Бессмертник

— А другие находят?

— Да, очень многие. А некоторым и искать не приходится, они с этим рождаются, как с благословением Божьим. Твой дедушка, например.

Лора открывает рот — спросить: «А ты?» Но почему-то не спрашивает.

Анна поднимает руку, простирает ее над могилой в опаляющем, колышущемся мареве. Выпуклые голубые жилки, бурые пятнышки — словно чужая, искореженная болезнью рука. Но это не болезнь, это старость. Плоть от плоти моей лежит в этой земле. Моей, и Джозефа, и его старухи матери, которую я так и не полюбила. И Агатина. Тоненькая, хрупкая Агата и ее надменные, презирающие иноверцев родители. Агата и Мори, бедная, бедная пара, чьи любовь и мука породили этого мальчика.

— Я так мало понимаю, — произносит Анна вслух, громко и четко.

Лора с проводником смотрят на нее изумленно.

— Ваш шофер машет снизу, — говорит проводник. — Пора ехать, а то на самолет не поспеете.

— Подождите минуту. Подождите. Я сейчас.

Они тактично отходят подальше, ждут ее у ворот. Так, надо запомнить: из-за изгороди свешиваются вечнозеленые, неувядающие ветви; справа два небольших лавровых куста, обсаженная геранями дорожка…

Мир тебе, Эрик, сын моего сына, если ты есть и где бы ты ни был. Шалом.

— Покидать такие красивые места всегда жаль, — говорит Лора. — Даже если провел тут всего несколько дней и не успел ни к чему привыкнуть.

Они выезжают на прибрежную равнину на исходе дня. Внизу дышит Средиземное море и зеленеют апельсиновые рощи, рассеченные надвое стрелой ведущего к аэропорту шоссе.

— Хорошо, что ты здесь побывала? — спрашивает Анна. — Особенная страна, правда?

— Ой, конечно! Здесь от всего, от каждого камня древностью веет! Тысячи, тысячи лет — и все незыблемо. — Лора порывисто прикладывает руку к груди. — Даже не ожидала, что меня так проймет.

— Понимаю, — говорит Анна. — Понимаю.

— Нана, скажи… Мне показалось, ты смолчала, потому что не хотела ссориться во время поездки. А на самом деле ты жутко на меня сердишься, да?

— Сердилась. Больше не сержусь.

— Почему?

— Не знаю. Но прошли боль, злость, обида — называй, как хочешь.

— Я рада, — просто сказала Лора.

Анна, как всегда, видит разом обе стороны медали. Джозеф вечно жаловался, что она со всеми соглашается и не имеет собственного мнения. Но одно она знает твердо: все люди разные и догмами не прожить. Кому-то и ложь — не ложь, а кому-то и правды мало.

Главное — жить. Беречь и лелеять жизнь. Сажать цветы, взращивать их, а сорняки выпалывать или в крайнем случае прятать от чужих глаз.

— Ле-хаим, — произносит она вслух.

Водитель улыбается в зеркальце:

— Вы правы, миссис. Жаль, нет под рукой доброго вина, а то я бы охотно поддержал ваш тост. Ле-хаим. Пускай все будут живы и здоровы.

47

Свадьба по всем статьям «неправильная». Джозеф — доведись ему на ней присутствовать — пришел бы в полнейший ужас, причин для этого великое множество. Но все-таки Анна тронута до глубины души. Лора пожелала сочетаться законным браком в саду, возле ее дома. Айрис и Тео вроде бы не обиделись, вида, во всяком случае, не показывают. Впрочем, свой сад Айрис совершенно запустила, зато здесь, у Анны, ухожены каждый цветочек и дерево. Груши на знаменитых на всю округу шпалерах ломятся от плодов; флоксы с трудом несут лиловые и светло-розовые шапки; воздух напоен корично-ванильным ароматом — запахом лета.

Для официальной части церемонии пригласили судью, мать одного из однокашников Робби. Сейчас молодые стоят перед ней, взявшись за руки. Жених в холщовых брюках и рубахе с широким воротом, невеста — в длинном белом одеянии из ситца и белой накидке, на которой огнем горят Лорины рыжие косы. «Похожа на меня в юности». Лора не сводит с Робби боготворящих глаз. А недавно — вчера? — так же стояла Айрис, я помню ее строгие черты в обрамлении белых кружев.

Робби начал читать стихотворение, которое они с Лорой выбрали специально для свадьбы; Филипп тихонько заиграл на портативном органе.

Земля — приют влюбленных — пастушек, пастушков, мир шепота и вздохов — извечно он таков. Здесь любящие пары пернатых, рыб, зверей Господь соединил. Лишь я один с тоской моей [7] .

«Нана, Эмили Дикинсон — наша любимая поэтесса, — объясняла Лора. — Ты ее наверняка читала и не можешь нас не понять».

Что ж, приятно, что внучка верит в ее образованность. Анна действительно когда-то читала Эмили Дикинсон, поскольку ее наряду с Миллей, Робинсоном и Фростом обожал Мори.

7

Здесь и далее: из стихотворения Э. Дикинсон «Неделя Валентина» (1850), перевод А. Кудрявицкого.

В ответ зазвучал голосок Лоры:

С опаской к дереву иди, затем — скорей наверх! В объятья деву заключи, свет вспыхнул иль померк над вами, все равно — влеки любимую в леса, цветы дари ей, дом построй, смекалки чудеса яви — и флейты запоют, и барабанный гром означит утро дня, куда вы вступите вдвоем.

В наступившей тишине никто не кашлянул, не шелохнулся. Потом заговорила судья. Интересно, что думают об этой церемонии гости — такие разношерстные, верящие в разных богов? Айрис ужасно переживает. Тео сдержан, но тоже волнуется, причем больше, чем пристало человеку, абсолютно, по его словам, равнодушному к религии.

«С такими браками нас скоро вовсе не останется на земле, — вздыхала Айрис, готовясь к Лориной свадьбе. — А вспомню папу, прямо плакать хочется».

Что верно, то верно. Джозеф бы этого не вынес. Его любимица Лора выходит замуж таким неподобающим образом. А он-то мечтал о достойной свадьбе по древней еврейской традиции! Видел ее под хупой в молельне, что он пристроил к синагоге.

Но Робби, безусловно, замечательный юноша. А Джозеф покоится в земле. Новые времена, с ними не поспоришь. Все равно что бороться с океанским течением, с морским приливом. Новое всегда идет на смену старому, всегда.

Что-то остается, что-то уходит навеки.

Чуть в стороне выстроились родственники Робби, патриархальное семейство из маленького городка, все женщины в платьях из набивного ситца и белых перчатках до локтей. Разумеется, они не одобряют. Но — куда денешься? Новые времена, новое поколение. Никто теперь не стоит насмерть за свои религиозные принципы.

Взгляд Анны скользит по лицам, фигурам гостей. Нью-йоркские девочки в туфлях-лодочках, с длинными прямыми волосами. На лицах — никакой косметики, как во времена ее молодости. Не то что напудренные и раскрашенные лица их матерей. Внучки похожи на бабушек. Стрелка обошла полный круг.

А вон Малоуны. Надо же, приехали из своей Аризоны! Ему ведь уже… так, погодите, Джозефу было бы восемьдесят два, значит, Малоуну — восемьдесят пять. А Джозеф всегда тревожился за его здоровье, говорил: Малоун долго не протянет.

Увы… Только на похоронах или на свадьбе и встретишься с людьми, которых не видел целую вечность. А то и с новыми познакомишься. Впрочем, этих близнецов — снова близнецы, через два поколения! — она видела в Мехико в 1954 году. И был им тогда один год от роду. Рейнальдо и Раймундо.