Беруны. Из Гощи гость

– И то, Иван Андреевич, – молвил в свой черед Кузёмка. – Уходить... Уходить, не медля...

Стой вот, Акиллушка; монастырь-от вон там, подмонастырье – вон там. Я пролезу. Уходить

надо, уходить, – сказал он озабоченно. – Хватятся, погоня нам будет.

Он юркнул в ельник и пропал в чаще.

– Куда ж это он? – спросил недоуменно князь Иван.

Но Акилла не сразу ответил. Он напряженно внимал удаляющемуся шороху; он

прислушивался к потрескиванию, к постукиванию, которыми жил в эту пору лес; древним,

уже притупившимся слухом силился старик поймать что-то сквозь щеглиный свист, беличье

цоканье, волчью перекличку и отдаленный звон.

– Сейчас воротится, – откликнулся он наконец, как бы очнувшись. – В слободу побежал,

коней приведет. Добрые кони, замчат нас далече...

Далече?.. Куда далече?..

И тут только призадумался князь Иван о том, о чем не думал, трясясь в бочке,

скрючившись там в три погибели на стылом льду, в ледяной воде. Куда же он денется теперь,

дукс Иван? Где укроется, что станет делать, как будет жить? В Бурцову на Переяславль

кинуться или в Хворостинину деревню под Волоколамск? До Хворостининой рукой подать:

за ночь и пешком добрести можно. Там у приказчика, у мужика у Агапея, отсидится князь

Иван до поры. А сколь долга пора та? Ждать ее, ждать.

– Акиллушка, – молвил шепотом князь Иван, – куда же подадимся головой поклонной?

Акилла сдвинул брови, ощетинились они у него...

– Поклонной?.. Николи голова моя поклонной не бывала. Вишь, хребет у меня каков – к

земле так и шибаюсь, да голову только что перед царем небесным клоню. А податься нам,

скажу тебе, одна нам дорога: в обход Москве, на Коломенское село. Пока шел тебе допрос да

расспрос да было в монастыре тебе истязанье, под Коломенское рязанцы пришли с

Болотниковым в съединении, туляне с Пашковым... Не стерпела Земля неправды, неволи.

Поднялась... Го-го! – оживился Акилла. – Земля!.. Царя другого надо бы... Ну, да не то, –

потух он опять. – Не о том... Что те цари!

Акилла махнул рукавицей, обошел вкруг саней и подвинул зачем-то бочку, съехавшую к

краю.

– Был в оны лета, – начал он торжественно, – велик царь на Москве – Иван Васильевич.

А ноне стал царь на Москве... Василий Иванович. Василий Иванович, – повторил Акилла. –

Шуйский. Шуйский! – ударил он клюшкою о снег. – Человек глуп и нечестив, пьяница и

клятвопреступник, боярам потаковник, правды гонитель, черным людям зложелатель.

Он передохнул, подумал и стал говорить медленно, не повышая голоса:

– При Грозном царе была холопу кабала, да был из кабалы выход в Юрьев день1. Ступай-

де, смерд, в Юрьев день на все на четыре рядиться-кормиться, пиши новую порядную2, где

тебе любо. Да схитили бояре у народа велик его день, и стала холопу сугубая кабала. А ноне

станет и кабала трегубая. «Не держи, – говорит царь Василий, – холопа без кабальной

грамоты ни единого дня». Садись, дескать, на коня, боярин, езжай в приказ Холопий, пиши

1 Юрьев день – 26 ноября старого стиля. За неделю до Юрьева дня и в течение недели после поселившийся на

помещичьей земле крестьянин имел право уйти от помещика. Это право выхода было постепенно отнято у

крестьян, и они оказались таким образом прикрепленными к земле навсегда (крепостное право).

2 Порядная грамота – договор при съемке крестьянином помещичьей земли.

на послужильца кабалу до скончания его века, на детей его и потомков пиши, будут тебе

крепки крестьянские души. Будут бояре на боярстве, дьяки на дьячестве, мужики на

боярском навозе. Будут в роды и роды, навечно, неисходно. Поп кади, и попович, значит,

кади; псарь атукай, и псарёнок кричи «ату». По породе тебе сесть, по породе тебе честь, и

бесчестье по породе.

– Не по породе, Акиллушка, – прервал его князь Иван. – Не по породе надобно

жаловать...

– Надобно! – повторил Акилла. – Ведомо и мне, как надобно. Ведома и дума твоя, Иван

Андреевич. Одна у нас дума, так одна бы и дорога. Всем путь один, коль и тебе со мной по

пути. А другого ничего не найдешь. Для того из темницы ты вынут... На вольную волю...

Лети, сокол!

Акилла подошел к князю Ивану, скрюченный в дугу старец, древний и мудрый. И, задрав

голову, глянул князю Ивану в лицо и засмеялся.

– Лети, сокол, эх да красным лётом! Ты молод. А мне... – Акилла поперхнулся,

закашлялся, слезы покатились у него из глаз. – Не летать... – хрипел он. – Не дожить... Ноне

сила сякнет!.. Жизнь исходит...

Он корчился в кашле, стучал клюшками по снегу; князь Иван обхватил его по плечам,

чтобы не свалился старик в сугроб.

А сугроб стал сереть к ночи, стали черными ели; над поляной, тяжело взмахивая

крыльями, пролетел глухарь.

Акилла оправился наконец от кашля, но забеспокоился сразу и заковылял к краю поляны,

в ту сторону, куда ушел Кузьма.

– Куды те, куцатый, занесло? – бормотал он, останавливаясь, вглядываясь, вслушиваясь.

– Ушел и сгинул... Того гляди, старцы нагрянут, да у нас оружия – одни клюшки мои. Охте!

Кнутом попотчуют, в цепь вденут, в земляную кинут. . Сидит там теперь враль в земляной...

враль... – И Акилла призадумался.

А Кузёмка все не шел. Князь Иван шагал по поляне, голод томил его, озяб князь, продрог.

И Акилла становился все сумрачнее.

– Не старцы наедут, так волки набегут, – хмуро твердил он, обходя поляну, тяжело

переваливаясь с ноги на ногу, с клюшки на клюшку. – Уйти б куда ни есть, да с Кузьмой же

как?.. Авось воротится Кузьма, авось...

И он умолк, увидев, как вытянулась в оглоблях лошадь, как поднялись у нее уши

рассохой, потому что близилось волчье завыванье, зимнее, голодное, бездольное, как ветер