Беспамятство

–  Как ты похожа на мою мать!
– с горечью сказала Ляля.
– Мама тоже считала, что порядок всему голова. Порядок нарушился, и она повесилась. А жить надо до конца.

–  Почему?

–  Для того кто умирает, смерть ничего не решает, она просто снимает вопрос с повестки дня. Я уже умирала: как будто заснула и не проснулась.

–  Так просто?

–  Да. не страшно, но очень неприятно.

–  А я к смерти отношусь с трепетом. Что-то там, за гранью, еще должно быть. Нельзя примириться с тем, что мы все только простейшие организмы на теле планеты, лишайники, которые воображают, что думают. Нами руководит высшая сила.

– Если бы руководила, ещё полбеды, а то дела вершатся несправедливо, неразумно, в непонятной последовательности,

–  Не знаю, не знаю, - хитро прищурилась Светик, - по-моему, все нормально. Каждому по делам его.

–  Ты говоришь словами из Библии.

–  Кстати, полезное чтение. Там много мудрости. Мы голову ломаем, а две тысячи лет назад уже всё было сказано. Я тебе пришлю.

Ольга отмахнулась, но от Светика так просто не отделаешься. На другой день с книгой явился Дима, старший сын Брагинских, и, поедая тирольский пирог с ежевикой - единственную сладость, которую Ляля себе позволяла, — безапелляционно заявил:

–  Мама сказала, чтобы я тут у вас пока пожил. Она от меня устала.

–  Вот здорово, — фальшиво обрадовался Рома, а Ольга подумала, что окончание сеанеа врачевания её души старым другом гораздо ближе, чем можно было полагать.

Светику с самого начала элементарно не хватало на сына времени, приходилось его просто баловать, благо зарплата позволяла, Муж жил своими собственными потерями и обретениями, мало интересуясь жизнью вокруг, кроме того, он считал принципиально вредными все системы воспитания детей. Теперь Рома с удивлением и даже с некоторой опаской смотрел на шестнадцатилетнего оболтуса: тот был выше па голову, говорил басом и называл его палаткой. Пушистый котёнок вымахал в молодого зверя, а что это за представитель фауны и как с ним обращаться, папашка не знал, поэтому иногда покрикивал и даже отвешивал подзатыльники. Из класса в класс мальчика переводили за взятки, которые так ловко умела давать Светик - это было проще, чем проверять тетрадки, и существенно экономило дефицитное время. Теперь предстояло спасти великовозрастного ребёнка от армии. И спасут, кто бы в этом сомневался. Во всяком случае, не Дима. Он являл собой ярчайший пример эмоциональной глухослспоты. Диму ничего не смущало, не трогало, жалость была ему так же чужда, как и ответственность, он с детства привык тратить деньги, не утруждаясь вопросом, откуда они взялись. Он знал, что булки и ассигнации не растут на деревьях, но это было непринципиально. Жил, не напрягаясь, по живому примеру отца, с упоением смотрел по телевизору спортивные передачи и часами разговаривал по мобильному телефону, щедро оплачиваемому матерью.

Этот постоянный бубнеж Лялю раздражал. Как-то она не выдержала, спросила, перефразируя Лермонтова:

–  Рука бойца держать мобильник не устала?

–  Замри, - сказал Дима кому-то в трубку.
– Тут отцовская зануда топорщится.

Он лениво повернул голову.

– Ну, чего опять? Ой, ой, только не гневайтесь и не командуйте. Вы же папашке не жена, а любовница. Пока он здесь, я имею право находиться рядом.

В его словах, кроме хамства, присутствовала логика.

–  Это не твоего ума дело, — сухо парировала Ляля.
– Если живешь в моём доме, изволь вести себя прилично.

–  А я что, голый зад показываю?

–  К экзаменам надо готовиться, а то в армию загремишь.

–  А мать для чего? Надеюсь, кошель у неё не треснет.

–  Твоя мать вкалывает за троих, а дед погиб на войне не для того, чтобы ты стал лоботрясом.

–  На какой войне?

Ляля не сразу поняла вопрос.

–  На Отечественной.

Дима ухмыльнулся:

–  Двенадцатого года? А то еще был Афган, Чеченекая, ну, там Япония, Вьетнам, много всего. И чего вы всё воюете? Я вот точно - пушечным мясом быть не хочу. Отстаньте от меня со своей вшивой политикой и моралью! Дайте жить свободно!

–  И что ты подразумеваешь под свободой?

–  Да отвязку от вас! В другой плоскости, в параллельном мире. Математичка учила: параллельные прямые никогда не пересекаются, Значит, и нам не грозит.

–  Школьного курса геометрии не усвоил, а берешься философствовать.

–  А вы усвоили. И что, легче жить стало?

–  По-крайней мере, я существую осмысленно.

–  Да не врите! Все вы - хлам из отживших слов, который хламом себя признать стесняется. Согласен: в нашем мире вам неуютно, непонятно, но не я виноват, что ваше время кончилось. Когда-нибудь, уплывёт и моё — если вас это утешает. Только скоро не ждите.

–  От таких, как ты, ждать нечего.

–  А мы деток наплодим, свободных от дурацких традиций, без границ в голове. Житуха, обещаю, будет стильная. И кто нам помешает? Старые умники? Ваши детки-то, тётя Оля, где?

Она вздрогнула, резко повернулась и вышла. Дима дунул в трубку:

–  Ты здесь? Ага. Правды в глаза никто не любит. Да, ушла, распалась, как античастица. Да, богатенькая. В девяностые се панаша хапанул по-крупному. Квартира в два этажа, а она со скуки мается, пытается меня воспитывать. Совсем не шарит! Меня. Воспитывать. Как будто я на горшке сижу!

С тех пор с младшим Брагинским Ляля разговаривать перестала, но поскольку общие темы для бесед отсутствовали, то Рома ничего не замечал. Однажды она застала парня в странном состоянии: глаза закатились, мышцы расслабились, он съехал со стула и распластался на ковре. Ольга всполошилась, сильно тряхнула Диму за плечи.

–  Ты чего нанюхался?

–  Колёса выпил, — просипел он, с трудом ворочая языком.

–  Вот дурак!

Ольга с трудом оттащила подростка в ванную и засунула ему два пальца в рот, чтобы вызвать рвотный рефлекс. Он чуть не откусил ей руку. К счастью, таблетки не успели полностью всосаться. Закончив процедуру, Ляля смыла сопли и слёзы с лица бедолаги, потом напоила крепким чаем с лимоном.

–  Я только попробовать хотел.

–  Ну и как?

–  Вы паиашке не говорите, - шмыгая носом, жалобно попросил герой нашего времени.
– Он меня прибьёт.

–  Откуда такая уверенность?

–  Странный он. Я его не понимаю.

–  А ты пытался?

Дима не ответил, а на другой день вернулся домой, поближе к маме.

Ляля долго колебалась, но всё-таки решила, что не имеет права утаивать происшествие от отца мальчика — мало ли как будут развиваться события. Рома разволновался не на шутку и прямиком направился к холодильнику. Произнёс извиняющимся тоном:

–  Универсальное средство от тоски и чувства вины. Бутерброд с колбаской съешь - и полегчает, можно жить дальше,

–  Счастливчик.

Уже успевший проглотить несколько крупных кусков, счастливчик откинулся па стуле и сказал грустно:

–  Нет, Лялечка, я человек пропащий. Бесплодная смоква. Дети - Светкины, я к ним равнодушен, и они это знают. Да и какой из меня отец - без идеи, без интереса к бытию. Повзрослевшие дети вообще хорошо обходятся без взрослых. Мы только мешаем им, навязывая своё представление о мире, который, пока мы старели, уже успел измениться.

–  Откуда такой пессимизм? По-моему, ты сильная личность,

–  Среди жертв безответной любви - сильных нет. Сильные или её не допускают, или способны стереть из памяти, Я тебя забыть не могу, а ты меня не любишь.

–  Да, Рома. не люблю.

–  И я тебе больше не нужен.

У Ляли сжалось сердце: кто кому должен помогать?

–  Очень нужен* Не уходи.

Зачем она солгала? Зачем мы вообще лжём, ищем для выражения чувств окольные пути, отодвигаем момент истины? Неужели правда так ужасна и разрушительна? Тут надо решить, что важнее: не лгать из нравственного принципа, умиляясь собственным стоицизмом, или пожалеть другого? Но разве не фарисейство - все понимать, мучиться мерзостью вранья и поступать вопреки? Да и шильце всегда найдёт в мешке дырочку. Макс так гордился прямотой, а запутался в обмане. А ещё, может быть, правда потому опасна, что мы владеем только её маленьким кусочком, отражением в кривом зеркале собственного сознания, но как узнать всю правду, и такая, вся, по силам ли каждому?