Берлиоз

И хотя он терпел поражения, хотя его чернили и не признавали, там был для Гектора единственный в его неспокойной жизни оазис, где он находил тепло и покой. Потому что Офелия полюбила его, полюбила всей своей разбуженной плотью, всем своим увлеченным разумом.

«Приезжайте, — писал он своим друзьям, — чтобы найти покой на природе, нигде так не успокаивающей, как здесь, приезжайте взглянуть на мое счастье, которое я смею считать образцовым».

Ах, как горько покидать это гнездышко, где пригрелась мечта, и погружаться в Париж, в водоворот его сплетен и шума!

Среди слухов, циркулировавших в редакциях, которые он посещал, была, впрочем, одна тема, интересовавшая, его и будившая воспоминания. Воспоминания без ненависти и желчи, еще более заострявшие нежность к Генриетте, его покорной, чувственной и страстно любящей Офелии. Эта тема — любовные терзания Камиллы Мок.

Коварная Камилла Мок, едва освободившись из объятий рыдающего Гектора, с искусным вздохом недоступной богини, сраженной, наконец, любовью, пала в объятия Плейеля.

Скромная, поспешная свадьба — боялись, не появился бы Гектор; благоразумие требовало торопиться и проявлять осторожность.

Медовый месяц. Камилла под управлением опытной маменьки Мок, регулирующей и размеряющей волнения и порывы, — сама нежность.

…Уплыть на неведомые острова вечных грез… Умереть от избытка чувств… Лететь в пропасть блаженства… Уподобиться влюбленным, разрезавшим одним и тем же клинком руку и смешавшим свою кровь, чтобы освятить клятву.

Короче, она опустошила весь арсенал исступленного романтизма.

И затем без всякого пристойного перехода начались любовные приключения. Камилла, подхваченная головокружительным вихрем, скоро утратила всякую меру. Она могла вдруг щегольнуть связью с очередным поклонником. Называли ее торжествующих любовников, называли претендентов.

Среди победителей у всех на устах имя Альфреда де Мюссе. Перед этим двадцатитрехлетним гением, певцом романтических страданий, столь изысканно рыдавшим над своими горестями, Камилла быстро смирила свою покладистую добродетель. Однако расположение поэта было мимолетной прихотью, длившейся, быть может, всего одну ночь.

Со своей стороны, честный Плейель принадлежал к категории без памяти влюбленных мужей, которые слепы и глухи. Он ничего не видел и не слышал.

Но, к несчастью Камиллы, путь сладострастных утех скользок и извилист. Марион Делорм и Нинон де Ланкло в расцвете чувств всегда оставались изящными богинями прославляемой любви. Они никогда не унижали себя. Камилла же, с самого начала искавшая приключений, не замедлила впасть в пошлость.

А жаль! Ее талант и красота заслуживали большего.

В ту монотонную осень похождения госпожи Плейель, сдобренные пикантными подробностями, давали изрядную пищу сплетникам. Из рук в руки передавали номер «Газет де Трибюно», комментировавшей судебное решение о раздельном жительстве и разделе имущества супругов, которого недавно добился прозревший, наконец, муж. И все же, несмотря на скандальную распущенность жены, владелец знаменитой фортепьянной фабрики [72] Плейель, человек деликатный и благородный, обратился в суд неохотно и с большим тактом.

72

Основатель этой крупной фирмы Игнац Плейель был изящным композитором. Он родился в Рупперстале близ Вены. Его сын Камилл, родившийся в Страсбурге в 1788 году, получил фабрику в наследство.

А ведь, приехав в Италию, ты, Гектор, еще дрожал от ее прощального поцелуя и плакал от воспоминаний.

А ведь ты из-за любви к ней замышлял убить себя, совершив перед тем тройное убийство.

Жертвой твоего израненного сердца должен был пасть и достойный Плейель, как и ты, обманутый ею.

Ты счастливо отделался, Гектор!

Но что уготовила тебе ставшая твоей женой «идеально чистая» Офелия, как ты о ней писал? Посмотрим. У вас слишком разные души, так поймете ли вы друг друга?

II

Теперь их кокетливый садик облагораживают своим посещением Эжен Сю и Эрнст Легуве, Альфред де Виньи, Шопен и многие другие признанные знаменитости. Зачастую сюда поднимается и Жанен, столь независимо высказывающийся о современных актерах и композиторах, сподвижник Гектора д'Ортиг и добрый Гуне, умевший безвозвратно ссужать деньги. Когда угасал день, Шопен садился за рояль и долго-долго играл, передавая самые тонкие чувства. Потом его сменял Лист — прекрасный Ференц, и крылатые, необыкновенные руки летали по клавиатуре, творя чудеса.

Наконец завязывался разговор, продолжавшийся и в разгар бархатной ночи. Мишенью нередко служил «паяц» Россини. Гектор — фанатичный поклонник величественного — еще и еще раз громил его за кружевные, «запудренные» мотивчики в румянах.

Генриетта же молча слушала, восторгаясь гением и энергией своего Гектора.

Ах этот сад! Воспоминания о нем Гектор сохранит до последнего вздоха.

III

Радостное событие — Генриетта ждет ребенка. Гектор в восторге, Генриетта счастлива.

Если зарождение человека — искра, вспыхнувшая от безумной любви, то какое это счастье и какая гордость для родителей, возрождающихся в ожившем чуде!

Само ожидание ткет узор сладостного очарования, отмеченного нетерпением и любопытством.

В часы покоя, когда на глаза Гектора навертываются слезы умиления, он вглядывается в эту женщину, от которой родится существо из их плоти и крови.

Гектор совершенно не думал о тяжелых расходах, которые навалятся на него после рождения ребенка, хотя королевская стипендия и скудный, шаткий заработок журналиста — все, чем он располагал. Сейчас его воодушевляет и поглощает одна мысль: «Скоро я стану отцом!» И в этой атмосфере душевного подъема он работает, он творит. Что сейчас сочиняет композитор? Новую симфонию «Гарольд в Италии», где с точностью воспроизводит дух своих недавних волнений среди сказочных картин [73] .

73

«В ней Берлиоз вызвал к жизни самые светлые воспоминания об Италии — те, которым он обязан природе. Прогулки в окрестностях Субияко, мечтания в закатных сумерках, серенады юношей, сальтарелло красивых итальянок, бьющих в бубны, отдаленные голоса, что плывут в ночной тишине… Он вновь переживал часы приволья, расцвета, лиризма. Красочная музыка помогала ему восстановить в памяти чудесные картины итальянской природы» (Бото, Берлиоз).

Май

«Гарольд» закончен. Но, завершая этот шедевр, Гектор с нетерпением ждал нового триумфа. Пресса настаивала на открытии перед ним дверей Королевской академии музыки. А. Геру писал в «Тан»: «Никто не сделал более блестящей заявки на будущее, чем Берлиоз. Было бы жестоко и в то же время смешно проявлять к его кандидатуре осмотрительность, отныне совершенно не оправданную».

Действительно, Опера оставалась для него закрытой. Гектору удалось лишь прочитать перед жюри Комической оперы либретто задуманной им большой оперы, которое он написал с одним своим другом-поэтом.

Единодушный приговор — отвергнуть. И д'Ортиг возмущался и негодовал! «Берлиоз борется подобно Бетховену, — писал он. — Ему преграждают дорогу в театр, ему стремятся запретить концерты в Консерватории. Какая вопиющая несправедливость! Берлиоз не только гениален, но и обладает мужеством. Под этим словом я разумею силу характера, энергичную и непоколебимую веру в себя, которая не исключает скромности и приводит к преодолению всех препятствий… Он будет вами повелевать, господа, и вы подчинитесь…»