Берлинское кольцо
Шрифт:
Исламбек шагал торопливо, не поднимая головы и не показывая глаз из-под большого козырька форменной шапки. Он не отвечал на поклоны венцев, ему было не до этикета. Лишь изредка, когда сталкивался лицом к лицу с каким-нибудь стариком, обнажавшим голову перед офицером СС, он кивал скупо или вскидывал руку — хайль! — и шел, шел дальше.
Было что-то около двенадцати, когда Исламбек пересек Рингштрассе, прочерченную несколькими рядами деревьев, еще голых, но уже пахнувших спелыми почками. Деревья, как и на Унтер ден Линден в Берлине, стояли вдоль мостовой и тротуара, но только теснее. Их стригли, хотя в этом не было уже никакого смысла — венцы не замечали ничего, кроме эсэсовских мундиров, страшных и потому заставлявших каждого быть настороже. Исламбек пересек улицу справа перед парламентом — вернее, зданием, считавшимся когда-то парламентом, — и углубился в сквер перед Ратхаузом. Здесь тоже теснились
Часы высокой стрельчатой башни Ратхауза показали пять минут первого — Саид остановился возле фонтана, вынул сигареты и закурил. Это было сделано подчеркнуто церемонно, как когда-то на кладбище у Бель-Альянсштрассе, в один из первых дней пребывания Саида в Берлине. «Семь часов. Первая и третья пятница, вторая и четвертая среда» — он запомнил это на всю жизнь. Тогда упал на Бель-Альянсе товарищ. Товарищ, который шел к «двадцать шестому», чтобы сказать: «У меня испортилась зажигалка, разрешите прикурить от вашей!» Не спросил. Не дошел до Саида Исламбека. Минуло два года, страшных, казавшихся последними в его жизни, и вот он снова в ожидании, снова пять минут, но не восьмого, а первого — время отступает, все будто начинается вновь. И это радовало Саида. Он щурился на солнце, скрывая улыбку, что так кстати была бы в этот весенний день. Щурился, помогая себе думать и вспоминать, рисовать то, что ожидает в ближайшие минуты.
Сейчас появится Рудольф Берг. Друг. Его можно назвать и другом, хотя Саид никогда еще так не называл его. Но надо назвать, просто необходимо, какая-то потребность выразить этим словом свое отношение к человеку, который прокладывает тропу для Саида. Тропу среди опасностей, а опасности на каждом шагу, и не знаешь, когда и где они настигнут. Берг умеет выбирать нужное, точное направление, не всегда легкое, чаще всего не легкое, но приводящее к цели. Поэтому Саид верит Бергу. Верит еще тому, что он не упадет, никогда не упадет. И не просто верит, убежден в этом. Почему убежден? Ответить трудно, нельзя, наверное, ответить на такой вопрос. И если бы спросили — пожал плечами: «Не знаю. Видимо, потому, что не падал ни разу. Во всяком случае, я этого не видел!»
Саид пришел к Ратхаузу по указанию Берга, опять-таки Берга! Он обдумал условия встречи, разработал маршрут, определил время. Он взял на себя заботу о безопасности Саида. Поэтому так спокоен сейчас унтерштурмфюрер и так легко ему около спящего фонтана, около самого Ратхауза, где окопались нацистские прихвостни и из каждого окна выглядывают настороженные и придирчивые глаза эсэсовцев и гестаповцев. Зона СС! Берг избрал ее как самую типичную для человека в форме унтерштурмфюрера — здесь он не приметен. Туркестанцы, прибывшие на свой конгресс, до Ратхауза не доберутся. Во-первых, время заседаний совпадает с моментом встречи двух разведчиков, во-вторых, насытившись до икоты речами своих пастырей, они кинутся, естественно, не к Ратхаузу, а в кафе и рестораны, чтобы запить слова чем-нибудь освежающим и приятным, или поспешат на набережную развеяться, поболтать со скучающими и, главное, голодными венками. Официальные правительственные места далеки от маршрутов чиновников ТНК и офицеров Туркестанского легиона. А именно эти чиновники представляют наибольшую опасность для Исламбека — они могут узнать своего бывшего коллегу и доверенного человека Ольшера. Кстати, Ольшер тоже здесь, в Вене. Но он — союзник, пока союзник, и от него скрываться нечего…
Уже не пять минут первого, а семь. Чаша фонтана обойдена, и Исламбек выходит на панель, что пролегает вдоль фасада Ратхауза, под его рисунчатыми стенами и стрельчатыми окнами. Здесь много офицеров — они поднимаются на крыльцо парадного или сбегают по ступенькам на тротуар. И среди офицеров рослый, светловолосый оберштурмфюрер, как всегда подтянутый и строгий. На лице две резкие складки, сдерживающие уголки рта, чтобы они не раздвинулись в улыбке, не нарушили холода, царствующего во всем облике гестаповца. Руки в карманах черного плаща, скрытые от чужого взгляда, напоминают об опасности — в них оружие. Так думает каждый, идущий навстречу оберштурмфюреру, и невольно сторонится.
Но сейчас гестаповец вынимает из кармана всего-навсего зажигалку и пытается закурить. Конечно, зажигалка не действует. Должна не действовать: — так условлено еще в Берлине. Палец жмет на колесико раз, другой и третий… А ноги в это время несут гестаповца навстречу Саиду.
— Разрешите!
Им не нужен пароль — они слишком хорошо знают друг друга. Им нужен лишь повод для остановки и короткого, очень короткого разговора.
— Пожалуйста! — Саид лезет в карман за собственной зажигалкой.
Он тоже не торопится: в каком кармане огонь? Кажется, в левом, в шинели. Нет, не в шинели. Видимо, в кителе… — Она действует, — говорит Саид, имея в виду не зажигалку, конечно, а фрау Хенкель. — Только надо проверить… Вот, пожалуйста! — продолжает Саид и улыбается удовлетворенно: зажигалка найдена!— Благодарю… У меня, кажется, кончился бензин.
— Бывает… А я только сегодня заправил, — показывает пальцем на крышку Саид. Странно, зажигалки у них одинаковые. И закуривая, Берг, как бы случайно, обменивает свою на чужую, ту самую, что заправлена сегодня утром новым донесением «26-го», В нем сказано и о беседе с «шахиней» в поезде, и об условиях встречи в Индустриальном клубе.
Берг закуривает долго и неумело. Зажигалка не слушается его. Правда, это мало беспокоит оберштурмфюрера, ему нужно время, как можно больше времени, хотя оно и исчисляется на тротуаре секундами. Старательно затягиваясь и попыхивая, Берг произносит всего несколько слов. Звучат они настолько тихо, что лишь один Исламбек с его чутким, настороженным слухом способен уловить сказанное. А сказано совершенно непонятное, никакого отношения не имеющее к донесению:
— Старайся быть чаще на свежем воздухе… Это необходимо…
Пустяковые вроде слова, но они звучат для Саида как известие о несчастье. Страшном несчастье. Недуг, который он так тщательно скрывал от других, обнаружен все-таки. Каждое утро Саид вел бой с проклятой слабостью. И какой бой! Прежде чем встать с постели, ему приходится напрягать волю до предела. Губы искусаны от злости и отчаяния. Он встает, он идет, он даже бежит иногда, но какой ценой это дается. Какой ценой приобретает он видимую бодрость и энергичность, эту форму офицера СС!
— Сегодня же зайди к доктору Эккеру! — продолжает Берг тоном приказа. Так, наверное, лучше — тревога и соболезнования только умножат тягость Саида, вселят растерянность. Совет и приказ будут восприняты без обычной в подобных случаях горечи — надо лечиться, значит, командуйте. Я подчинюсь! — Он живет за собором Святого Стефана, дом шесть. Увидишь на дверях табличку… Эккер предупрежден и будет ждать в девять вечера…
Берг стоит сбоку, будто собирается продолжить путь по тротуару вдоль фасада Ратхауза, и не смотрит на унтерштурмфюрера. Смотрит на свою сигарету, которая, черт ее знает почему, плохо раскуривается Можно бросить ее — и он сминает коротенький чахлый стерженек и бросает в урну. Поразительная для военного времени расточительность! Но у оберштурмфюрера есть еще сигареты, много сигарет. Он вынимает из пачки новую и раскуривает. Теперь уже легко, без всяких усилий. Кланяется унтерштурмфюреру — благодарю! — и идет, спешит, забыв сразу незнакомца, так любезно предложившего ему огонь. Черный плащ плывет, взблескивая лаком на солнце, плывет черная фуражка с высокой тульей, а сапоги уверенно и жестко ступают по камням, выстукивая что-то холодное и строгое…
Саиду тоже нельзя стоять. Он сделал все, что предусмотрено в таких случаях, спрятал зажигалку в карман кителя, застегнул шинель и зашагал в противоположную от Берга сторону. Неторопливо зашагал — ему спешить некуда и незачем. Он должен вдыхать свежий воздух. Увы, должен…
Саид вспоминает о враче, о каком-то Эккере, что живет за собором Святого Стефана, и ему становится грустно, грустно на этой весенней улице. Значит, все-таки дела плохи…
Впервые за всю их совместную работу Берг заговорил о здоровье Саида. И именно здесь, в Вене, на последнем старте перед решающим броском. Что бросок решающий — это ясно. Все идет к концу, в том числе и операция «Феникс-2». Решается уже послевоенная задача, хотя решать ее приходится сейчас, во время страшных боев на всех фронтах. Враг думает о будущем, о своем воскрешении после смерти, и для этого пытается сохранить ростки, зерна будущих всходов. Прячет их глубоко, так глубоко, что не найти, не откопать. А откопать надо…
Весенняя Вена глядела на Саида. Равнодушно провожала его дремлющим мрамором фонтанов, бронзой статуй, которых было много, слишком много для одного города. Провожала солнечными бликами и перезвоном капели — последней снежной капели — крыши уже очистились от жалкого, почти кисейного покрывала и теперь сохли в апрельских лучах. Если бы не война! Весенней Веной можно было бы любоваться. Она, кажется, создана для этого. Но Саид думал о войне. Шел, не видя ни стрельчатых башенок Ратхауза, ни спящих фонтанов, ни бронзовых всадников на вздыбленных конях, ни ажурных решеток парков. Думал о войне… И еще о том, что где-то за собором Святого Стефана живет доктор Эккер, к которому надо зайти. Обязательно зайти. Иначе последнего броска не будет…