Бессилие и ужас в театре кукол

— Они знают! — Испуганно шепнул мальчик и весь задрожал, почувствовав как с него в один миг слезла кожа. Теперь, вновь оглянув класс, он поймал на себе несколько подозрительных взглядов. «Но как же? Как же?» — в панике думал он, осматривая свою одежду и ища на ней пятна крови или ещё что-то, что могло выдать в нём убийцу. Ничего не было, но он без сомнений чувствовал на себе многочисленные злые взгляды: «Зна-а-ют!» — мысленно взревел он и закрыл голову руками. Дыхание его было тяжелым, чугунным, и он всеми силами старался не выдать в себе паники.

— Нет, надо вести себя как обычно, у них нет доказательств, нет ничего. Они не могут ничего доказать, я в безопасности, — успокаивал он себя, но предательский пот так и струился по его лбу.

Он попытался выпрямится и безмятежно глянуть в окно, но не смог повернуть шеи. Она задеревенела и никак не хотела слушаться. Перед его глазами всплыла сцена убийства. Окровавленное лицо парня и его убогое тело. Наверняка этот образ застыл в его глазах и одноклассники видели его. Точно! Эта картинка предательски горела внутри зрачков и из-за неё все знали о его грехе. Или нет. Или им рассказал кто-то из тех, кто наблюдал за ним. В любом случае, он раскрылся. Убийство оставило на нём не стираемую метку.

— Марк, ты, случаем, не болен? Ты весь красный, — проходя мимо, сказала ему одна из одноклассниц.

Юмалов чуть ли не завыл, но остался сидеть на месте. Кровь в панике билась у его висков, пытаясь пробиться наружу и сбежать из этого ада.

— Нет, это лишь моё воображение, я слишком переволновался за последнее время…

— Ты чего там бормочешь, Юмалов? Урок уже начался, — сурово сказала учительница. И правда, все сидели по своим местам, а он даже и не заметил звонка.

Спустя несколько минут он сумел взять себя в руки и успокоить панику. Теперь он корил себя за этот приступ безумия. Марк ведь и сам прекрасно понимал, что всё это лишь его мнительность и больное воображение… всего лишь бред, болезнь, но как он мог доказать это своему подсознанию? Волны ужаса хлестали беспощадно хлестали его разум, отступая лишь на время. Это была настоящая мука. На следующую перемену он уже не выдержал и сбежал из класса, до боли стискивая ворот рубашки. А там — в коридоре — было ещё хуже. Сотни школьников шныряли там и, конечно, «тоже знали». Так что он запаниковал ещё больше и тут же бросился в туалет, запинаясь и бесцеремонно расталкивая массовку, а затем заперся в одной из кабинок и — выдох.

Теперь он был один и мог спокойно подышать. Сотни взглядом отлепились от его лёгких, давая им возможность беспрепятственно наполнится воздухом. В туалете было окно, через которое можно было смотреть на улицу да на парочку голых деревьев, посаженных на территории школы. Выдавив скромную улыбку, Марк принялся рассматривать извилистые стволы, накрытые белым снегом. Они твёрдо вцепились в землю и нагло вырывались вверх, где, не выдержав, распадались на кучу ветвей и ниспадали вниз. Выглядели они так: д е р е в ь я. «Интересно, а там, по ту сторону, природа выглядит так же?» — размышлял мальчик, когда его умиротворённое и ложное одиночество наглым образом нарушили. В туалет вошёл давешний одноклассник, который недавно просил его что-нибудь рассказать.

— Метка! — крикнул он, заставив Марка вздрогнуть

— Чего?

— Да ничего, — пожал плечами юноша.

Он медленно прошёл вперёд и, встав возле Юмалова, тоже стал смотреть в окно. Отойдя чуть назад, Марк осмотрел мальчика сзади. Грузное, нескладное тело, слишком широкая спина, скошенные друг к другу ноги и кудрявые игривые волосы, в которые просочился свет его души. Да, этот паренёк был хорошим человеком. И заметив это, Марк подумал о том, что мог бы убить его прямо сейчас. Не из ненависти, а из милосердия и, чего уж греха таить, из собственного страха — взять и убить, освободить свет из этих волос, разрушить сковавшую душу оболочку и выпустить дух из мира этой ужасной истории в мир совершенно другой или, что было бы ещё лучше, в ничто. Он мог бы наброситься со спины и ударить по голове чем-нибудь тяжёлым, например тем кирпичом, валяющимся на полу у унитаза. «Нет! — отдёрнул он сам себя с неприкрытым отвращением. — Не сейчас. Я не могу».

Марк стал присматриваться к парню, чтобы понять: знает он или нет. Это чувство — некая мания, засевшая в его разуме, будто плесень — не покидало Юмалова, мучило его. Однако чем больше он всматривался и вслушивался в слова, движения и в целом поведение одноклассника, тем более терялся. «Он ведёт себя совсем как обычно, но почему тогда я в такой панике? Почему мне так страшно рядом с ним? Что происходит? Мне кажется, я схожу с ума», — терпя скребущую сердце боль, шептал он, изредка деревянно отвечая на бессмысленные вопросы парня, чьего имени он даже не помнил, а порой даже сам о чём-то спрашивая. И да, всё то время, что Марк размышлял о своей паранойе, он вёл диалог. Занимательная многозадачность. Однако после, когда юноша пытался понять, о чём же они говорили, он вдруг понял, что в сущности ни о чём. А значит и заслуги здесь никакой у него нет — кидать пустоту в пустоту не так уж и сложно. Но вдруг эта пустота приобрела слишком большой объём и стала давить на Марка. Своим массивным телом она упёрто наваливалась на него. И юноше стало неприятно, даже гадко. Замерев и сжав челюсть, Юмалов остановил своего бывшего товарища в самый разгар его речи и крикнул:

— Боги, да скажи же ты хоть что-нибудь!

— Но что?

Не дослушав парня, Марк развернулся и быстрым шагом вышел из туалета. Его же одноклассник остался в одиночестве и недоумении, едва ли он что-то понимал, но сердце его сковала печаль и обида.

Войдя в класс и сев за парту, Юмалов тяжело вздохнул и подумал о том, что ему невероятно лень сидеть тут и терять своё время за просто так. В те минуты это здание виделось ему далеко не храмом науки, а местом, где он отдавал своё время, получая в обмен… что же он получал? Вероятно, возможность получить визу в менее «проблемную» взрослую жизнь. А быть может просто отсрочку от ещё более жестокого и бессмысленного существования. По крайней мере пока что он был не свободен и не мог решать, что ему делать, а зачастую уже одного этого хватает для счастья. Несвобода — вот то, что действительно делает детство радостным и солнечным. К сожалению, этого не поймёшь, пока не выйдешь из тюрьмы в мир, к которому ты не готов и которому не нужен. Однако пока ещё Марк стремился к свободе и смыслу, не понимания, что это одно противоречит другому и что обе эти вещи принесут лишь горе. А ещё больше он стремился к тому, чтобы закончить этот учебный день.

К счастью, совсем скоро уроки окончились. Марк поспешно вышел из здания школы и поджал губы, почти как в улыбке, хотя радости внутри него не набралось и на слезинку воробья, разве что холодный ветерок сдувал с кожи часть усталости и было полегче. Будучи на улице, он глубоко и громко вздохнул, после чего неторопливо зашагал в сторону дома, осматриваясь кругом и вдыхая свежий зимний воздух, в котором, однако, уже появился мягкий, едва уловимый запах весны. Прохаживаясь вдоль безликих улиц, Юмалов задумался, потоптался на месте и решил всё же сходить к центру города заодно. Идти напрямик было не очень далеко, так что его ничего не останавливало.

Тем временем по центру городка устраивалась казнь. Добравшись за какой-то час до площади, где она происходила, Марк остановился, нахмурился и глубок задумался. Челюсть его ходила из стороны в сторону, пережёвывая сомнения.

— Что-то тут не так. Что-то неправильное в происходящем. Но что именно? Казнь? Это странно? Это кажется мне странным. Вроде бы всё в порядке, да что-то не даёт мне покоя. А как раньше у нас исполнялись смертельные приговоры? Не помню… был ли я до этого хоть на одной казни? Чёрт. Явно происходит что-то странное, — как умалишённый бормотал он, колупая пальцами пуговицы куртки.

Тут кто-то, проходя мимо, толкнул его плечом, сильно. Охнув, Марк несколько раз подпрыгнул на месте и усиленно замахал руками, пытаясь не упасть. Человек же, толкнувший его, огляделся и смерил юношу столь ничтожащим, презрительным взглядом, что у Марка аж сердце сжалось. Затем этот человек лениво попытался стянуть с лица маску брезгливости и аккуратненько так, незаметно стряхнуть с плеча грязь, оставленную мальчиком. Однако получилось это так очевидно, показательно и театрально, что юноша не мог даже обижаться. Только лишь горькой усмехнулся и снова вернулся к своим размышлениям.

— Казнь… да? — Сказал он.

Он было развернулся, чтобы пойти дальше, но всё-таки решил остаться и присмотреться получше, ведь странное чувство не отпускало его. Оно засело в груди подобно комку пряжи, хвост которого привязали к эшафоту. Чувство зудящее, настойчивое, твердящее о том, что его пытаются обмануть.

В эту самую минуту, как Марк был погружён в свои сомнения, на бездарно реконструированном постаменте зачитывался приговор тощему, вертлявому мальчику, имеющему такие добрые и даже умные глаза, что было решительно непонятно, какое же злодеяние он мог вообще совершить. Чуть позже выяснилось, что вешают юношу за престранное и даже нелепое деяние. Пару недель тому назад он шёл по улице, где встретил нескольких полицейских без формы, одного из которых принял за своего дядю. Обрадованный встрече с родственником, которого не видел уже пол года, парень быстро полез обниматься. Понял же он, что обознался, лишь когда его оттолкнули в сторону, бросили на землю и стали суматошно избивать дубинками. Эту историю Марк узнал от прохожих, также смотрящих на исполнение приговора. Сами же палачи приговаривали паренька к смерти за «нападение на полицейского и попытку сломать ему шею».