Берлинский транзит

— Как его убили?

Кажется, в первый раз она задала тот же вопрос, вспомнил Дронго.

— Задушили проводом, — ответил он, — прямо на больничной койке. Теперь вы понимаете, как важно полиции обеспечить вашу безопасность?

— В таком случае нужно было сидеть в отеле и никуда не выходить, — заметила Лакшина.

— Это тоже не выход. Если очень захотят убить, то постараются любым способом попасть к вам в номер.

— Я не пускаю в свой номер посторонних мужчин, — пошутила она, — не забывайте, что я незамужняя женщина.

— Это как раз тот случай, когда они не станут спрашивать вашего разрешения.

— Понятно. Будем считать, что вы меня напугали. А теперь все-таки серьезно. Завтра я смогу уехать? Или мне снова нужно будет оставаться в этом отеле?

— Уверен, что завтра вы сможете уехать, — ответил Дронго.

— Хотелось бы разделить вашу уверенность. Но меня волнует сам факт двойного убийства в нашем вагоне. Как могло так получиться, что никто не слышал выстрелов и вообще звуков борьбы? Их было двое. Даже если считать, что ворвавшиеся убийцы сразу начали стрелять, то и тогда один из двоих должен был успеть крикнуть или позвать на помощь. Вы спали рядом, за стенкой. Но ни вы, ни господин Гаврилко ничего не услышали. Такое возможно?

— Очевидно, да, раз мы ничего не слышали.

— Или там было нечто другое? — Она либо знала, либо высказывала свое предположение. В обоих вариантах это была очень опасная игра.

— В каком смысле?

— Не знаю. Но мне показалось, что есть какая-то тайна, которой мы пока не понимаем. Или не можем понять. Это не совсем обычное убийство. Или я не права?

— Возможно. Вам не говорили, что вы хороший психиатр?

— Говорили, когда я в тридцать пять лет защитила докторскую. Потом меня назначили главным врачом и с тех пор только ругают.

— Сколько вам сейчас? — спросил он.

— Много, — ответила она, — уже почти тридцать восемь. Кажется, в моем возрасте и на моей должности уже нельзя рассчитывать на нормальное замужество.

— Вы меня спрашиваете или утверждаете?

— Делюсь с вами своими сомнениями — так будет правильнее.

— В таком случае я выскажу свое мнение. Вы еще вполне молоды и красивы, чтобы выйти замуж и даже успеть родить двоих или троих детей. Одна моя знакомая в сорок семь лет родила тройню.

— Искусственное оплодотворение?

— Да. Но в сорок семь лет. И первые роды.

— Настоящая героиня, — согласилась Наталья Робертовна. — Боюсь, что ее подвиг мне повторить не удастся. Даже теоретически. Это слишком сложно.

— И это говорит доктор медицинских наук? У вас десять лет впереди. Необязательно пользоваться таким методом. Есть другие, более привычные.

Она прикусила губу.

— Меня трудно смутить, но, похоже, вам это удается, — заметила она.

— У нас откровенный разговор между врачом и юристом, — напомнил Дронго. — Кажется, Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не очень уважают людей — они слишком хорошо знают их пороки и грехи.

— Если смотреть с этой точки зрения, то возможно, — согласилась она. — Но, в общем, вы меня успокоили. Значит, шансов я не теряю?

— Как сказать. — Он решил, что может позволить себе немного пошутить. — С другой стороны — главный врач, ездите в таком дорогом вагоне, билет в одну сторону стоит больше тысячи долларов. Значит, неплохо зарабатываете. Уже доктор наук. У вас хорошая квартира?

— Неплохая. Четыре комнаты.

— И живете одна?

— Не совсем — с двумя собаками и с домработницей. Она живет у меня. Гуляет с собаками, убирает квартиру, готовит еду.

— Но все равно четыре комнаты, — рассудительно сказал Дронго, — очень неплохо для одинокого мужчины. Если бы у меня не было квартиры в Москве, я бы сразу начал за вами ухаживать. Меня бы не испугали даже ваши две собаки и одна домработница.

Они улыбнулись друг другу.

— А еще вы носите линзы, — неожиданно сказал Дронго. — Вам кажется, что так вы выглядите моложе, хотя очки любой женщине придают шарм.

— Откуда вы знаете про линзы? — спросила она.

— Вижу, как вы машинально прищуриваетесь, иногда забывая про ваши линзы.

— Да, — кивнула она, — вы правы.

— И насчет высоких каблуков вы не совсем правы. Женщине в вашем возрасте и в положении необязательно надевать обувь, которую носят молодые девочки. Будет экстравагантно и немного смешно. Такая обувь, в которой вы сейчас, гораздо лучше подходит к вашему имиджу.

— У меня такое ощущение, что это вы психиатр, а я у вас на приеме, — призналась Лакшина.

— Просто решил немного пошутить.

— У вас слишком проницательный взгляд, поэтому ваши шутки немного горчат.

— Извините.

— Не извиняю, — безжалостно произнесла она, — и собираюсь вернуть вам ваши комплименты.

— Давайте, — согласился он, — буду только рад. Давно не слышал здоровой критики в свой адрес.

— Злой критики, — предупредила его женщина.

— Ничего. Так даже лучше.

— В таком случае — начнем. Вам не говорили, что вы бываете самоуверенным и слишком напористым?

— Миллион раз. Это мой единственный недостаток.

— Какие еще недостатки вы скрываете?

Он задумался.

— Хороший вопрос. Наверное, неуверенность, которая до сих пор сидит во мне. Внутренние сомнения, раздумья, которые часто мешают.

— Неуверенность по отношению к людям вообще?

— Полагаю, что нет. Скорее к женщинам.

— Никогда бы не подумала. Почему?

— Я до сих пор чувствую себя пятнадцатилетним подростком перед взрослыми и умными женщинами.

— Это у вас комплекс, — заметила она. — Вы пытаетесь изживать его?

— Иногда.

— Встречаетесь с женщинами, которым за тридцать, — уточнила Лакшина.

— И даже за сорок.

— А молодые дамы вас не интересуют?

— В качестве сексуальных партнеров — почти нет, — честно признался он.

— Скрытый инфантилизм, переходящий в манию геронтофила, — сказала она, скрывая улыбку.

— Ну, это слишком. В тридцать или в сорок лет женщины еще вполне молоды и красивы. Я бы даже сказал, что это божественный «бальзаковский» возраст. А вы сразу — «геронтофил»… Там другие возрастные категории. От шестидесяти и выше.

— Беру свои слова обратно. Вы женаты?