Бесконечность любви, бесконечность печали

***

–  Добры вечар! Як пачуваецеся?

Среди ставшего привычным попискивания медицинских при­боров Катя расслышала новые звуки и размежила веки.

«Сон, - заторможенно попыталась она осознать реальность.
– Мова? Здесь? Бред!»

За два дня нахождения в клинике она и русскую-то речь слы­шала всего дважды: от сербки, определявшей ее в стационар, ко­торую поняла на уровне контакта, и от готовившей ее к операции медсестры: женщина обладала явно выраженным прибалтийским акцентом и была скупа на слова, но говорила свободно.

Затуманенное сознание выхватило в полумраке палаты фигуру в синей униформе, сфокусировавшись, идентифицировало муж­чину, внимательно смотревшего на мониторы над кроватью.

–  Усё цудоуненька!
– пробормотал он.

–  Вы кто?
– пытаясь сфокусировать зрение, близоруко сощури­лась Катя.

–  Доктор, - ответили ей.
– Олег. А вы...
– он бросил взгляд на один из мониторов, - Екатерина? Очень приятно.

Разговаривать, не различая лица и мимики собеседника, неком­фортно.

–  Где мои очки?
– забеспокоилась она.

–  Вот, держите, - протянул очки мужчина и уточнил: - Вы ведь из Минска?

–  Из Минска, - кивнула она, наконец-то рассмотрев собеседни­ка.

Высокий, плотный молодой человек: ежик коротко острижен­ных светлых волос, серые глаза, обрамленные густыми выгорев­шими ресницами, пухлые губы.

«Лицо доброе», - оценила Катя.

Поймав изучающий взгляд, Олег улыбнулся.

–  А я тоже минчанин!
– сообщил он и не менее радостно доба­вил: - Третий год здесь работаю и впервые разговариваю с зем­лячкой! Заступил на дежурство, просмотрел список больных и первым делом к вам побежал. Как себя чувствуете? Что-то беспо­коит?
– осведомился он, став серьезным.

–  Ничего, - прислушалась к себе Катя.

Разрешите, я посмотрю, - попросил доктор и, не дожидаясь ответа, откинул одеяло. Бережными движениями слегка помял живот, снял край лейкопластыря, прикрывавшего послеопера­ционный шов, приклеил его на место и снова прикрыл больную одеялом.

«Ничего не говорит о ребенке, - болезненно поморщилась Катя.
– Надо спросить... Боже, как страшно!»

–  Болит?
– тут же отреагировал доктор.

–  Скорее ноет, - успокоила она.
– Терпимо.

–  Понятно, - он что-то пометил на планшете.
– Вы, наверное, хо­тите знать, как ваша дочь?
– словно услышал он ее немой вопрос.

–  Да, - еле выговорила Катя мигом пересохшими губами.

Внутри все сжалось, скукожилось, на что один из мониторов тут

же отреагировал тревожным попискиванием.

–  А вот так нельзя!
– предостерег доктор.
– Ваша задача после кесарева - как можно быстрее встать на ноги: вам еще ухаживать за ребенком! Насколько я знаю, операции прошли успешно: и у вас, и у девочки, - ободряюще улыбнулся Олег.

–  А как она сейчас? Вы могли бы узнать?
– с мольбой в голосе попросила Катя.

–  Конечно. Сейчас к вам зайдет медсестра, сделает необходи­мые процедуры, за это время я завершу обход и свяжусь с дежур­ным неонатологом в детской реанимации.

–  Я буду ждать...
– прошептала Катя и опять уплыла в полудре­му.

Иногда размыкая веки, она напряженно щурилась, следя за мельканием цифр в углу монитора, и снова впадала в забытье. Но при этом слух обостренно реагировал на малейший шум в кори­доре.

Наконец открылась дверь, в палату кто-то вошел. Распахнув веки, Катя попыталась рассмотреть размытую фигуру. Скрипнула табуретка, фигура приблизилась.

«Олег!» - обрадовалась она, узнав доктора, и тут же заволнова­лась: на данную минуту самое главное - состояние ее только что рожденной и тут же прооперированной дочери.

–  Все в порядке, - успокоил Олег, коснувшись ее ладони.
– Ваша дочь - еще тот боец: состояние стабильное. А вам надо отдыхать. Спите.

–  Подождите!

– ухватила она доктора за руку.
– Не уходите! Как вы считаете... каковы наши шансы?
– отрывисто спросила Катя.
– Говорите все как есть, - придала она голосу твердости.
– Я ко всему готова. Пожалуйста.

Ну, если так...
– опустил он голову.
– Вы уже знаете, что с та­кой множественной врожденной патологией дети живут от силы час-два. А ваш ребенок...
– сверился он с часами на мониторе.
– Вас в девять утра оперировали? После сложнейшей операции на кро­хотном сердечке прошло более двенадцати часов, и время теперь

–  наш союзник. У профессора Сандина золотые руки. Все должно быть хорошо, надо верить!
– ободряюще сжал он ее пальцы.

–  Я верю, - улыбнулась Катя сквозь слезы.
– С первого дня бере­менности верила: что бы мне ни говорили, что бы ни советовали, как ни убеждали!

–  Догадываюсь, через что вам пришлось пройти, - понимающе кивнул доктор.
– И что еще придется преодолеть.

–  Я знаю - две операции. Но я дала слово: мой ребенок выздоро­веет, будет жить нормальной жизнью. Чего бы мне это ни стоило.

Олег поднял голову, заглянул ей в глаза.

–  Я всегда преклонялся перед силой материнского инстинкта и такими женщинами, как вы. Уверен, у вас все получится... Знаете, я ведь тоже инвалид детства, и моя мама точно так же когда-то дала слово: сделаю все, чтобы он выздоровел! И вот результат, - доктор показал на себя и добродушно улыбнулся.

–  Вы?! Вы - инвалид детства?
– расширила глаза Катя.
– Где мои очки?

–  Держите, - протянул он очки.
– Я астматик. С младенчества

–  по больницам, на капельницах да на гормонах. И все время ря­дом была мама, боялась на минуту одного оставить. <ООпопик», «маменькин сынок», «заучка» - чего только я не наслушался!
– ус­мехнулся доктор.
– Как сейчас помню: ребята во дворе будто заве­денные носятся, а я несколько шагов пробежать не могу - сразу кашель, одышка. И, откуда ни возьмись, мама с баллончиком: если и выпускала во двор - а мы на втором этаже жили, то всегда держа­ла окна открытыми, чтобы слышать мой кашель. Так что я больше дружил дома с книгами.

Катя надела очки и с любопытством принялась изучать док­тора: широкие плечи, крепкие мужские ладони, мускулистая шея, которую не мог замаскировать воротник-стойка униформы.

–  Не верится, - сообразив, что так пристально разглядывать че­ловека неприлично, смущенно отвела она взгляд.

А я и сам не верю, - снова расплылся в улыбке Олег.
– Про­шлым летом приезжал в отпуск, разыскал двоих ребят с того дво­ра. Надо было видеть их изумленные лица!.. Они ведь долго не понимали, почему я - не такой, как все. Однажды взяли меня на «слабо» и подбили за яблоками слазить в заброшенный сад. Мы тогда на Чкалова жили, рядом как раз начали застраивать район Могилевской - Воронянского. Людей выселили, частные подворья снесли, а сады выкорчевать не успели - яблони, груши, сливы! И год урожайный выдался, гроздьями висели, дразнили. Мы, дети каменных джунглей, такого бесхозного изобилия в жизни не виде­ли. Набрали огромные пакеты яблок, я нести вызвался. Хотелось стать своим для ребят. Ну, мальчишка, словом, - усмехнулся он.
– И вдруг сторож со стройки выскочил: как рявкнул - все врассыпную. А я-то с яблоками - не могу добычу бросить, бегу, волоку пакеты. Стал задыхаться. Хлоп по карманам - баллончика нет: во двор-то ненадолго вышел, на приступ не рассчитывал. Пацаны собрались - меня нет. Не испугались, вернулись обратно, а я на земле валя­юсь, уже синеть стал. Побежали к сторожу, тот скорую вызвал... А спустя пару дней приехали они ко мне в больницу и привезли те самые яблоки: брось они меня тогда - помер бы в кустах.