Бессилие и ужас в театре кукол

— Мразь! — закричал юноша и метнулся в сторону.

Там, на полу, лежала отломанная и слегка погнутая железная палка — ножка от подставки для гроба. Он схватил её, перехватил как дубинку и побежал на монстра. Замахнувшись, Марк со всех сил ударил врага по лицу. Удар отдался обратно в руки мальчика и прошил его тело мурашками. И всё равно он продолжил бить: ещё и ещё. Железо въедалось в плоть, ломало кости и хлюпало внутри пробитой головы. И всё это отдавалось обратно в тело Марка в виде дрожи, мурашек и чувства омерзения. А существо покачивалось, вздрагивало, но не падало. Стойко и храбро оно выдерживало ломающийся череп и обливалось собственной кровью. Марк замахнулся снова. Замахнулся — и не смог ударить. Вместо этого он злобно отбросил в сторону палку и толкнул существо. То снова покачнулось и рухнуло на спину. Завыло от боли и страха. Юношу всего перекосило, и он, закрыв глаза, надавил ботинком на шею чудовищу.

Кажется, мертво…

Легче не стало, чувство отвращения никуда не делось. Сотни червей ползли под его кожей, и, казалось, от них никак не избавиться. Странная мысль неотвратимым барабанным боем кружилась вокруг его разума: «Это будет длиться вечно». Юноша отступил от трупа на пару шагов и, будто высматривая свидетелей своего преступления, заозирался. А свидетели были: из углов ангара, из его стен и теней повыползали существа. Очень похожие на убитую мальчиком рыбу. Все они были уникальны, но каждый болезненно походил на остальных. Все они медленно шли к Марку и упорно смотрели на него, следили, сверлили своими мутными взглядами. Глаза у них были пустые и маленькие, как у игрушек. В общем-то, эти накрытые шубой из гноя и слёз бусинки даже глазами-то не были, а только так — пародией. А внутри — ни капли разума, мыслей или чувств. Только одно в них было — отражение самого Юмалова. Юмалова и его глаз. Глаз, в которых засело осуждение. Оно отразилось внутри существ и поселилось в них. И теперь Марк видел осуждение в устремлённых на него взглядах. Это были его же собственные глаза, его же мнение о себе, но мальчик не сумел этого понять и распознать, он посчитал, будто бы эти безвольные и насквозь пустые куклы осмелились осудить его. Будто бы это были их мысли.

— Не надо… — прошептал он и вдруг услышал шорох рядом с собой, а за ним и хрип. Существо, которое он пытался убить, все ещё было живо. Дрожа и дёргаясь, оно пыталось подняться с пола, в то время как кровавый ком, занявший место его головы, булькал и хлюпал.

— Да чёрт! — вымученно крикнул Марк.

Он отпрыгнул ещё дальше от восставшего мертвеца и сжал кулаки. Грудь его вздыбилась, рот раскрылся, как для крика, и внезапно тело мальчика расслабилось, обмякло. Невразумительным взглядом он обвёл своих наблюдателей и поджал губы.

— Хватит, пожалуйста. Это затянулось уже слишком сильно. Я не хочу больше. Никто не хочет. Хотя бы не сейчас. Давайте просто оставим это на потом, хорошо?

Сказав это, Марк оттолкнулся ступнями от земли и бегом рванул в сторону туннеля, из которого вылез. По пути перемахнул через парочку мешающихся гробов, оттолкнул в сторону одно из существ и оказался у того самого ящика, из которого и вылез. Руки мальчика не медля вцепились в деревянный бортик, он уже был готов прыгнуть внутрь, но вдруг остановился. За ним все ещё наблюдали. Десятки глаз. Может быть, даже больше. И во всех этих глазах отражались его собственные. Это странным образом связывало зрителя и актёра, но эта связь казалась ему лишней. Один только вопрос мучил Марка: зачем?

Без особого энтузиазма он всё-таки запрыгнул в гроб и тут же провалился во что-то холодное, колючее и даже твёрдое. Конечно, веки его были крепко сомкнуты, вместо глаз смотрела кожа. И она была в ужасе.

Однако скоро он очнулся от своего сна, и это путешествие почти полностью смазалось в его памяти. Но и правда: зачем?

2. Когда что-нибудь обретёт смысл?

2.

Внезапно Марк очнулся в незнакомом, странном месте. Одетая в белый с синим отливом халат медсестра вела его за собой по многочисленным коридорам, разобраться в которых было решительно невозможно. Они поднялись на этаж выше, прошли по бежевой анфиладе — совсем пустой и невзрачной, — а затем оказались перед большой железной дверью. Её отперли. Внутри находилась белая комната, заставленная цветами и разномастными полочками, в общем-то, симпатичное помещеньице, в котором было приятно находиться. Как выяснится позже, этот коридор был местом, где больные встречались со своими родственниками, а уже за ним, скрытый от посторонних глаз, находился настоящий блок, в котором и предстояло прожить какое-то время Марку. И только к этому моменту времени он стал понимать, что здесь происходит — родные положили его в психиатрическую лечебницу.

— Но ведь я не сошёл с ума, я всего лишь спал… — прошептал недоумевающе мальчик. К счастью, медсёстры его не слышали.

Ещё одно «к счастью» заключалось в том, что положили его пока ещё только на осмотр, а не на полноценное лечение. Так что больным он не был, оставалось лишь доказать это врачам.

Быстро пройдя через приёмную с цветочками, они подошли к большой белой двери и отперли её. Один шаг и вот их маленькая процессия оказалась в совершенно ином мире. Вместо лицеприятно, дружелюбного коридора, предстал коридор уже совсем другой. Он был очень широкий, просторный, похожий скорее на некий зал, нежели коридор. Потолок в нём так же был очень высоким, но всё равно атмосфера стояла душная и пропитанная теснотой, не хватало воздуха. От этого помещения расходилось в стороны шесть проходов, ведущих в четыре палаты, столовую и туалет, и всё это было лишёно каких-либо дверей, кроме, разве что, туалета. Стены здесь были абсолютно голые и бесстыжие, разве что выкрашенные в неприятный, блеклый голубой цвет. Этот оттенок сразу не понравился Марку. Было видно, что дизайнеры сего заведения начитались статей о том, как синий и голубой цвета успокаивают людей, и, видимо, руководствуясь этими статьями, они взяли да выкрасили всё в блоке в ужасный голубой оттенок, от вида которого хотелось блевать и убивать. Пол также представлял из себя не что иное, как чистый бетон, частично выкрашенный в заочно ненавидимый Марком голубой цвет. Посередине коридора стояла белая будка, в которой располагались медсёстры, следящие из неё за порядком. Марка подвели к ним.

— Вот, Марк Юмалов, принимайте! — сказала медсестра и тут же, развернувшись, ушла.

— На, распишись, — две оставшиеся протянули ему какую-то бумажку. — Пролежишь тут недельку-две, а там посмотрим, что с тобой делать будем.

Затем они стали проверять его портфель, который всё это время висел у него за спиной. Женщины, обе очень неприятные, худые до гадости и будто слегка отёкшие, искали в его рюкзаке любые острые или хотя бы твёрдые предметы и, находя, нещадно отбирали их и прятали в железный шкафчик. Не пожалели они даже ложку.

— Так, сигареты давай сюда. Мы будем выдавать только три штуки в день.

— Я… не курю, — поборов первичный шок, произнёс Юмалов. Кажется, он так давно ничего не говорил, что язык едва ворочался во рту, будто проржавевший механизм, мысли, к слову, тоже только начинали приходить в движением.

— Пф, — послышалось от одной из медсестёр. Она, к слову, была горбатой, как цифра «2», поэтому Марк так и решил называть её Двойкой, а вторая, соответственно, стала Единицей.

— Брехня. Ещё и крашенный, ты посмотри на него! Тьфу! Ах да, самое важное чуть не забыла, не смей мне тут устраивать драки, а то я твоё дело-то, — она ткнула своим костлявым и бледным пальцем в тоненькую папку, — подправлю, усёк? А если будешь вести себя хорошо, то выйдешь отсюда без лишних проблем, — на том его и отпустили, забрав предварительно телефон.

Поселился Марк в большой палате с одиннадцатью одинаковыми советскими койками. Правда, лишь пять из них были заняты — Марк оказался шестым. Войдя внутрь, он осмотрелся. На кроватях, кто как, лежали молодые парни, всем не больше восемнадцати лет. Двое были одеты в какие-то спортивки и домашние тапки, а оставшиеся выглядели и вовсе оборванцами: ходили в рваных кофтах и подштанниках, а на лицах имели то типичное нахальное выражение, что мы обыкновенно видим у хулиганов в фильмах и сериалах. Завидев этих парней, Марк даже удивился: «Не думал, что такие существуют вне кино». Он чуть вздёрнул подбородок вверх и стал их рассматривать, а они в ответ поначалу глядели на него удивлённо, а затем злобно и насмешливо.

— Вот Ромка когда проснётся охуеет-то, — произнёс кто-то, пока Марк стелил свою кровать.

— Эх, повезло ведь мне так, — пробубнил Марк себе под нос. — По крайней мере скучно тут не будет…

Но и в том он ошибся: в психбольнице было очень и очень скучно. Первый вечер прошёл довольно спокойно. Он как-то скомкано поздоровался с остальными парнями и, хотя до отбоя оставалось всего часа два, он успел наслушаться от них шуток по поводу цвета волос на всю оставшуюся жизнь, особенно был возмущён и активен этот самый «Ромка». Когда этот парень проснулся, его ткнули в плечо и указали пальцем на Марка. Тот округлил глаза и лаконично выругался. Впрочем, ничего хуже шуток не случилось, и Юмалов лёг спать со вполне спокойной душой, хотя и не совсем мог уместить в голове тот факт, что ему придётся жить в этом месте ближайшее время.

На следующее утро он получил свою кличку: Малина. В палате с ним лежал ещё и «Белый»: парень лет шестнадцати, блондин. Марку казалось, что это был натуральный цвет волос, но остальные люди в палате почему-то всё равно были очень недовольны им, словно тот виновен в этом. К счастью для Белого, он хорошо умел отшутится от любой ситуации, а потому особых трудностей не испытывал.

У Юмалова — медсёстры почему-то произносили его фамилию с насмешкой и издевкой — это был первый полноценный день пребывания в психиатрической клинике, а потому с самого утра его ждало огромное количество открытий. Самым первым из них был будильник, звеневший ровно в семь утра, — им была какая-то весёлая мелодия, созданная, наверное, для успокоения, которая играла целых три минуты без перерыва. Все больные ненавидели этот будильник до скрипа зубов, отчего этот поющий ублюдок даже сближал их, в какой-то мере.