Беранже
Шрифт:
Сент-Бёв только что закончил монографию о поэзии XVI века и с восторгом говорит о Ронсаре, Дю Белле — поэтах «Плеяды». В их творчестве он видит кладезь, живые источники языка, необходимые для возрождения современной поэзии.
Беранже слушает, слегка склонив голову набок. Уголок его выразительного рта приподымается:
— Э, дорогие мои романтики, живые истоки кроются глубже. Народный дух, галльские традиции, как мне кажется, надо искать не в поэзии «Плеяды». Они живут в поэзии самого народа, в его языке; они живут в поэзии Франсуа Вийона и Клемана Маро, в великолепной прозе Рабле и Монтеня.
Песенник, смеясь, признается, что ему порой кажется, будто Мишель Монтень, живший в XVI
Бьет четыре часа. В дверях камеры появляется суровый лик тюремного смотрителя. Гостям пора отбывать восвояси.
Спустя несколько дней узнику тюрьмы Ла Форс наносит визит еще один романтик, Александр Дюма. Беранже сразу же проникается симпатией к этому жизнерадостному курчавому великану с таким заразительным смехом. Дюма, видно, весел и добр от природы, а сейчас так и сияет после одержанной победы в театре, весь полон замыслов, надежд.
«Их визиты были мне вознаграждением за все битвы, данные мною во имя литературной революции, на которую решились они и их друзья», — напишет Беранже в своей автобиографии.
Не забывают о заключенном песеннике и его враги.
Как-то январским утром, оттеснив всех посетителей, в камеру ворвались жандармы и стали учинять обыск. Перетряхивали белье, шарили под кроватью, перекопали все рукописи, книги и, наконец, начали рыться в карманах узника.
Обыск был связан с тем, что Беранже приписывали некоторые песни, не принадлежавшие ему, — например, сатиру «Разговор Пия VI с Людовиком XI».
После обыска начался длительный и весьма бестолковый допрос. Полицейским не удалось выудить от поэта ни новых признаний, ни добыть в его камере каких-либо «улик», чтобы состряпать против него новое «дело».
«Знаки внимания» оказывают узнику не только жандармы, но и более высокие персоны. В тронной речи короля, произнесенной в январе 1829 года, прозвучала устрашающая фраза, в которой все увидели намек на процесс Беранже.
— Какая честь! — иронически усмехнулся песенник, когда ему рассказали об этом. — Ну что ж, Карл Десятый получит подобающий ответ.
Песня поспела как раз к карнавальной неделе и тотчас же разнеслась по Парижу. Это был прямой вызов королю. Подождите! Придет время, и за все заплатит Карл X поэту, принужденному влачить дни праздничного веселья в чертовой тюрьме!
Разобран весь колчан мой ветхий — Так ваши кляузники мстят. Но все ж одной стрелою меткой, О Карл Десятый, я богат. Пускай не гнется, не сдается Решетка частая в окне, Лук наведен. Стрела взовьется! Король, отплатите вы мне!Вслед за королем на поэта напали и духовные отцы. Архиепископ Тулузский Клермон де Тоннер обратился к пастве с посланием, в котором обрушился на современные нравы и на песни Беранже.
Пример тулузского собрата живо подхватил «архипастырь» города Mo.
Как для меня нападки ваши лестны! Какая честь! Вот это я люблю. Так песенки мои уж вам известны? Я, монсеньер, вас на слове ловлю,—насмешливо обращается Беранже к архиепископу Тулузскому в песне «Кардинал и певец».
За каждый стих свободный об отчизне Со мной вести желали б вы процесс. Я — патриот; вольно же вам при жизни Считать, что все мы — граждане небес. Клочок земли в краю моем родимом Мне каждый мил, хоть я на нем не жал, Не дорожить же всем нам только Римом! Как ваше мненье, милый кардинал?Среди духовной паствы Тулузы и других французских городов ответ Беранже кардиналу снискал, без сомнения, гораздо более горячий отклик, чем гневные речи монсеньеров против песенника.
Подписка, организованная друзьями Беранже, движется туговато. Банкиры не хотят открывать кошельков, как это было и во время сбора средств на памятник Манюэлю. Даже сердобольный Лаффит не торопится со щедротами. А бедняки несут понемногу, откуда им взять? И все-таки благодаря молодежи, которая с энтузиазмом взялась за это дело, большая часть суммы для погашения штрафа получена. Нехватку доложил из своего кармана друг Беранже Берар.
В песне-памфлете «Десять тысяч» поэт подсчитывает, в чью пользу пойдут деньги, которые должен он внести в королевскую казну.
Это что ж? Всему суду награда Или только плата за донос?Часть суммы штрафа, конечно, понадобится для поощрения сыщиков и цензоров. Часть — для всяких придворных льстецов, в том числе и для поэтов, воспевающих за деньги сиятельных особ. Нельзя забыть и важных господ, которые так ловко умеют гнуть спину перед каждым новым властителем.
Много им добра перепадало. Францию проглотят — дай лишь срок.А сколько добра переводится на прокорм святых отцов!
Вопреки грядущему блаженству Ангел мой ощипан догола. Менее трех тысяч духовенству Дать нельзя за все его дела.Сумма штрафа разделена в песне между всеми, кто служит опорой монархии Карла X. Подсчет завершен. Но разве наберешься денег на всех этих подлецов, предателей, кровососов, присосавшихся к телу Франции!
Вот уже и весна прошла. Чахлые деревца на тюремном дворе запылились. В камере нечем дышать.
В ночь на 14 июля Беранже не спит. Он складывает песню. В ней сливаются воедино воспоминания о 1789 годе и надежды на новое восстание. Надежды растут.
Сквозь стены тюрьмы до песенника как будто начинают доноситься отдаленные звуки прибоя. Франция в тревоге. Карл X с благословения ультрароялистов и духовных отцов пошел в новый поход на «вольности». Сладкогласный Мартиньяк слетел. На его место усажен давний приятель и соратник Карла князь Полиньяк. Король заранее вызвал его из Англии, где Полиньяк был французским послом. Эта мрачная фигура издавна известна в политических кругах. Матерый ультрароялист, ненавистник всяческих «вольностей», Полиньяк в 1815 году даже отказался присягнуть хартии Людовика XVIII. Зачем, мол, французам какое-либо подобие конституции? Министр под стать королю. Столь же туп, самоуверен, фанатичен и столь же привержен старине. Религиозным своим рвением он даже превосходит Карла X. Полиньяк мнит себя избранником самой пречистой девы Марии, которая, по словам его, поручила ему спасти погрязшую в пороках Францию.