Берегись, Наварра !
Шрифт:
"Эка его занесло", - подумал Малинин.
– Что из этого следует?
– спросил он.
– Да, - поддержал Лефер, - я тоже не соображу, куда вы клоните.
– Мне казалось, что я говорю достаточно популярно. Во всяком случае, моим студентам разъяснять это не приходится.
– Гринвуд встал и начал расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: - Из сказанного вытекает, что надо прежде всего очистить историю от домыслов...
– Боюсь, в ней мало что останется, - пробормотал Кирога.
– И притом самое скучное, - отозвался Лефер.
– Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы с вами обязаны принять
– Так бы сразу и сказали, - вставил Малинин.
– Критически оценить каждый бит добытой им информации, - повторил Гринвуд, не позволяя отобрать у себя трибуну.
– При таком подходе мы сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест. К первым следует отнести, например, упоминание Генрихом "книжонки некоего голландца". Нет сомнений, что имеется в виду знаменитый трактат Гуго Гроция "О праве войны и мира", увидевший свет в 1625 году, то есть через пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о других, менее бросающихся в глаза неточностях - лучше оставить их до подробного историографического анализа.
– Прошу вас, Гринвуд, перестаньте ходить, я больше не в состоянии ворочать за вами шеей!
– взмолился Лефер.
– Я не умею сидя с такой точностью формулировать свою мысль, хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать перед своей аудиторией.
– Теперь о темных местах. Их неперечет. Почему Ольсен вспомнил о камере только тогда, когда появилась королевская процессия, разве средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с королем? Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием, я спросил Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице де да Ферронри. Он ответил невразумительно: пленка-де оказалась некачественной. Где это слыхано!
– Да, - подхватил Кирога, - для меня тоже многое осталось неясным. Ну, скажите на милость, откуда взялась старинная лютня? Какая-то мистика, право.
– Действительно непостижимо!
– присоединился к нему Лефер.
Малинин тоже было собрался поддакнуть, но, заметив хитрую улыбку на губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.
– Эх, - сказал Гринвуд, - если б все загадки так просто отгадывались! Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея при поручительстве Глобального Совета и под личную ответственность известного профессора Гринвуда.
– Так это ваша проделка?!
– воскликнул Лефер.
– Что значит проделка, - обиделся Гринвуд, - разве неясно, что такая неповторимая деталь может сыграть решающую роль в воссоздании реальной исторический атмосферы!
– Так-то так, но ведь ее придется возвращать.
– Ну и что?
– спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.
– Это может серьезно травмировать Ольсена.
– Чепуха, он ведь не кисейная барышня, посмеется вместе с нами и забудет.
– К слову, - сказал Кирога, - когда вы думаете раскрыть ему глаза?
– Не раньше, чем через месяц, - ответил Малинин.
– Надо дать время, чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с ними легче расставаться. Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?
– Через неделю.
– Вот именно. И поторопились. Вы никак не хотели поверить. Легко понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и вдруг у вас их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию, в дым -
есть от чего расстроиться.– Ну, хорошо, - вернул их к делу Гринвуд, - с лютней все ясно, но как вы объясните самую вопиющую несуразность в рассказе Ольсена?
– Хрононавта из XXX века?
Гринвуд кивнул.
– Теоретически, - начал Лефер, - это вполне допустимое предположение...
– Ах, оставьте, вы прекрасно знаете, что сейчас речь не об этом. Обратите внимание, довольно правдоподобное в других отношениях поведение Ольсена становится запутанным и противоречивым, как только дело касается покушения. Сначала он признается Генриху, что хотел предостеречь его, потом заявляет ему, что всякое вмешательство в исторический процесс путешественникам во Времени строго заказано. Каков в этом смысл? Если уж он солгал раз, чтобы войти в доверие к своему, скажем так, объекту, то зачем было через несколько минут откровенничать? За всем этим определенно что-то кроется.
– Может быть, вы преувеличиваете?
– сказал Кирога.
– В конце концов, подобные эксперименты не обходятся без темных мест, как вы изволили выразиться. Вспомните, сколько их было в моем рассказе.
– Нет, Гринвуд прав, в этих странностях есть своя логика, и мне кажется, я ее угадываю.
– Выкладывайте же!
– потребовал нетерпеливый Лефер.
– Видите ли, друзья, как врач, я лучше вас знаю Ольсена, его человеческие качества. Этот человек органически не способен ни на предательство, ни на равнодушие. Возьмите во внимание и другую его черту: молниеносную, я бы сказал, уникальную реакцию, причем не только физическую. Раз уж об этом зашла речь, не соглашусь с вами, Лефер, убежден, что Ольсен в чрезвычайной обстановке действительно способен привести в действие ваш аэропакет за 40 секунд... Да, так не только физическую, но также интеллектуальную реакцию.
– Не понимаю, - начал Гринвуд, - какое это имеет отношение...
– Самое прямое, - прервал его Малинин.
– Помните, Ольсен сказал, что едва удержался не крикнуть: "Берегись, Наварра!"?
– Конечно.
– Что вы ему на это сказали?
– Если не дословно, нечто вроде того, что за это ему грозило бы навсегда распроститься с путешествиями во Времени.
– А что сказал затем Ольсен?
– Что страх перед инструкцией помог ему вовремя остановиться, подсказал Лефер.
– Так вот, он слукавил.
– То есть?
– Ольсен действительно крикнул: "Берегись, Наварра!" Отсюда и все странности в его дальнейшем повествовании. Он все время пытается как-то примирить две исключающие друг друга версии. Одна из них продиктована инстинктивным стремлением скрыть факт нарушения инструкции. А другая логикой его беседы с Генрихом, которую Ольсен воспринимает как вполне реальную. В этом все дело. Усматривая нелепости в его рассказе, мы просто забываем, что он строится на другой исходной предпосылке.
Гринвуд хлопнул себя по лбу.
– Ай да Ивар, ай да обманщик!
– сказал Лефер.
– Теперь я понял, почему вы дернули меня за рукав.
Кирога недоверчиво покачал головой.
– А этот наш потомок?
– Он его выдумал, - объяснил Лефер.
– Но ведь о человеке из XXX столетия сообщил сам Генрих, - не унимался Кирога.
Трое из остальных выразительно на него посмотрели.
– Ах, - прозрел Кирога. И сам себе пояснил: - Решив таким способом обеспечить себе алиби, Ольсен внушил фантому Генриха мысль о другом пришельце, а король просто вернул ее нашему приятелю. Поразительно!