Бескрылые

«Чем же отличается „непоколебимость“ Луча Христа от непоколебимости, например, стоящего всю жизнь на своем сумасброда, не свернувшего на пути ни перед кем?» — только думается тебе, а Голос тут как тут с ответом:

— Траектория бытия такой души есть замкнутый круг, и чем несговорчивее и упорнее индивид, тем круг меньше в диаметре, и даже может сжаться в точку, что означает, по сути, невыполнение Контракта, если, конечно, душа не ставила подпись уже под «точкой». Таков Контракт Понтия Пилата, стоявшего подле воплощенного Бога, но ослепленного не Сиянием Славы Его, а отраженным светом собственного Эго. Легко осудить, но Понтий не одинок, и кто знает, под чем поставил подпись пишущий эти строки или читающий их.

«Кто эти люди? — суетишься ты. — Может быть, один из них я?»

— Не важно. — Голос заставляет твое сердце, ты не знаешь откуда, но уверен, что оно уже есть, биться ровно. Такие мысли властвуют над тобой, и обретенный «берег» перестает пугать, отталкивать и злить, а Голос не прерывается: — Припадет на колено пред дурнушкой благородный красавец, протянет кольцо венчальное, а в придачу влюбленное сердце, а она возьми и откажись. Знакома подобная картина? Какие резоны двигают ею, сделавшую свой выбор не в пользу очевидности (с точки зрения стороннего свидетеля)? Да те же самые, что привели Адама к отторжению Рая и вкушению Яблока. Обладай душа только Эго, что никогда не ошибается с выбором… в свою пользу, мир рухнул бы, поелику всякая часть его конфликтовала бы со всеми остальными, что привело бы ко Всемирному Взрыву. Но душа, прежде всего, есть вместилище Высшего Я, Эго же — только противовес, а Высшее Я всегда выбирает жертвенность. Тот, коленопреклоненный красавец с бриллиантом, хорош всем, кроме одного, но вне ее Контракта, а Контракт есть Акт Жертвования душой как части ради Абсолюта как целого. Необъяснимое с точки зрения проявленного вполне логично при взгляде из тонкого плана.

— Перевозчик, — шепчешь ты из благодатного, уютного сна. — Что с твоим веслом?

— Оно теперь твое, — отвечает Голос. — Имя ему пуповина.

Ты не удивляешься, хотя и не понимаешь, о чем он, и спрашиваешь дальше:

— Перевозчик, а что с челноком?

— Теперь это женское лоно, что скоро оставишь ты, дабы выполнить подписанное, — ровным тоном сообщает Голос.

«Проглотив» и это, ты вопрошаешь вновь:

— Перевозчик, а что стало с Рекой?

— Она обернулась околоплодными водами, — хохочет Голос. — Ты есть плод.

— Кто же ты, Перевозчик, растворившийся в тумане, оставивший вместо себя Голос? — Дрожь бьет все тело в предвкушении ответа, и Голос не разочаровывает тебя.

— Я та, кто готова явить миру свое прекрасное дитя.

Плацебо

Два мудреца в одном тазу… да-да, полностью согласен, мизансцена не нова, но вполне сгодится для почти богословской беседы, о которой и пойдет речь далее.

Итак, два мудреца, имена коих мы благоразумно сохраним в тайне, дабы не портить оставшиеся земные дни им, а также впечатления о пращурах будущим потомкам, если таковым, конечно же, суждено появиться на свет, решились однажды на морскую прогулку: прочистить забитые книжной пылью легкие, поправить искалеченные долгим сидением позвоночники и усладить наконец-то вечно слезящиеся очи чем-то иным, кроме бесконечных стеллажей, кожаных корешков и глубокомысленных умозаключений седовласых авторов на всевозможные темы.

Утомительные поиски яхты по карману не увенчались успехом, портовые бичи, завидев в узкой, дрожащей ладони три медяка ржали так, что чайки взмывали с пирса с душераздирающими воплями искреннего негодования, активно справляя из-под небес на возмутителей спокойствия птичью нужду в виде неприличных размеров белесых, склизких клякс.

— На эти деньги, господа, — немного успокоившись от раздиравшего его хохота, заметил один из них, — вы можете позволить себе зафрахтовать вон то восхитительное корыто.

И грузчик указал огромной ручищей в сторону жестяного таза, служившего местным псам емкостью для водопоя.

— Мы берем, — быстро согласился долговязый покупатель, мужчина средних лет с черными, пронзительными глазами, горизонтальными, торчащими в стороны усами того же цвета и седой, бывает и такое, испанской бородкой. Он сунул монеты в лапу насмешнику и, неловко переставляя свои длинные, худосочные ноги, деловито направился к корыту. Его спутник, круглый как арбуз, засеменил следом, смешно перепрыгивая через бухты с пенькой и якорные цепи.

— Аккуратней с дредноутом при выходе на рейд, — усмехнулся грузчик, а его сотоварищи снова разразились гоготом, побуждающим жирных и ленивых причальных чаек на очередной, внеплановый облет акватории порта.

Погрузка в зафрахтованное плавсредство прошла достаточно быстро и успешно. После того как таз, не без усилий, подкрепленных некоторыми выражениями, был освобожден от воды, друзья подтащили его к берегу и Долговязый, абсолютно бесстрашно, словно заправский моряк на глазах провожающей подруги, прыгнул внутрь и, скрючив длиннющие ноги вдоль бортика, отчего несоразмерно крупные, шишкообразные колени предательски высунулись из корыта, намертво вцепился в ручку, грозя выдрать из нее клепки. Арбуз, видя такой успех товарища, подобрал полы пиджака (явно с чужого плеча с разницей в три размера) и, не зажмуриваясь, хотя очень хотелось, с разбега махнул на свободное место.

Можете быть уверены, капитану Дрейку точно не хватало такого молодца в команде, особенно при взятии противника на абордаж. Таз, получив необходимый импульс, с благородным рыком выбросил из-под себя горсть блестящей гальки, и два морских путешественника, не успев как следует испугаться, мирно закачались на волнах.

— Ого, дружище, — восхитился Долговязый. — Вы подарили нам фееричный выход из порта, взгляните-ка на провожающих.

Арбуз повернул голову назад: на пирсе, кто согнувшись пополам, а кто просто упав на колени, тряслись от хохота грузчики, изрядно уделанные обезумевшими в небе чайками, устроившими над их головами черно-белую галдящую карусель.

— Не стоит благодарностей, — крикнул Арбуз и повернулся к Долговязому. — Утренний бриз, насыщающий мозг кислородом, и легкая волна, стимулирующая работу мозжечка, — все, что нам нужно, коллега, не так ли?

Долговязый поерзал тощим задом по плоскому днищу таза.

— Ерунда, любезный, в этой влажной взвеси можно легко подхватить инфлюэнцу, а лихорадочное подбрасывание тела вместе с жестянкой — прямой путь к остеохондрозу. Мы просто решили сменить обстановку, ну а то, что вы сейчас описали, кстати сказать, весьма косноязычно, носит название «эффекта плацебо». Уверовав в некую навязанную вам догму, пожалуй, вы и вправду насытите мозг кислородом, вам не помешает.

— А вот и тема для разговора, — вместо обиды воодушевился Арбуз. — Плацебо. Вы действительно, друг мой, полагаете этот эффект работающим?

Долговязый с блаженной улыбкой погладил торчащие колени.

— Вне всякого сомнения, и вот вам пример: самым внушительным, распространенным и известным, с моей точки зрения, эффектом плацебо являются… заповеди.

— Помилуй Боже, — икнул Арбуз и приподнялся с места. Корыто, и без того кренившееся в его сторону, взмыло вертикально, и не держись, как безумный, Долговязый за ручку, путешествие закончилось бы на этом месте.

— Эй, эй, эй, полегче, — завопил он. — Мы же ученые и должны держать себя в руках.

И когда таз, не без помощи телодвижения его спутника, принял горизонтальное положение, добавил:

— Наука — это тишина и спокойствие, прошу вас, без эмоций.

Напуганный до полусмерти Арбуз, боясь пошевелиться, осторожно покивал головой:

— Сможете объяснить?

— С вашей помощью, — улыбнулся Долговязый. — И с условием — не потопить нас раньше времени.

— Я готов, — согласился Арбуз и впился пухлыми пальцами в жестяные борта.