Берлинское кольцо

— Мое отношение к пакету зафиксировано на каждом документе оттиском пальца. — Ольшер показал на большой палец правой руки — очень холеный, бледный палец. — Оттиск сделан симпатическими чернилами синего цвета, проступающими после проявления соответствующим составом… В левом углу листа.

— Вы предусмотрительный человек, господин Ольшер! — Майор посмотрел на пленного с интересом и даже с уважением — перед ним был не простой эсэсовец, во всяком случае, не грубо элементарный. — Я доложу о нашем разговоре своему шефу…

— Сегодня же? — полюбопытствовал Ольшер. В тоне его была просьба и одновременно беспокойство. Гауптштурмфюрер спешил: газеты, попадавшие в лагерь, уже кричали о предстоящем процессе над военными преступниками, обвинительное заключение против СС ожидалось со дня на день.

— Не обещаю, — холодно ответил Корпс, — холод совсем не шел этому круглолицему и розовому от сытости человеку, поэтому Ольшер его и не принял. Не поверил майору. И не ошибся.

Через час, не более, о заявлении Ольшера стало известно шефу группы, которая занималась личным составом шестого отдела Главного управления имперской безопасности, работавшего, как известно, на заграницу. Выявлялись все лица, связанные с секретными документами гитлеровской разведывательной службы — все, кто оказался в лагерях для пленных и интернированных нацистов. Отыскивались дорожки к тайникам — уже при первых допросах стало ясно: документы или уничтожены или скрыты. Скрыты надежно. Британскую и американскую разведку больше всего интересовали планы операций по заброске агентуры в тылы противника. А что такие операции проводились и проводились в больших масштабах, сомнений не было. О них сообщали арестованные немецкие агенты, работники курсов особого назначения и, наконец, сотрудники Главного управления имперской безопасности. Операции осуществлялись систематически, исключительно широкий размах они приняли в последние годы войны…

Еще через час полетели шифрованные запросы в Лондон, в соответствующие отделы «Сикрет интеллидженс сервис». Там легко установили, что Восточно-тюркским отделом Главного управления СС на самом деле руководил Рейнгольд Ольшер и что именно он поставлял материал для шпионской и диверсионной работы. Ольшер был знаком британской секретной службе еще с момента разоблачения и ареста Мустафы Чокаева. Чокаев донес об этом событии после вербовки на пост президента Туркестанского национального комитета, созданного гитлеровцами в Берлине. «Я перешел на службу к нацистам, — объяснил свой поступок Мустафа Чокаев, — так как другого выхода не было. Здесь, в Берлине, я смогу быть более полезным вам, чем в Париже. Париж надолго закрыт для тюркского национализма. Все сосредоточилось сейчас в Германии и духовно и физически». В донесении упоминался и человек, завербовавший Чокаева. «Очень решительный и очень доброжелательно настроенный по отношению ко мне, — объяснял первый президент ТНК. — Доверие полное…»

Больше фамилия начальника «Тюркостштелле» не упоминалась. Донесений от резидента «Сикрет интеллидженс сервис» было несколько. Последнее поступило в начале 1942 года. Потом Чокаев смолк. Он был убран своими сообщниками по борьбе за установление нового порядка на Востоке — нацистского порядка. Смолк Чокаев, и докладывать о начальнике «Тюркостштелле» стало некому. Правда, игра в двойника Саида Исламбека не прошла мимо английской разведки, но агенты секретной службы не догадались, что это имеет какое-то отношение к «Сикрет интеллидженс сервис». «26-й» не был известен британскому бюро в Европе — он просто не существовал для него, а то, что в объявлении Исламбек именовался английским шпионом, только настораживало агентов бюро. Ольшер открыл для Корпса и его шефов «26-го» — Саида Исламбека. Он связал «двадцать шестого» с Мустафой Чокаевым, а Чокаев являлся резидентом «Сикрет интеллидженс сервис» — в этом уж Ольшера переубедить нельзя, начальник «Тюркостштелле» лично вербовал Чокаева в Париже, а до этого Дитрих ознакомил его с досье лидера тюркских эмигрантов: в досье точно сказано, что Чокаев служит английской разведке с 1918 года. Иначе говоря, Ольшер лучше осведомлен о резиденте британской секретной службы, чем сами англичане, и возражать ему бессмысленно…

Две недели Лондон уточнял, выяснял, проверял и, наконец, передал на континент ответ — никакого пакета не поступало, хотя такой пакет весьма интересует «Сикрет интеллидженс сервис». Появись он, Лондон уплатил бы не только свободой Ольшера, но и фунтами стерлингов, щедрыми фунтами.

Не значился нигде и агент по кличке «Исламбек» или другой, связанный с Мустафой Чокаевым. Видимо, Чокаев завербовал его перед самой смертью и сообщить не успел. Не упоминалась нигде и Надие Аминова — переводчица капитана Ольшера…

Вторая встреча Корпса с интернированным начальником «Тюркостштелле» протекала уже в более скучной обстановке. Майор смотрел на Ольшера с недоверием, а в конце беседы — с сожалением. Возможно, Ольшер в самом деле направил секретные документы на «Запад» — слишком убежденно и горячо говорит он, слишком подробны его сведения о содержании пакета, но цель не достигнута, и этим все сказано, все безутешное и горькое.

Эсэсовец сидел на скамье, голой, выкрашенной в противно-серый, безнадежно пустой цвет, и тер виски.

— Я ни на минуту не сомневался, — говорил он уже потерявшим уверенность голосом. — Ни на минуту…

Что мог ответить Корпс? Согласиться с пленным. Кивнуть сочувственно: да, бывает. И только… И все же Корпс ответил:

— А если… если он не взял… Не сумел отнять пакет у того, второго…

Неожиданное сомнение. Оно на какую-то долю секунды поразило Ольшера, заставило почувствовать обреченность. Но он тотчас вырвался из этого неприятного состояния, и не потому, что оно было страшным, напоминало о безнадежности, а потому, что гауптштурмфюрер не поверил Корпсу. Самой возможности не поверил.

— Вы не знаете этого человека… Он все мог. И все может. — Ольшер перенес Исламбека в настоящее.

— Разве Исламбек жив? — удивился Корпс.

Новое сомнение! Откуда взял его этот розоволицый майор? Откуда вообще он берет сомнения? Или напичкан ими, словно бочка сельдью. Да, да, бочка. Майор очень похож на исландские бочонки с сельдью. Крашеные бочонки.

— Вы ничего не знаете об Исламбеке? — с недоверием посмотрел на Корпса гауптштурмфюрер. — Ничего?

— Ничего… Однако он не дошел до нас. Не смог. Или не захотел…

Снова сомнение.

— Черт знает что! — вспылил Ольшер. Он уже не мог не злиться, хотя раздражение и мешало этой сдержанной беседе. — Не смог, могу еще поверить: человек падает, такова судьба всего живого в нашем мире. Но он не из тех, кто падает первым. Он падает последним! Вы поняли меня, господин майор?

— Пытаюсь…

— Так вот, он мог упасть лишь последним… Вслед за мной. — Ольшер бросил оценивающий взгляд на розовощекого, пышущего здоровьем Корпса. — И даже вслед за вами… Иначе говоря, в это я могу поверить. Но не захотел — исключается! Он действовал не ради меня и даже не ради вас, заметьте. Ради себя! А другой дороги у него не было…

Корпс не умел существовать без сомнений, это противоречило его сущности. Он сказал:

— Отчего же не было?

— А?! — отшатнулся от майора Ольшер. Как он сам не подумал о другой дороге. Главное, почему не подумал, ведь было столько времени для этого. Или не мог — слишком верил в начертанное Дитрихом, верил Исламбеку с его таинственным и таким заманчивым вторым километром Берлинер ринга. Верил англичанам, именно англичанам, и ничего другого в голову не приходило, абсолютно ничего. Ломая все внутри — привычное, ставшее обязательным и даже необходимым, Ольшер со стоном признался. Корпсу признался, а может, самому себе: — Была другая дорога…

— Несколько, — помог гауптштурмфюреру Корпс. И опять внес сомнение.

— Нет! — отбросил сомнения Ольшер. — Две! Всего лишь две. И вы знаете вторую…

Под золотой оправой ольшеровских очков родилось незнакомое Корпсу, но привычное для тех, кто видел гауптштурмфюрера прежде, — тепло удовлетворения, даже надежды. Оно всегда было едва уловимым и походило на отзвук умиления. Корпс понял это, как порог истерики — ему почудились слезы на ресницах капитана. Да, положение эсэсовца трагическое!