Бесконечный сон Эндимиона

Отложив снимок и полароид, я занялся последним свертком. В нем находился модифицированный Walkman TPS-L2, чей микрофон, активирующийся кнопкой «Hotline» на корпусе, в классических моделях давал возможность переговариваться двум слушателям в наушниках. В моем же аудиоплеере при нажатии вышеуказанной кнопки микрофон начинал запись на ленту кассеты, находящейся в кармане проигрывателя. Сбросив клочья разорванной бумаги со стола на пол, я разложил все свое драгоценное мелкое имущество на столе. Пишущая машинка для моего внутреннего «я», фотокамера для моментальных снимков – проекций с моих глаз и аудиоплеер с чистой кассетой – его предназначение для меня оставалось загадкой, хотя и лежал он в моем чемодане уже несколько лет кряду. Обзавелся я им на вечере, устроенным дружеским объединением Les Six, куда меня пригласил Жорж Орик, сошедший со страниц альманаха «Французские композиторы, заляпавшие себя участием в кинолентах» в офис моей тогдашней редакции, где я бездарно просиживал на одном месте вот уже как несколько месяцев. Сказав, что вечер будет прекрасным, а Сати поубавит с количеством алкоголя и эксцентрики из-за которых прошлая вечеринка закончилась катастрофой, Орик подхватил меня на руки аки рыцарь, спасающий свою возлюбленную из крепости заточения, и выпрыгнул в окно, оставив в полном замешательстве всех журналистов вокруг, в особенности моего начальника, который как раз нес для меня новый инфоповод – местный чиновник, посетивший митингующих в сквере, чьи лозунги звучали примерно как «Сделайте что-нибудь с канализациями, энный год наши туалеты бьют фонтаном нечистот в наши же потолки», уверил всех, что проведя мозговой штурм, занявший несколько лет его политической карьеры, он таки нашел решение; позвав толпу за собой на мост, под которым находилась небольшая речка, протекающая в центре города, он станцевал джигу, после чего обернулся полутораметровой фекалией и скинулся в быстро несущийся поток под собой, крича ошарашенным митингующим: «Зачем нам туалеты, созданные для отходов жизнедеятельности, если можно всем вокруг стать фекалиями, создав новое общество, в котором больше не будет голода, войн и нищеты – ведь все, что могут фекалии – это плыть по течению. Последние слова, кстати, мой новый предвыборный лозунг». Закончив на этом свою душераздирающую речь, чиновник удалялся от толпы, глазеющей на него с моста, постепенно скрывшись за линией горизонта.

А что же вечер? По итогу хоть времяпрепровождение с композиторами выдалось прекрасным, – вермут лился рекой, а старина Сати упивался Абсентом и к утру таки дошел до такого состояния, что вообразил себя маленькой девочкой, просящей милостыни у ворот кладбища Монпарнас, у меня ровно в полночь завязалась перепалка с неожиданно появившимся Еврипидом в гиматии, надетой на голое тело, который попал на сие мероприятие непонятным мне образом – на следующий день каждый из «Шестерки» утверждал, что и не подумал бы приглашать его. Суть устроенного нами спора заключалась в разительно различающихся мировоззрениях – все же пара тысячелетий, отделяющих даты наших рождений, сказывались на взглядах. Упомянув несколько острых цитат комедиографа Аристофана, адресованных к полуголому драматургу, что сидел напротив меня, я заметил, что лицо Еврипида приобрело окрас каролинского жнеца. Он, ворча, достал из закромов шерстяной ткани уже известные читателю этих строк Walkman и кассету, при этом произнеся: «Жду вашу версию «Ипполита», мой юный женолюб, созданную после встречи вами кровососущего суккуба. Само собой, продиктованную под запись, так как не уверен, что вы, придерживаясь таких идей, вообще в состоянии писать».

Оставив своих вечных соратников по странствиям акклиматизироваться в новой, доселе незнакомой местности, я, прихватив пепельницу со стола, отправился к окну. Зажав сигарету между зубов, я раздвинул ламели, впервые оценив вид, открывающийся с высоты моей комнаты. Отель оказался достаточно удален от города – пыльная дорога, по которой переваливалось мое такси по пути в «Пьяный корабль», тянулась на несколько сот метров вдаль, окаймленная редкими дубами. Вдали побитое шоссе впадало в россыпь двух-трехэтажных зданий, чьи окна в закатном солнце слепили частыми бликами, будто общаясь друг с другом посредством морзянки. Округлое же здание, что шло от основания отеля кругом, оказалось в куда более плачевном состоянии, чем мне показалось по прибытию. Крыша, накрытая просвечивающей сеткой, прохудилась настолько, что в некоторых местах зияли дыры. Дом был явно заброшен и одному богу известно, чем это решето являлось в свои лучшие годы. Закурив, я оставил меланхоличный пейзаж. День подходил к концу, а сон, несмотря на долгий муторный путь, так и не захотел навестить меня. Не зная, чем себя занять, я не нашел лучшей идеи, чем поработать. Найдя перевязанную кипу бумаг, я вновь уселся за письменный стол. Сорвал ленту, взял за кончики несколько листов, вставил их в пишущую машинку. Прокрутил ручку валика, затянув под него бумагу и закрепив ее прижимной планкой, после чего сдвинул каретку вправо. Все эти действия я выполнял механически, не обращая внимания на прибор передо мной, вместо этого остекленевши глядя на матовые жалюзи в лучах заходящего солнца, пытаясь поймать хоть какую-нибудь мысль за хвост. Закончив с приготовлениями, я взглянул на лист цвета подснежника. Пальцы коснулись стертых литер.

«Отель Пьяный корабль.

Номер комнаты – VII.

20XX год.»

III

Из пушистых лап полудрема меня вырвала приглушенно доносящаяся музыка, смешанная с гулом голосов. Я все также сидел у печатной машинки, жалюзи перестали пропускать солнечные закатные лучи, сменив их непроглядной синевой тьмы. От единственного источника света – люстры, свисающей с потолка, что оставалась включенной с моего первого похода в уборную, исходило легкое переливчатое дребезжание. Подвески из хрусталя, будто также слыша аккордовые прогрессии, плавно ходили из стороны в сторону, временами сталкиваясь, создавая звон, добавляющий музыкальной зарисовке новых красок.

Сколько я проспал? Не имея привычки носить с собой авторские изделия Хроноса, который успел сделать себе имя на их производстве, я давно потерял счет времени. Какая разница, шесть часов дня или утра сейчас, если природой ты создан как антоним систематике и порядку. Вставая со своего писарского трона, я вдоволь прочувствовал наказание, ниспосланное на мое голову Икелом. Бойся своих желаний, как говорится. С трудом переставляя онемевшие ноги, я добрался до рукомойника, окатив свое лицо прохладной водой. Опершись на керамогранитную плитку, я немного размял ноги, и, удостоверившись, что пешая прогулка не разломает кости моих ступней, вышел из ванной комнаты. Ромбовидные подвески продолжали двигаться в такт музыке, что для смотрящего имело завороженно-гипнотическое свойство, от чего я словно в трансе уставился на них. Мое оцепенение прервал стук в дверь. Все еще смотря на танец хрустальных танцовщиц, я на ощупь попытался найти дверную ручку, позабыв о ее отсутствии. Растерявшись, мне не пришло в голову лучшей идеи, чем обратиться к незнакомцу, что снова трижды постучал.

– Кто там?

– Это Арес, мой юный друг – из-за двери послышался знакомый голос портье. – Хотел проведать вас, узнать, все ли в порядке и как прошло заселение?

Баритон был действительно узнаваемым, но мои уши явно улавливали небольшие перемены в глубине издаваемых швейцаром звуков. Поубавилось старческой хрипотцы, а издаваемые звуки стали будто на полтона выше.

– Все было отлично как раз до вашего прихода. – за дверью послышался раскатистый смех. – я не понимаю, как мне справиться с дверью, здесь отсутствует ручка.

– Просто захотите открытия.

Решив, что Ареса вновь одолел приступ старческого слабоумия, я все же, не найдя лучшего варианта, действительно предпринял попытку, визуализировав в своей голове открытие злополучной двери. К моему удивлению, это сработало – послышался звук открытия засова, после чего дверное полотно медленно отворилось. На пороге стоял Арес. Его вид претерпел поразительные изменения. Одеяние сменилось с красного замусоленного пиджака и широких брюк на синие облегающие кюлоты и такого же цвета мундир с глубоким вырезом, окаймленным на груди белой бахромой, за которой скрывалась мощная волосатая грудь. Портье будто сбросил несколько десятков лет. Глубокие морщины пропали, сделав лицо более считываемым, теперь передо мной стоял мужчина со взглядом уверенного в себе хищника. Волосы, остатки которых раннее покрывали собой лишь виски, сейчас же являли собой густую шевелюру, уложенную назад бриолином. Проводя пальцами по усикам под носом, он переступил порог.

– У меня к вам вопрос личного характера. – немного растерявшись и осмотревшись по сторонам, словно стены были вдоволь усеяны прослушкой, он настороженно прошептал. – заметно ли, что усы накладные? Я бы никогда не стал заниматься подобной ересью, но я слышал, что госпожа Афродита тает при виде мужчин с растительностью на лице, а она сегодня приехала с визитом на ночной прием…

Я невольно прыснул, но постарался с напускной уверенностью подбодрить портье, ответив, что усы выглядят так, будто присутствовали на Аресе с его первых дней полового созревания. Арес просиял.

– Спасибо, мсье. А чего же вы все в номере? Прием ведь организован, в том числе, и в вашу честь. Все гости уже в сборе, вы не поверите, приехал даже Фантас, оставив весь близлежащий город без сновидений. Вы его немного задели, мсье – портье указал пальцем на ритмично крутящиеся подвески на люстре. – это его рук дело, но никак не Фобетора. Хотя, задев тщеславие его брата «запрещенным для простых смертных именем», думаю, вы уже искупили вину. Ну чего же вы, мой юный друг, всем не терпится познакомиться с вами. Давайте-Давайте.

Арес взял меня под руку и улыбнулся, оголив свои золотые зубы. Я попросил минуту на подготовительные сборы, на что портье ответил, что я и в заношенном пиджаке выгляжу как внебрачный сын Аполлона, но если мне хочется – то конечно он подождет, пока я наведу марафет. Пока я рылся в завалах, которые оставил после себя чемодан, портье раскачивался на пятках, внимательно осматривая мои арендованные владения.

– Да, комната давно уже потеряла свой былой лоск. А главное дух предыдущего владельца – Арес громко вдохнул огромными ноздрями воздух. – совершенно не единой нотки, даже маломальского душка.

– А кто жил здесь до моего заселения, если не секрет, Арес? – я, выбрав хлопковый голубой пиджак, стоял у зеркала, поправляя лацканы.

– Ох, седьмая комната пустовала… – портье начал загибать пальцы, увешанные кольцами. – три, шесть, восемнадцать… тридцать лет. Последним существом, нашедшим здесь свое убежище, был Айхи. Приехав из далеких краев, он боролся с потерей интереса к жизни и творческим кризисом. Очень красив. Выглядел совсем юно, хотя голос и выдавал давно созревшего мужчину. Помню, на него часто жаловались обитатели с этого же этажа, так как весь день из номера доносились мелодии, сыгранные на никому неизвестных инструментах.