Бессердечный принц. Раскол

— Ты вроде достаточно разумный человек, чтобы не реагировать на всякого рода досужие сплетни, — с ленцой протянул Алексей.

Он остановился в двух шагах, затем посмотрел на свои ногти. Рубин в его браслете загорелся утренней зарей, отчего головная боль стала просто невыносимой и давление на плечи чуть не пригнуло меня к полу.

Треклятая защита Романовых!

— Сплетни ли? — с трудом процедила я, но выпрямилась. — Софи так не считает, Натали тоже.

— У твоих падчериц всегда с извилинами было туговато, нисколько не удивлен.

— И как это отменяет факт нашей связи? — я повысила голос впервые. — Как оно вообще что-то меняет, если для всего двора я теперь подстилка будущего императора с погубленной репутацией?!

Выброса магии не случилось, поскольку Алексей оказался рядом и перехватил мою взметнувшуюся для удара руку. На борьбу ушли последние силы, где-то на угасающих искрах сознания промелькнула мысль, что я натворила. Подобное поведение не прощалось, оно было чересчур дерзким и фривольным. Но агония заточенной во мне магии сковала цепью одеревеневшие мысли, потому у меня не вышло оттолкнуть Алексея, как бы не хотелось.

— Ненавижу, ваше императорское высочество. Всевышний, как же я ненавижу вас, — из глаз брызнули слезы.

С губ слетали одни и те же фразы, словно кто-то включил кнопку повтора. Я задохнулась от прикосновения. А ведь он всего лишь прошёлся ладонью от бедра до талии, но ощущения такие, будто меня облили кипятком. Собрав в кулак мои волосы, Алексей заставил выгнуться ему навстречу.

Поцелуй получился удушливым, почти жестоким, отравляющим кровь. В своих объятиях его императорское высочество тоже предпочитал властвовать безраздельно, чтобы без всяких компромиссов и увещеваний.

Никакой демократии. Как и всегда, впрочем.

— Ненавидь, — вибрация от его голоса отдалась в нижней части живота сладкой мукой, — кричи, умоляй. Тебе все равно не уйти от меня. Никогда. Даже смерть не разлучит нас, Ольга, пока я того не пожелаю.

Мой ноутбук и флаеры, среди которых был билет в Большой театр, полетели на пол. Обхватив крепкую шею, я втянула запах Алексея, затем со всхлипом дернула за ворот к себе. На разъедающий жар браслетов я не обращала внимания, — гори пламенем! — череп без того раскалывался на части, в него клином вбивалась привычная мигрень. Спасали поцелуи, походившие скорее на укусы, и пальцы, крепко сжимавшие затылок.

Что-то изменилось, вместо боли пришла легкость и сладость — ее вкус растекся на языке патокой. Алексей расслабился, приоткрыл завесу, и защита пала. Теперь я видела, как много в нем чувственности, страсти и… злости. А потом усталость, такая бесконечная, что ни конца, ни края не видать. Все время, пока я боролась с демонами, его собственные пожирали душу изнутри. И он ни разу не показал их мне.

До этого момента.

— Ты в бешенстве, — выдохнула между чередой дразнящих поцелуев, дернули пиджак, но ткань не поддалась.

— Вроде бы просил не читать меня, — чуть громче, чем всегда, ответил Алексей и оголил мои плечи.

Когда там мастер должен приехать? Боль, к слову, исчезла.

— Браслет отключился.

— Расстреляю всех виновных, явно производственный брак.

— Или кому-то нужна свобода.

Я ощутила лопатками твердую поверхность столика. Как он не перевернулся под моим весом и не сломался — загадка. Склонившись, Алексей придержал столик рукой и посмотрел на меня. Сталь обратилась в пепел, столь же прекрасный, как и печальный. Потому что не только я, но и он безмолвно сгорал в пламени этой безумной связи.

— У императора нет права на свободу, — тихо сказал Алексей, и я проглотила горько-сладкую слюну. — И выбора тоже нет.

Протянув руку, я коснулась его щеки и почувствовала прикосновение губ к ладони. Невидимым клеймом он осел на коже.

— У тебя есть власть, Алекс, — прошептала я в поцелуе. — А твоей свободой всегда буду я.

Глава 18. Влад

В квартире на Царской улице, больше походившей на грязную помойку, было тихо и на удивление светло: солнце пробивалось сквозь пустоты в окнах. Но я знал, что оно лишь иллюзия, качественно созданное отражение реального мира. Осколки зеркал напоминали сверкающие самоцветы, которые от прямых лучей превращались в радугу под ногами. Казалось, весь драный линолеум усыпан ими.

«Хрусть-хрусть» — каждый шаг сопровождался этой мелодией.

Я поднял пистолет и услышал громкий хохот с четырех сторон, как будто мой противник находился везде и нигде одновременно. Оно и не удивительно, ведь этот мир создал Зеркальщик. Здесь — его территория. Целая вселенная, где я в любой момент мог погибнуть.

— Падала с крыши капель,

Потекла ручейками водица;

А у мерзлого озера, посреди камыша,

Горько плачет от боли девица.

Где же возлюбленный, где?

Бьется в клетке молчания как птица.

Ни письма, ни записки в ответ,

Видно, сгинул любимый на границе.

— По мне некому плакать, — скрип зубов резанул по ушам, только я не сразу понял, что сам двинул челюстью от злости. — Твои старания уйдут в молоко.

— Согласитесь, офицер, печальная картина. Вот гибнете вы на одном из заданий во имя короны. А дальше? Ничего, пустая слава для трупа, которому все равно, сколько медалей повесят на его мундир, — слова зеркальщика попали в цель.

Просто сон, тысячный за последний год. Умом я понимал, что зеркальщика давно нет, а на улице Царская в том доме давно поселились другие люди. Я в Питере, а воображение вернуло меня в Урюпинск на год раньше. Вот только… Уж очень реальным казались ощущения, слишком сильно жгли раны, и последние искры дара поддерживали мое тело, пострадавшее от вызова демона тело.

Его рев, кстати, доносился издали. Как бы и рядом, и в то же время за зеркальными стенками.

— Когда вытащу тебя из норы, тогда и поговорим про трупы и медали, — процедил я, крепче обхватив пистолет.

— Тебе больно, ты страдаешь. Магия уходит, поводок слабнет, — шепот обжег ухо, и я резко обернулся, но никого не увидел. — Даже если выживешь, больше никогда не станешь прежним. Как и мы все, ты останешься для страны всего лишь песчинкой. Отработанным материалом, который выбросят за ненадобностью.

— Заткнись, — прошипел я. Сделал два выстрела, но промахнулся. — Karachun, veni! Ad me![1] — позвал демона.