, и в Канаде. А что касается девочек в армии, то до сих пор не могу без сердечного трепета вспоминать фантастически стройных марокканок с ниспадающими на погоны иссине-черными мелко вьющимися гривами и с «узи» на тусиках. Вы не знаете, что такое «тусик»? В приближенном переводе с иврита это «попка». В очень приближенном. Потому что тусик значительно лучше. На уставленных ресторанными столиками улицах израильских городов то и дело звучат восхищенные восклицания: "Эйзе тусик!", что и без перевода понятно. Так вот, всего этого Гера лишился из-за гипертрофированной трусоватости своей мамы…

…Мама встала на уши и сделала эмиграцию в Канаду, где нет всеобщей обязательной воинской повинности. Осуществить это было так не просто, что на второй месяц заокеанской жизни хлипкий папа-профессор от всех этих перетрубаций помер. Остатки семьи плотно сели на велфер, потому что мама до этого ни одного дня в своей жизни не работала, а Гера был патологическим недотепой.

Теперь я несколькими штрихами набросаю Герин портрет. Конечно, очки. Взгляд тревожный, ниспадающий. Нос продолжительный, вялый. Волосы и уши вислые. Фигура щуплая, сутулая. Штаны короткие, широковатые, с пузырями. Из-под них видны излишне светлые носки, а в зимнее время – кальсоны. Полуботинки древние, сильно стоптанные набок. Особая примета – седая прядь. О ней – отдельно.

До Канады никакой седой пряди у Геры не было. Когда папаша первый и последний раз в своей жизни четко и определенно выразил свое отношение к их иммиграции предсмертным хрипом, он некоторое время лежал дома. Трясущийся от страха Гера на цыпочках зашел в комнату с покойником, чтобы взять оставленные там очки. И в это время папа довольно раскатисто пукнул. Вы когда-нибудь слышали, чтобы покойники пукали? Гера от ужаса тоже испустил дух. Не так, как родитель до этого, а как уже после – только что… Ну, вы поняли. А потом с необычной для него резвостью выкатился из комнаты. На следующее утро, глянув на сына, мама квохтнула раз в десять громче обычного и замахала руками, как перепуганная курица крыльями. Гера приподнял завешенное черной маминой комбинацией зеркало и увидел над своим юношеским прыщавым лбом первое истинно мужественное приобретение.

Надо сказать, что седая прядь – этот небрежный мазок шаловливой художницы-судьбы – придал облику юноши самобытность и очарование. С этого момента он стал замечать на себе внимательные женские взгляды. И… еще глубже увяз в робкой застенчивости.

Чем еще может быть занят в жизни такой пентюх, как ни учебой! На что он еще годится! Естественно, Гера учился. Долго и нудно. Сначала английскому, а потом – многообещающему ремеслу бухгалтера, курс которого включал в себя и компьютерные премудрости. Чтобы «мальчик» имел все условия для успешной учебы, мама опять встала на уши и купила своему чаду компьютер. И вот это-то его чуть не сгубило.

Когда по вечерам Гера священнодействовал за компьютером, мама испытывала восторг и трепет. Она не решалась даже приблизиться к столу с чудесным прибором. Но если бы она это сделала, то была бы шокирована, во-первых, знакомой кириллицей на экране, а во-вторых, крайне порочному содержанию сложенных из нее фраз. Дело в том, что Гера открыл для себя Интернет и с головой нырнул в его океанскую муть.

Он читал тексты, разглядывал картинки и все больше осознавал, что до сих пор не жил в том смысле этого слова, который вкладывают в него большинство граждан обоих полов. А Интернет бурлил страстями. На «чатах» тусовалась молодежь, обмениваясь репликами из непонятных жаргонных слов. Люди постарше, забыв стыд и совесть, направо и налево бросались такими выражениями, которые постеснялся бы употреблять даже дворник. Из всех щелей перла обнаженная женская плоть, и было в ней много такого, о чем раньше Гера и не подозревал. Но доконали его стихи нью-йоркской поэтессы Ольги Аникиной. Они были прекрасны, печальны и… недоступны сопоставлению с личным опытом:

…Льется занавес мелодий, упоителен и сладок,даровитый композитор бередит благоуханьеи выискивает ноты в скользком царстве алых складок,все заметнее пьянея от неровного дыханья.Раздавая опахала, ходят ласковые слуги,слепо щурятся глазницы из темниц оторопелых,аромат совокупленья, безучастный и упругий,глушит запахи свиданий – прошлогодних, перепрелых.Это место для утраты. Милый ангел, где ты, где ты?Шепот мечется по кругу, неудачлив в откровеньи,смутно грезится прохлада, и струится из манжетычье-то тонкое запястье, торопя прикосновенье…

Гера решил покончить счеты со своим безжизненным существованием. В качестве орудия умерщвления тайно от мамы была куплена бутылка «Смирновской». Дело в том, что еще на выпускном вечере в московской школе одноклассник Геры Толя Радиков выпил большой стакан водки и, не приходя в сознание, скончался. Врач скорой помощи сказал притихшим перепуганным выпускникам: "Это четвертый случай в практике нашей больницы. Большая доза алкоголя, если до этого человек никогда не пил, убивает!" Гера это очень хорошо запомнил и сторонился спиртного, как отравы. Но сейчас путь Толи Радикова показался ему простым и легким. И поэтому заманчивым!

Когда все было готово, Гера заперся с компьютером и стал писать предсмертные стихи. Получалось тоже красиво и грустно:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпежДостоинство, что просит подаянья,Над простотой глумящуюся ложь,Ничтожество в роскошном одеянье,И совершенству ложный приговор,И девственность, поруганную грубо,И неуместной почести позор,И мощь в плену у немощи беззубой,И прямоту, что глупостью слывет,И глупость в маске мудреца, пророка,И вдохновения зажатый рот,И праведность на службе у порока.Все мерзостно, что вижу я вокруг…Но как тебя покинуть, милый друг!