Берег динозавров [Империум. Берег динозавров. Всемирный пройдоха]

«В таком случае — если бы на палубе лежал нож, старый ржавый нож, небрежно отброшенный кем-нибудь в сторону. Я мог бы взять его руками и…»

— Эй, проснись, мурло! — прогремел чей-то голос, и носок сапога ударил его в ухо, после чего целые красочные планеты заплясали в глазах Лафайета.

Лафайет проморгался, уловил острый запах сыра и чеснока изо рта наклонившегося к нему матроса. Что-то похожее на колючую проволоку царапало ему шею. Он отвернул голову, почувствовал, что под ним что-то перекатилось. Яблоко, понял он, ощутив запах раздавленного фрукта. И сыр, и колбаски…

Он задержал дыхание. Да ведь это же их корзинка с провизией. Пираты бросили ее на борт вслед за пленникам. А в корзинке был нож.

Лафайет открыл один глаз и проверил, где находятся в настоящее время пираты. Четверо стояли головами друг к другу, тщательно изучая рыбьи головы, торчащие из кулака пятого. Шестой лежал и храпел у их ног, Свайхильда скрючилась на палубе, брошенная туда ударом одного из ее будущих поклонников.

Очень осторожно О’Лири стал ощупывать палубу за собой связанными руками, двигая руки по дюйму в разные стороны. Он нащупал ломоть хлеба, промокший от сырой пасты, второе яблоко, раздавленное ногой. Он потянулся к корзинке, упал на нее спиной, обнаружил, что она пуста. Колбаски лежали наполовину под корзинкой. Лафайет продвинулся еще на шесть дюймов вперед, давя сыр своими лопатками. И пока волны раскачивали корпус баркаса под ним, он, наконец, нащупал пальцами нож. Его пальцы сомкнулись на рукоятке.

Нож был совсем небольшим, с лезвием всего дюйма в 4, но он вполне подходил для задуманного. Матросы все еще увлеченно занимались своей лотереей. Лафайет перекатился по палубе, поднялся на колени, с трудом принял положенно спиной к румпелю. Крепко держа нож, он нащупал крепящие румпель веревки и начал пилить их ножом.

Это были две минуты сплошной агонии, но, наконец, раздалось музыкальное «бенц» и внезапно освободившийся румпель болезненно ударил под ребра Лафайета, поворачиваясь на 90 градусов. В ту же секунду баркас резко накренился, уваливая под ветер. Матросы, для которых все это было неожиданностью, попытались ухватиться за борт, чтобы не упасть. Баркас сильно дернулся, парус обвис, когда ветер ударил прямо в мачту. Заскрипели ванты, парус вновь надулся с треском, напоминающим пистолетный выстрел. Деревянная нижняя балка паруса пролетела по всей палубе точно на высоте человеческой головы, как заметил Лафайет, потому что именно так все 4 матроса были выброшены силой удара за борт, упав в воду с сильным плеском, в то время, как неуправляемый баркас помчался вперед по озеру.

IV

— Бедная твоя голова, — сказала Свайхильда, кладя холодный компресс, сделанный из части ее нижней юбки, на одну из шишек на голове О’Лири. — Эти ребята швырнули тебя, как будто ты мешок с брюквой.

— По-моему, у меня печеная картошка вместо уха, причем той же температуры, — простонал Лафайет. — Разве что не светится в темноте, — он посмотрел вперед сквозь туман, в направлении, в котором вел баркас. — Определенным образом, эти ребята оказали нам услугу, — заметил он. — Нам никогда бы не удалось добраться так быстро на веслах.

— Прямо раздражает, как ты в самом плохом умудряешься увидеть хорошее, — вздохнула Свайхильда. — Ты бы подумал об этом.

— Ну, ну, Свайхильда, сейчас не время для мрачных мыслей, — подбодрил ее Лафайет. — Правда, мы промокли, продрогли и ломит все тело, но худшее позади. Из труднейшего положения мы выпутались всего лишь с незначительными неприятностями для моей головы и твоего достоинства. Через несколько минут мы будем есть вкусный суп и пить что-нибудь горячительное, засунув ноги под стол, а потом отправимся отдыхать в лучшим городской отель.

— Тебе легко разговаривать. Тебя послушаешь, так ты и герцога уболтать можешь до такой степени, что он подыщет для тебя непыльную работенку вроде придворного предсказателя или еще там кого-нибудь.

— Мне не нужна никакая работа, — справедливо указал ей Лафайет, — Я просто хочу убраться из твоего Меланжа и вновь вести ту уютную монотонную жизнь, которую так по-идиотски ругал всего несколько часов назад.

О’Лири ловко повернул баркас по ветру, направляя его к огням города впереди. Они проплыли мимо большого колокола, одиноко звенящего в тумане, мимо берега с высокими строениями, чем-то напоминающими амстердамскую гавань, обогнули квартал домов, сгрудившихся за гранитной набережной, приблизились к освещенному причалу, к которому было привязано несколько небольших суденышек. Свайхильда бросила причальный канат служителю, который поймал его и закрепил за каменную стойку причала. Газовые фонари набережной наверху отбрасывали неровный свет на мокрую набережную, на которой валялись всякие отбросы. Несколько рабочих без всякого интереса наблюдали, как Лафайет помог Свайхильде сойти с баркаса, бросив служителю никелевую монетку. Пес-дворняга с поджатым хвостом прошмыгнул мимо них и скрылся между домами в том же направлении, куда пошли они сами.

— Да-a, большой город, — с сомнением сказала Свайхильда, откинув локон волос, упавший ей на глаза. — Порт Миазм, какой он большой и величественный — я даже не ожидала.

— Гмм, — невыразительно отозвался Лафайет, ведя ее за руку к освещенному входу небольшой таверны, над которым висела засаленная вывеска «ПИЩА НА СЛАВУ».

Внутри дымной, но теплой комнаты они заняли угловой столик. Заспанный хозяин таверны молчаливо принял их заказ и ушел.

— Вот это больше похоже на дело, — со вздохом сказал Лафайет. — Мы провели тяжелую ночь, но сейчас как следует поедим горячего, потом заберемся в теплую постель — так что жаловаться не приходится.

— Большой город пугает меня, Лэйф, — сказала Свайхильда, — Он какой-то бездушный, все куда-то спешат, и нет времени на те маленькие хитрости, которые так важны для тела.

— Спешат? Да он мертв, как гробница, — пробормотал Лафайет.

— Вот возьми это место, — сказала Свайхильда. — Открыто в середине ночи. Никогда такого не видела.

— Да сейчас еще и десяти часов нет, — указал ей Лафайет. — И…

— И, кроме того, мне надо выйти, — добавила Свайхильда. — А поблизости ни одного куста.

— Для этого есть специальная комната, — торопливо сказал Лафайет. — Вон там, видишь, написано «леди».

— Ты хочешь сказать — внутри?

— Ну, конечно, ведь ты сейчас в городе, Свайхильда, тебе придется привыкать к…

— Ладно, неважно. Я просто быстро прошмыгну в аллею…

— Свайхильда! Будь любезна. В женский туалет!

— Тогда пойдем со мной.

— Я не могу — он только для женщин. Вон там другой — для мужчин.

— Это же надо! — Свайхильда с удивлением покачала головой.

— Беги скорее — наш суп принесут через минуту.

— Пожелай мне удачи.

Свайхильда поднялась с места и неуверенно двинулась вперед. Лафайет вздохнул, отвернул намокшие кружевные манжеты рукавов, вытер влажное лицо салфеткой, лежащей рядом с тарелкой, принюхался к аромату жарящегося цыпленка и лука на кухне. Его рот наполнился слюной при мысли о том, что его ожидает. Кроме нескольких кусочков салями и тарелки сомнительной свинины, которую ему подала Свайхильда, он ничего не ел с самого завтрака…

Завтрака — 10 часов и миллионы лет назад: резной столик, крытый на террасе, белоснежная скатерть, начищенное серебро, безупречный официант, наливающий легкое, как перышко, вино из замороженной и обернутой в салфетку бутылки, деликатесные ломтики ветчины со специями, пшеничный пирог со взбитыми сливками, тоненькая, как бумага, фарфоровая чашка черного кофе…

— Эй, ты! — загремел глубокий голос из другого конца комнаты, вдребезги разбивая сладострастные воспоминания О’Лири.

Он оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, к кому это так грубо обращаются, и увидел двух высоких мужчин в голубых, отделанных болотом сюртуках, белых бриджах до колен, туфлях с пряжками и треугольных шляпах. Мужчины уставились на него от дверей таверны.