Бессердечный принц. Раскол

— Волк Один, прием. Понял, скоро закончим перестройку маршрута, — ответил Рахмат Алишерович и обратился уже к водителю. — Светозар, иди в объезд.

— Исполняю, ваше превосходительство.

«Что ты здесь забыл?» — я обратился к Жнецу мысленно, чтобы не привлекать внимание остальных.

«Жду, кто первым нарушит главный библейский завет “Не убий”».

Ответ прозвучал сухо, словно кто-то поджег старый пергамент. Треск в интонации, едкий запах, от которого слезились глаза, копоть, оседавшая на коже грязным одеялом. Непроизвольно потерев запястье, я ощутил раздражение. Каждое появление Жнеца заканчивалось одинаково: повсюду проблемы, волнения, а в конце — нападение на меня или отца. Ничего нового.

— Пошел вон, — вслух выдал я, чем озадачил всех сидящих в машине людей.

— Ваше императорское высочество? — удивился Рахмат Алишерович. Он даже убрал палец с наушника и повернул ко мне голову.

— Алексей? — нахмурился Тихон Федорович, но я проигнорировал и его.

Коснувшись ручки, я с щелчком распахнул автомобильную дверцу под общий вздох. На сей раз ни Соловьев, ни Быстриков — никто не преградил мне дорогу. Своеобразная маленькая победа, вкус которой особо ярко чувствовался от желания все прекратить. Бесконечная карусель из паники, недоверия и боязни за собственную шкуру внезапно остановилась.

Мне надоел ужас, испытываемый от каждого шороха или телодвижения незнакомых людей. Я устал от ладана и кладбища, что громоздкой ношей давили на плечи, как бы напоминая: осталось недолго, скоро сердце остановится. А я даже не узнаю, когда и где это произойдет, потому что не слышу его ударов в своей груди.

— Алексей Николаевич!

— Ваше императорское высочество!

В спину раздались отчаянные крики моих сопровождающих, но сквозь них прорывался смех. Все такой же холодный, чуточку хрустящий, точно первый выпавший снег.

«Смелый поступок, Алексей. Но сумеешь ли ты сдержать пламя революции, что десятина за десятиной поглощает страну?»

Вокруг замелькали мундиры вперемешку с одеждой многочисленных людей. Костюмы, рабочие комбинезоны сменяла форма, поверх которых крепились бронежилеты. Два унтер-офицера, держа в руках прозрачные щиты, упрямо отталкивали за линию неприкосновенности плотную массу людей. В них летели камни, различный мусор, кто-то и вовсе додумался до бутылки.

От стеклянного снаряда я ловко увернулся, а вот выскочившему за мной водителю досталось по касательной. Это сыграло мне на руку, дало время, чтобы добраться до десяти надзирателей, которые держали оборону и не давали бестолковой куче разбрестись по окрестностям.

Им дай волю, они бы все светофоры и камеры на выезде из города побили.

— Граждане! Просим уйти с дороги и не мешать движению транспорта. Прекратите бунт. В случае неповиновения будет применено оружие! — в очередной раз прокричал какой-то молодой офицер.

Естественно, никто его не послушал.

— Подите прочь, ироды! — захлебывался словами трясущийся старик. — Никуда не пойдем! Наше дело правое!

Серебристо-белая борода подметала асфальт, однако пожилой мужчина не сдавался. Впалой грудью он попер на сотрудника полиции, рядом с ним тут же вступил в схватку с надзирателем юный бунтовщик. Тот самый, который давеча от дубинки убегал. Темные волосы слиплись от пота, взлохмаченные пряди подхватил и потрепал сырой ветер, сгустивший над головами протестантов черные тучи.

Чем сильнее темнело небо, тем яростнее становились стычки. Обогнув дерущуюся троицу, я схватил за плечо взбешенного полицейского, за что едва не получил удар. Уловил только выражение лица и огромный взор карих глаз: настолько бедняга испугался, когда чуть не ударил цесаревича.

— Оружие, — сказал я коротко.

— Ваше императорское высочество? — не то пискнул, не то просипел мужчина.

— Пистолет мне дай.

Я протянул руку, и оружие легло на ладонь. Сжав ствол, я нащупал предохранитель с обеих сторон, сдвинул его и взвел курок. Все делалось быстро, на глазах ошарашенного полицейского, который все никак не верил, кто перед ним.

Мужчина знал, что отдавать табельное оружие нельзя. Никому. Вообще. За него сотрудники силовых структур отвечали головой и штрафами вплоть до уголовного преследования, однако сейчас было не до сантиментов.

— «Ворон»? — уточнил я марку.

— Э-э-э, да, ваше императорское высочество, — еще больше озадачился полицейский.

Неподалеку на асфальт рухнул неугомонный мальчишка. Прикрыв глаза, он сжался в комок, чтобы не затоптали и не забили дубинками. Взвыл нечеловеческим голосом, словно подал клич своим товарищам, а те с радостью бросились на выручку.

Лейб-гвардия императора не зря имела статус, привилегии и получала зарплату. Как только я уловил движение за спинами беснующего народа, с усмешкой я вытянул руку и, к вящему ужасу полицейского, произвел выстрел.

Бунт — это народный хаос. С ним ничего не сделать: либо остановить, либо возглавить. Я предпочел последний вариант, потому своим действием подал сигнал лейб-гвардейцам. Полыхнули первые фаерболы там, куда ринулись испуганные хлопками люди. Огонь и ветер, созданный тоже магом, превратились в неприступную стену и не позволили активистам разбежаться в стороны.

К счастью людей, пуля никого не задела. К несчастью для них, я не заботился об их безопасности.

— Цесаревич! Здесь цесаревич!

Опустив руку, я крепко стиснул пистолет и дождался, пока волнения улягутся. Шум, перешепотки постепенно стихали, люди поворачивались ко мне лицом. Кто-то вспомнил о заградительной условной линии, о которой говорили полицейские, а кто-то и вовсе искал у ненавистных силовиков мнимую защиту.

Без сомнения, меня снимали на смартфоны, цепкий взгляд уловил несколько фургончиков прессы. Камеры были направлены, лица сосредоточены, полицейские стояли на взводе. А лейб-гвардия — наготове. Назревал скандал, причем международный. Заголовки западной прессы завтра можно и не представлять.

— Итак, — я вернул замершему полицейскому пистолет и сцепил руки перед собой, — дорогие подданные. По какому поводу несогласованный бунт?

На меня уставились десятки глаз. Тогда-то я и понял: здесь не люди, а нечисть. От мавок с крашенными зелеными волосами и кожей цвета алебастра до старика-лешего. С бородой. Трясущегося, как трухлявый пень.

Ну что же. Какой народ, такие и протесты.

— Батюшки, — возопила водяница в длинной рубахе. Видимо, в ней же утопилась лет сто назад, может, двести.

Она схватила за руку стоящего рядом нелюдя, рухнула на колени, после чего шустро поползла ко мне. И упыря за собой потянула, который хоть и сопротивлялся, но весьма вяло и неохотно. Продолжая улыбаться, я позволил ей подобраться на расстояние удара, затем полицейский взял мавку на прицел.

— Насколько я помню у «Ворона» пуля девять миллиметров, покрытая серебром?

Нечисть сжалась, после чего опустила руку с камнем. Заскулил и ее собрат. Упырь попытался улизнуть, но его окружили надзиратели. Я же спокойно стряхнул невидимую пылинку с рукава, как будто не в меня только что чуть не бросили булыжник.