Берлога солнца (сборник)

– Не искушай меня Коноваловым, ангел, я мёртв. А может, ты дьявол в халате? Сгинь! – и я прочертил указательным пальцем в воздухе знак «Z».

– Ты ему мозг, случаем, не повредил? – забеспокоился перевозчик.

Коновалов внимательно посмотрел на лезвие скальпеля:

– Да вроде нет, не допил просто, надо добавить, – и снова разлил на троих…

Это последнее, что я запомнил из той ночи. Сознание, и так задержавшееся дольше положенного, наконец оставило меня.

Пришёл я в себя только утром. Никелированную койку кто-то раскачивал. Я провёл ладонью по краю кровати, но не наткнулся ни на руку в перчатке, ни на когтистую шерстяную лапу.

– Перестаньте качаться и перевернитесь на спину, прооперированный! Да, вы – с фурункулом! – приказал незнакомый женский голос.

– Я не хочу, мне на животе привычней, – возразил я, не открывая глаз.

– Вас сам Рукосуев хочет осмотреть, – сообщил голос.

«Где-то я слышал эту фамилию – Рукосуев. Кажется, от Коновалова. Светило медицины, оперирует, даже когда на ногах не стоит».

В знак уважения к светилу хирургии я перевернулся на спину и открыл глаза. В мою руку была аккуратно вставлена иголка, через неё в вену втекала жидкость из прозрачного пластикового мешка.

«Коновалов бы в вену не попал», – подумал я и повернулся к медсестре:

– Это не вы, случаем, в меня иголку воткнули?

– Да, я прикреплена к вашей палате, делаю уколы, слежу, чтобы вдруг не… – Она осеклась и посмотрела на койку справа.

– И что, мрут? – спросил я.

– Я не хочу об этом сейчас, 777-й, – нахмурилась девушка.

– А когда? Может, когда все уснут? – я посмотрел на ровные ноги девушки в белых лакированных туфлях. – Кстати, почему 777-й?

– Вам Коновалов номер написал, видите? – и она показала пальчиком на тыльную сторону моей правой руки, где шариковой ручкой были выдавлены три семёрки.

– Алкоголик он, Коновалов этот, и учитель коноваловский тоже. Как его… Руковдуев, Вруковсуев? – проворчал я.

– Не Вруковсуев, а Рукосуев, он выдающийся хирург, оперирует, даже когда…

– Знаю – даже когда на ногах не стоит. Мне Коновалов рассказал, думал, не выживу. Но теперь этот факт станет достоянием широкой общественности. А почему он не стоит на ногах, у него что, церебральный паралич?

– Нет, просто он так устаёт, что… что не стоит на ногах, – сказала сестра, сдерживая улыбку.

– А вы тоже с ним?

– Что – тоже?

– Не стоите?

– Шутки у вас больные, – девушка застегнула верхнюю пуговицу халатика. – А вот и Рукосуев.

Я повернул голову в марле и увидел его, невысокого человека лет пятидесяти. Он подошел к койке:

– Вас Коновалов чуть не потерял.

– Как это? Я не иголка, чтобы меня терять!

– Это жаргон у нас такой. Если умирает оперируемый, то его после операции не находят живым, понимаете?

– Доходчиво объясняешь, зовут-то тебя как? – спросил я, пытаясь подсунуть Рукосуеву руку для пожатия.

– Люда, вы что ему с глюкозой вводите – люминал или фенобарбитал? – нахмурился тот.

– Что вы, Владимир Семёнович, только глюкозу!

Может, это он от боли неадекватный? Или с рождения….

– Выходит, Вовка ты, Вован. А я – Саня, давай знакомиться, – и я повторно выставил из-под одеяла правую руку с всунутой в неё иглой.

– Да, меня зовут Владимиром, Владимиром Семёновичем. Но руку я вам жать не буду. И не из брезгливости или неуважения, просто у вас игла из вены выпасть может.

Рукосуев проворно снял с моей головы небрежно накрученные Коноваловым бинты:

– Алкоголик, ничего по-человечески сделать не может.

– Это вы про Коновалова? – встрял я в беседу. – Мне тоже показалось, что он был неаккуратен – скальпель не простерилизовал, пытался тупым краем фурункул вскрыть. Как вы справедливо заметили, это удивительно, что он меня не потерял.

– Да замолчите же вы наконец, – раздражённо сказал Рукосуев и повернулся к сестре: – Завтра утром повторная операция. А сейчас уколы пенициллина, семь раз в день. – Он размашистым шагом пошёл к двери, за ним мелко засеменила Люда.

– Даже не попрощался, – недовольно проворчал я.

– Да они всегда так, никакого уважения к пациентам, – поддержал сосед по капельнице, полноватый мужчина с помятым временем лицом. – А ты где служил?

– Нигде, у меня в универе военная кафедра была, выдали офицерские корочки, и всё.

– Так ты жизни настоящей не видел! Вот я когда прапором, время было – золотой век. А тебе, выходит, и вспомнить нечего. Зарплату-то хоть хорошую платят?

– Гроши, но мне на кусок колбаски, хлебушка ломоть и стакан портвешка хватает.

– Не грусти, давай знакомиться, – сосед приветливо качнул капельницей. – Я Мудрецов Виктор, можно Витя. А ты, я слышал, Саша? Моего капитана тоже Сашей звали. Знаешь, как мы с ним на пару к дояркам в увольнительную ходили? На них как на перине, и молоко парное. А у тебя как с этим, Сань?

Жизнь пока не опускала меня на пахнущую молоком и навозом дородную женщину, и я честно признался:

– Да студентки по большей части. Была, правда, одна с фабрики кондитерской, конфеты носила с орехами, а так… даже вспомнить нечего.

– Не расстраивайся, будут ещё и у тебя настоящие. А интеллигентки эти, они носом только вертеть мастерицы, а сделать мужика счастливым не умеют.

– Да, надо идти в народ. Вот отключат от капельницы, оживу и… поеду в совхоз, – пообещал я.

– И правильно, – поддержал Мудрецов, – в совхозе – жизнь.

– Мальчики, на бочок все быстренько, – весело сказала новая медсестричка с безликим лицом, – трусики, раз-два, приспустили.

Мудрецов подобострастно задрожал исколотыми ягодицами:

– Наташенька, может, вы меня в правую, а то я на левом боку уже спать не могу.

– Можно и в правую, – согласилась Наташа и вонзила в Мудрецова шприц.

Я повернулся на живот и уснул. Похоже, Люда всё-таки добавила в капельницу фенобарбитал. Во сне мне явился Рукосуев, окровавленной рукой заносящий грязный скальпель над моим телом: «Глупости болтает, хамовит, называет неуважительно – без отчества, зарежу!». – «Нет… не убивай, жить хочу…» – закричал я… и проснулся.

Рядом с койкой стояла Люда.