Беспамятство
Шрифт:
В бесовские проделки хозяйка малого куриного стада верила не шибко, однако зачем добру пропадать, пусть хоть деньги пока будут, деньги можно в банк положить, правда, и оттуда не раз без зазрения совести забирали последнее, даже «гробовыми» не побрезговали. Старики во всём себе отказывали, рублик к рублику на книжку складывали, правительству верили. А что правительство? Тоже люди, тоже жулики, всё покрали. И так складно объясняют: мол, Россию надо было спасать. Ну, сами развалили, сами и спасли, закрома от богатства пухнут, так теперь должок-то возверните, пора! Вернули — на палку колбасы не хватит! Раньше, рассказывают, должники стрелялись. Так то, видать, другие люди были. А нынче сильные опять норовят у слабых
— дорого, продать - дёшево, вот и живи. Прожиточный минимум какой-то выдумали, вот сами бы на него прожить и попробовали.
Никогда не было хорошо, и теперь не лучше. Что ж поделать, когда упала смута на нашу и без того нищую жизнь, и не видать этой смуте конца. Деревни мрут, а она себе здравствует.
Долго вздыхала Прасковся, пока угомонила скорбные мысли и наладилась спать - ко всему мы привычные, чего уж там душу травить, переживём и это.
Только успокоились жители Филькина по поводу непонятного явления, как та же Матвеевна, которой до всего есть дело, первой обратила внимание, что из трубы Чеботарёвых дыма не видать. Что за чертовщина! Хоть и март у порога, а топить надо, иначе околеешь: солнце на лето, зима на мороз. Встретившись с Косой Катькой, поведала про своё наблюдение. Обе долго стояли, всматриваясь в ярко-синее, но стылое небо, однако даже малого дрожания тёплого воздуха над домом не уловили,
– Куда как худо, — заметила Катька.
– И дурак пропал. Но к ему я каждый день хожу, печку понемногу поддерживаю, чтобы не погасла и пожару нене случилось. Просил. Жалко, что ли? А в какую сторону направился и надолго ли - не сказал.
– Видать сам забыл, куда поехал.
Бабы еще пошумели, но дальше разговора дело не пошло. Идти, прознать в чём причина, не решились, боясь неизвестной заразы, которой грозил Максимка. К тому же москвичка за год дальше порога никого, кроме дурачка, так и не пустила.
Между тем Катька донесла про отсутствие дыма Спиридоновне, та - мужу: у соседей, мол, печь не топится и дорожка от порога до калитки свежим снегом присыпана. Конечно, зимой зачем каждый день по воду ходить? Двух ведер на неделю хватит. Живёт москвичка скромно, аккуратно, словно монахиня в скиту, а теперь и вовсе больна, размываться в корыте не станет. Максимка за ней ухаживать взялся, да ведь только и Максимку давно никто не видал, вот какая оказия!
Дед, хоть и сильно старый, но мозги не бабьи и войну прошёл. Скомандовал:
– В милицию надо заявить, в Фиму!
– Ага, - сказала жена. — Ты первый с твоими опухшими коленками и побежишь - всю зиму с печи не слазишь. Туда и на санях не проедешь. Участковый на газике уже месяц глаз не кажет. То сугробы выше носа, а теперь колея протаяла, машина на брюхо сядет. Кому мы тут понадобились? Хоть режь, хоть грабь. Телефон кажный год обещают, да всё не ведут, говорят невыгодно, абонентов мало. Хоть бы свет дали, телевизор поглядеть.
– Чего тебе в телевизоре хорошего покажут? Радиво вон слушай. Только о себе и думаешь. А если померла соседка?
– не унимался дед.
– Все помрём.
– Молодая она шибко.
– Ой! Тебе бы только ноги, ты бы к ей давно пристроился!
– Злая ты баба. И дура. Может, худо человеку, помощь требуется. Иди сходи, не развалиссься.
– Так там, верно, дверь после оттепели за ночь примёрзла, не отдерёшь.
– Фомку возьми, безрукая!
Спиридоновна вернулась от Чёботарёвых в снегу, а лицо и того белей. Выдохнула:
– Преставилась, сердешная! На кровати лежит, голова в козьем платке, лицо серое, нос вострый. Закоченела. Я как увидела, так и выскочила, будто ошпаренная. С детства покойников боюсь!
– А кто говорил! — торжествующе воскликнул дед.
– Чего теперь-то?
– А ничего. Пока холодно,
что ей сделается. Снег улежится, лавка из Фимы продукты привезёт или почта доберётся, вот и сообщим ,– Крысы бы пока не съели.
– Крысы оттудова еще третьего дия ушли. До меня только сейчас дошло, что это целый крысиный род через дорогу пёр, они и кур у Прасковси пожрали. Видно, тогда и померла москвичка, а нам и ни к чему!
– Надо что-то делать.
– Может, в погреб снести или в снег для сохранности закопать?
– предложила жена.
– А, Стёпа?
– Откуда я знаю? Обмозговать требуется. В бездорожье давно никто не мёр, все вовремя.
Он стал загибать искорёженные артритом пальцы с жёлтыми от табака ногтями:
— Фёдор помер по весне - земля уже подсохла, Васька - тот вообще летом, сводные родные дед с бабкой - в ноябре, грязюка
уже застыла. А эта, сразу видать, не нашенекой закалки, городская, одной зимы пережить не сумела. Однако ж, человек все- таки, не собака. Действовать надо.
Дед закряхтел, спустил ноги с печи, но, пораздумав, убрал назад.
– Ы-ы, - кавалер задохлый! — презрительно сощурилась жена.
– Сиди, не рыпайся: будет только то, что будет. Другого не предусмотрено, и мы тут — сбоку припёка.
Но слова словами, а на следующий день Спиридоновна, в тайне почитая себя местным духовным лидером, созвала всех ходячих жительниц Филькино идти в дом к Чеботарёвым, а там уж на месте решать, как быть. По одному просочились в дверь, накануне отрытую Спиридоновной, и пошли обшаривать бесцеремонными глазами чужую таинетвенную жизнь, ныне ставшую смертью. Подивились в кухне незнакомой утвари - никчемному в отсутствие электричества миксеру (так и не поняв, что за штука), набору блестящих, как зеркало, металлических кастрюль, смешному курносому чайнику со свистком (разве чайник забава?). В узкой первой комнате на стене красовалась картина в лепной золочёной рамс
– так было бы на что посмотреть, а то три проросшие луковицы на голой столешнице! Срамота. Стол клеенкой застелен - это по- хозяйски — но какой-то непростой, тонкой, похожей на скатерть
– долго ли прослужит? По стенам платья развешаны, как в магазине. В общем, есть на что поглядеть,
Кто-то ещё толкался в сенях, передние уже добрались до горницы, как вдруг оттуда раздался визг. Визжала самая шустрая, Катька Косая, которая шла первой и что-то узрела неожиданное, остальные же, еще не зная ничего толком, голосили за компанию. Спиридоновна хоть и была закопёрщицей похода, второй раз на покойницу глядеть не рвалась, потому топталась в арьергарде, а услышав крики, с перепугу - и откуда только прыть взялась!
– вовсе выскочила из дома и даже на всякий случай забежала за калитку и стала жадно смотреть поверх штакетника, дожидаясь разгадки переполоха. Другие бабы, наоборот, напирая друг на дружку в узких дверях, ввалились наконец все в большую комнату и обомлели: лежанка возле холодной печи была пуста.
Усопшая исчезла.
Глава 26
В добром селе Теньки, что на реке Селекша, доживал свой тихий век пасечник, к которому Каллисфения Сидорова ходила с маленьким Максимкой за редким пчелиным снадобьем — пергой и маточкиным молочком. Если бы не то молочко, которое стимулировало все функции организма и снимало напряжение, еще неизвестно, заговорил бы он когда-нибудь, а может, и вообще недолго протянул - таким болезненным уродился. Потом сынок сам не единожды бывал в Теньках, кое-чему у старика научился, вместе с ним рой в новый улей сажал, мёд вручную откачивал, накручивая раму с сотами в деревянной бочке. В подарок получал важные продукты, произведенные умными пчёлами, чтобы врачевать любимую маманьку. Лечил успешно и продлил её дни до возможного предела и даже немного дальше.