Берендеево царство

— Задумался? — услышал я голос Веры. — Вспомнил прошлое? А ведь это ты нас туда заманил. Да, не удивляйся. И, верно, не только нас двоих. Я закончила учительские курсы, и мне все равно куда было ехать. А тут твоя статья подвернулась, помнишь — «Лебяжьи годы»? Отец говорит: «Вот где место настоящего революционера!» А я подумала: «Вот любовь моя смешная, незадачливая — мне судьбу мою указывает». — Вера осторожно посмеялась и спросила: — Конечно, ты не веришь в судьбу?

— Нет, — ответил я не совсем решительно. — Меня там поп в церкви проклял.

— Знаю. Мы твою пьесу совсем недавно еще раз ставили. Вот и вспомнили прошлое.

Нет, я никогда не думал обо всем этом как о прошлом. Все началось совсем недавно, и я еще не успел уйти в прошлое. Я так и сказал, упомянув, что совсем недавно о Старом Дедове мне рассказывала трактористка Ольга. А это уж настоящее.

— А, знаю. Боевая девушка. — Вера вздохнула, приподняла плечи и, как мне показалось, с презрением спросила: — Это твое настоящее?

— Ты, Верка, не ревнуешь ли? — засмеялась Глафира.

Вера не ответила.

Мы не слыхали, как прозвенел звонок, и только, когда кабинет опустел, Глафира приказала: «Пошли. После собрания соберемся у меня, поговорим». Не дожидаясь ответа, она направилась к двери.

— После собрания мы сразу уезжаем в совхоз, — сказал я, глядя на ее выпуклую широкую спину, обтянутую зеленоватой блузой.

Спина исчезла.

— Глафира сказала, что ты начисто все забыл. Правда это? — спросила Вера.

Мне показалось, что голос ее прозвучал так же торопливо и страстно, как в те далекие дни, когда я был неожиданно застигнут любовью. И, как тогда, я растерялся:

— Глафира? Ей до всего дело…

— Любовь свою забыл, да? — теперь уже участливо и даже как бы посмеиваясь продолжала Вера.

— Наверное, любви-то и не было? — предположил я.

— Была. Теперь-то я это знаю, — продолжала она с тем видом настойчивого превосходства, с каким старшие уговаривают маленьких проглотить горькое лекарство. — Тогда-то я не поверила тебе, в твою детскую любовь. Это я потом, когда все прошло, спохватилась. Ведь у меня больше ничего и не было. А теперь уж мне ждать нечего.

Нет, видно, мне не отвертеться: принимай лекарство, хотя бы только для того, чтобы оно помогло дающему. Ох и горечь же!

— Страшно это, милый мой. Ты подумай: человек уже все пережил и самого главного не заметил.

Наверное заметив, как я все покорно принимаю, Вера ободряюще похлопала по моей ладони:

— Ну, что приуныл? Не обращай на меня внимания. Ничем не стану я тебя тревожить. Да и себя тоже. Уеду в свою школку, брошусь в работу, как в огонь. И все перегорит, что осталось.

Вера легко подняла свое тощее тело.

— Пойдем, хоть посидим с тобой рядом…

8

— Продолжаем собрание, — сказал Алексин. — В прения записались шесть человек. Первое слово предоставляется… У вас что? — спросил он, заметив мою поднятую руку.

— Прошу слова для заявления.

— Давайте.

Злобное напряжение, с которым я ждал этой минуты, сразу пропало, как только я вбежал на сцену и встал за трибуну. Я сам удивился, с какой легкостью я сказал все, что хотел.

— Я хочу исправить досадную ошибку газеты, корреспондентом которой я являюсь. Ошибка состоит в том, что факты, изложенные в моей статье, устарели, опираться на эти старые факты — значит делать неправильные выводы о сегодняшней работе совхоза. Так и получилось в данном случае с газетой. Я бы никогда не стал отнимать у собрания время, если бы на этом можно было поставить точку. Но все дело в том, что факты и не соответствующие действительности выводы кое-кто уже использует для возведения на руководство совхоза необоснованных обвинений.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Алексин.

Я назвал Потапа и Володьку Кунина. О Глафире умолчал, но она сама напросилась:

— Значит, ты утверждаешь, что к первому выезду все было в образцовом состоянии, все было подготовлено и сделано? — спросила она.

— Нет, не все. И сейчас еще есть перебои со снабжением, и машины простаивают без горючего, и оттого, что трактористы наспех обучены и сами не умеют даже определить пустяковые неисправности. Есть случаи нарушения дисциплины. Словом, выехали не вполне подготовленными.

В зале поднялся сдержанный шум. Я видел, как Потап укоризненно качает головой, а Ладыгин тревожно смотрит на меня. Наверное, все думают, что я запутался. И даже Алексин досадливо сморщил лицо и спросил:

— Так чего же ты хочешь?

— Я хочу заявить, что было бы ошибочно на основании этих фактов обвинять Ладыгина в притуплении бдительности и голом делячестве. Это первое. А второе и самое главное состоит в том, что, если бы мы стали ждать, когда все будет в полной готовности, то есть возведены все постройки, завезены семена, горючее, продукты и трактористы блестяще подготовлены, то зерносовхоз начал бы свою деятельность разве что только с будущего года. А сейчас вопрос стоит так: преодолевая все трудности, обучаясь на ходу, уже к будущей осени вырастить первый урожай. И мы его вырастим!

Кто-то захлопал в ладоши. Мне показалось, что это Вера. Ее поддержали, хотя и не очень дружно. В глазах Алексина мелькнуло явное удовлетворение, и он не очень торопливо поднял карандаш, чтобы потребовать тишины.

Глафира сидела величественная и неподвижная, всем своим видом показывая, что эти разговоры ее не касаются, у нее есть свое мнение, самое правильное и даже единственно правильное, что бы тут ни говорили.

Когда я сел рядом с Верой, она высвободила руку из-под шали и крепко сжала мою ладонь горячими пальцами.

— Ты бы приехал к нам в Старое Дедово, — услышал я ее торопливый шепот. — Тебе бы интересно было посмотреть, как мы там живем. И отец был бы рад. Приезжай, а?

Это порывистое рукопожатие да еще не особенно дружные аплодисменты — вот и вся награда за мое безумство. Так, по крайней мере, я подумал сгоряча. Разве не безумство выступить против уже сложившегося, зафиксированного я утвержденного на бюро общего мнения? Тем более что у меня и в мыслях не было, будто я выступаю против бюро и даже претив такой высокой комиссии. Мне хотелось только внести ясность. А что получилось?