Бешеный волк (сборник)

Памятники – это не свидетельства истории, а свидетельства того, как мы к ней относимся…

…Когда я вошел в зал, толковище живописцев было в стадии возгорания, только меня не хватало.

Выступала Галкина, которую за глаза называли Палкиной. Еще совсем не давно, она была секретарем комитета комсомола по идеологии в архитектурном институте, а теперь стала художественным критиком. Однажды кто-то сказал о ней:

– Палкиной нужно дать пятнадцать суток за изнасилование искусства, – а я не согласился:– За изнасилование, этого мало, за изнасилование искусства – много…

Я не очень удивился, когда услышал от нее:

– …Библия учит нас любить людей, – это была середина фразы, остального можно было и не слушать, чтобы впасть в тоску.

Вообще, я не часто злюсь, не больше ста раз в день, но тут Галкина меня достала – как будто, кроме как о том, в чем мы не разбираемся, нам и поговорить не о чем. Впрочем, именно о том, о чем мы не имеем понятия – чаще всего мы и имеем свое мнение.

Я сказал:– Любить людей учит не Библия, а камасутра…

– В конце концов, мы предлагаем восстановить историческую правду, – попыталась продолжить, несколько озадаченная, Галкина.

– Есть вещи, куда более важные, чем правда, – сказал я, не обращая внимания на зарождающийся скандал.

– Что же это, например?– Например, доброта…

– В конце концов, это просто скульптура, – Галкина умела быть неостановимой. И мне пришлось ответить ей.

И не только ей:

– Если памятник Дзержинскому, это просто скульптура, значит мы рабы…

Когда я уходил, председатель секции отвернулся, сделав вид, что не попрощался со мной, потому, что не заметил моего ухода.

Возвращаясь домой, я подумал, что меня, наверное, скоро вновь предложат исключить из союза. Это не такая уж большая неприятность потому, что творческому человеку совсем не обязательно с кем-то объединяться.

А может выяснится, что «шестерки» несколько переоценивают любовь нынешнего президента к Дзержинскому, а, следовательно, недооценивают нормальность нашего президента.Тогда меня снова начнут цитировать.

Вообще, творческий союз, это место интересное. И некое представление о том, что это собрание единомышленников, верно только в том смысле, что единомышленниками можно считать и скорпионов в банке. Только одно ядовитое жало каждого, заменяется множеством более тонких жал – ревностью, амбициями, неудовлетворенным самолюбием, завистью к чужим успехам, а, иногда, даже к чужим неудачам.

Здесь дело не в том, что собираются негодяи, художники ничем не хуже других людей.

Скажем, поэтов или углекопов.

И каждый по отдельности, сам по себе, человек очень милый, и в смысле общения, превосходящий среднестатистического современника. Просто вместе им собираться нельзя.

Это противопоказано самой природе процесса, потому, что любой, кто занимается творчеством, индивидуалист по природе.

По природе творчества.

И исключения, вроде Кукрыниксов, только подтверждают это уже тем, что являются исключениями. А то, что в любом творческом союзе больше всего людей, не имеющих к заявленному творчеству никакого отношения, делает союз довольно комичной помесью между базаром и вокзалом.

С другой стороны, союз гарантирует некие привилегии, от пенсии до возможности взмахом красной книжицы, продемонстрировать божью отметину.

О том, что это, возможно, каинова печать, остальные люди не знают, да и не надо им этого знать.

За свои услуги, союз изредка берет чисто символическую плату безропотностью при соприкосновении с лицемерием.

Впрочем, и здесь, он прикрывает каждого своей массовостью, как сумерками.

Никакими реальными льготами теперь никто из членов не пользуется, потому, что дефицита нет. Нечего доставать, ни путевку в дом отдыха, ни мебель для спальни. Все равно, за все нужно платить деньгами, и я совсем не думаю, что деньги изобрел дьявол.

Дьявол изобрел дефицит.Вернее, то, что к нему ведет…

Когда я открывал дверь, телефон уже звонил:

– Привет. Есть заказ на портрет большого человека.

– Заказ – это хорошо.

– Какие у тебя отношения с коммунистами?

– Нормальные. Меня от них тошнит.

– Ну, это у тебя личное.– Нет, общественное…

Звонил Эдик, один из тех, что все знают, но ни к чему не имеют отношения. Иногда он поставлял мне заказы, при этом, наверняка, не плохо наживаясь на мне – вокруг любого художника, величиной больше мизинца, таких эдиков крутится целая стая. И, в определенном смысле, их число – это критерий величины художника.

– Мне казалось, что твоя жизнь это учебник здравого конформизма, – проговорил он.– Учебник здравого конформизма – это светофор на перекрестке, – проговорил я…

То, что я не символ принципиальности, мне понятно давно. Это в наше-то время, когда выясняется, что я единственный, кто был комсомольцем, ходил на выборы и на демонстрации. Так и встает картина из прошлого: на мавзолее все политбюро, а по Красной площади, в гордом одиночестве, бреду я с тысячей транспарантов на плече.

Больше того, по всему выходит, что именно я привел президента Ельцина к власти, потому, что один я за него голосовал. И я один не знал того, каким плохим он станет президентом.Кстати, я и сейчас этого не знаю…

Правда, в отличие от многих своих современников, я знаю то, какими плохими лидерами были предшественники первого президента: Ленин, Сталин и далее, по списку…

– …Тогда, ладно, – после некоторого молчания проговорил Эдик, – Только для тебя. Ребята из Госдумы заказали Путина. Во весь рост.

– Великий русский язык, – вставил я, а про себя подумал о том, что если депутатов законодательного собрания Эдик называет «ребятами», то интересно было бы знать, как он зовет меня в кругу своих оболтусов.

– Ты понимаешь, какие это деньги? – не унимался Эдик, – Возьмешься?

– Нет, – трудно было объяснить Эдику, что мне, художнику, совсем не безразлично, каким образом эти деньги зарабатывать.

Уж если хочешь зарабатывать большие деньги, то иди работать в банк.

Наверное, у меня вполне хватило бы ума понять, где нужно подучиться в этом случае.

Только, в этом случае, это был бы уже не я, а совсем другой человек.

И, возможно, совсем не худший, чем тот, что есть.Просто, другой.

– Ты, что, не любишь нашего президента? – Эдик пустил в ход, довольно широко распространенный среди подхалимов и просто прохвостов, аргумент. – Люблю. Только боюсь, что он об этом не догадывается…

– Ты понимаешь, что если выгорит, то это такие деньги, что уже не деньги вовсе, а счет в банке? Возьмешься?

– Нет. Дело в том, что президент не вдохновляет меня на написание картин, и я не верю тем, кого на написание картин президент вдохновляет. Вот соседка-барменша вдохновляет, а президент – нет.

Хотя голосовать я, наверное, пойду за президента, а не за соседку.

Видимо, выбор президента и выбор темы для картины – это совсем разные вещи.

Почему-то мне кажется, что президент понял бы меня, если бы слышал наш с Эдиком разговор. Ведь наш президент, это обычный нормальный человек.Только те, кто его окружает, все время боятся и ему, и себе об этом сказать.

…Очень давно, когда я болтался по Уральским горам, меня попросили написать портрет Брежнева для секретаря местного райкома. – Задница, – просто сказал тогда Ваня Головатов, толи обо мне, толи о Брежневе, – Помни, у генсека, задница такая большая, что начинается с задницы секретаря провинциального райкома…

– Ты считаешь, что у нас плохой президент? – все пытался докопаться до истины Эдик. – Я ничего такого не считаю. Особенно, по сравнению с нами самими…

Дальше трепаться с Эдиком мне не позволил звонок в дверь.

Очень приятный звонок, потому, что своего старшего сына, я не видел давно.

– Сашка! Откуда ты? – только и оставалось сказать, – Мама говорила, что ты ездил в Бельгию.

– Это, пап, было давно. Я теперь из Швеции.

– Ну, проходи же.

– Пап, я на минутку. Мы не в Шереметьево сели, а во Внуково.

– Ну, что же так?

– Папа, не обижайся. На днях приеду, все расскажу, а сейчас меня такси ждет. А это тебе, – он протянул сверток, – Нам конфет там надарили, просто засыпаться. Ты извини, они в пакете, мы их с реквизитом через таможню провозили.

– Ты лучше маме конфеты отвези.

– Папа, всем хватит. Ну, я побежал.

– Подожди. Какие хоть у тебя планы?

– Пап, буду пока в Москве. Предложили в мюзикле поработать.

– А что такое – мюзикл?

– Опера.Для второгодников…

Вот и пообщался с сыном. Я понимаю, что у них своя жизнь, вспоминают – и на том, спасибо. И не обижаюсь.

Да и обижаться мне оказалось некогда. Позвонила Анастасия:

– Как у тебя настроение?

– Нормально. Обоих сыновей повидал, – об остальном мне не захотелось ей рассказывать, – Хорошие у меня сыновья.

– Нормальные. Только молодые еще.– Быть нормальным никогда не рано…

– Работаешь?

– Сейчас сяду.

– Я хотела тебе сказать, что я тебя, Петь, уважаю, – такое, я от Анастасии слышу впервые. Ей богу, она, казалось, плакала:

– И всегда уважала.

– Что случилось?

– Этот помощник спикера. Это такая какашка. Два часа подержал в приемной, а потом сказал, что занят. И денег я теперь не получу.

Ты бы так никогда не сделал, – кажется, она в этот момент совсем не задумывалась над тем, что, прежде всего, я никогда не буду помощником спикера, – А вообще-то, ты правильно сказал когда-то.

– Я, Стася, часто говорю правильно. Я редко правильно поступаю.

– И все-таки, когда мы познакомились, ты очень хорошо сказал.

– Ты, милая, не слишком внимательно меня слушай. А-то, ведь я часто глупости говорю.

– Нет. Тогда ты очень здорово сказал. Обобщающе.

– Я уже и не помню, – проговорил я, а телефонная трубка донесла до меня появившуюся сквозь слезы Стасину улыбку. Что-то вроде солнышка в грибной дождик:– Ты тогда сказал: «Ной – не ной, а деньги будут…»

Анастасия и не подозревала того, как близка была к истине в то время, когда я собрался сесть за работу. Кстати, любимая работа – это очень простая вещь. Я могу заниматься ей в любое время, и только усталость может меня остановить. Труд художника – это тяжелый труд, но он стоит особняком, потому, что это труд благодарный. Ни врач, ни юрист не имеют такой бескорыстной благодарности, как художник. И, в отличие от других, в отличие от писателя, композитора или певца – благодарность художнику, как правило, персонифицированная. Его благодарит не человечество, а совершенно конкретный человек – тот, кому, в конце концов, достается картина. А вот ругают художника от имени человечества, как и поэта. Адвоката или врача, наоборот, ругают реальные люди.