Бессмертник
Шрифт:
— Ты так рассуждаешь, будто война кончится уже завтра, — сказала Анна. — А по-моему, ей конца не видно.
— Нет, завтра она не кончится. Но я хочу подготовиться. — Джозеф улыбнулся Малоуну. — Твоим мальчишкам будет чем заняться, когда вернутся с фронта.
Мужчины поднялись, Малоун направился к двери.
— Большой привет Мери. Насчет пятницы еще позвоню! — крикнул Джозеф ему вслед.
Анна потушила свет, и они ушли в спальню.
— Малоун — соль земли, — тепло и просто сказал Джозеф.
— Мне всегда чудится в нем печаль.
— Печаль?
— Да уж.
— И все-таки, — сказал Джозеф, скидывая ботинки, — я бы не возражал иметь семерых. Я бы, пожалуй, справился.
— Наверняка. Мне иногда кажется: ты справишься с чем угодно. Тебе все по плечу.
— Честно? Ты не шутишь? Это самая лучшая похвала, Анна. Мужчине нужно, чтобы жена в него верила. И знаешь, я в последнее время вдруг снова почувствовал себя молодым! Я еще многого достигну, мы еще пробьемся наверх, заживем как люди!
Ее охватило смутное, неуловимое, неизъяснимое предчувствие. Похожее на страх. Она испугалась нового вызова судьбы, нового спора с ней и неизбежного дичайшего напряжения воли и сил. Она вспомнила, как рвался он к вершинам тогда, в первый раз — неутомимо, не успевая перевести дух. И все пошло прахом. Захотелось крикнуть: хватит, это уже было, давай жить тихо, без грандиозных замыслов, не подставляйся ударам и обманам жестокого мира. И она сказала, не умея сказать иначе:
— Джозеф, нам ни к чему пробиваться наверх. Мы и так неплохо живем.
— Глупости! Что значит «неплохо»? Мы влачим это скудное существование почти тринадцать лет! Всех удовольствий — съездить погулять в Асбери-парк! Я хочу вырваться отсюда — наверх! Когда-нибудь, и этот день недалек, у нас будет собственный дом с участком. У меня в голове полно планов, таких планов!..
— Дом? В наши годы? Дом нужен семьям, где много детей. Нам-то он зачем?
— Чтобы жить! И что значит в «наши годы»? Посмотри на себя! Ты еще молодая женщина.
— Так ты всерьез покупаешь дом?
— Пока нет, но куплю, как только смогу.
— Айрис не захочет уезжать из города.
— Захочет. А не захочет, так у нее своя жизнь, пускай решает сама. И вообще она к тому времени, наверное, выйдет замуж.
— Не думаю. Я тебе не говорю, но мне за нее как-то тревожно.
— Знаю, что тревожно. Но нельзя же быть всю жизнь только матерью.
— Хорош советчик! Можно подумать, ты не тревожишься.
— Это верно, — сказал он с горькой усмешкой. — Парочка как на подбор. Но верно, все родители таковы. Нет, пожалуй, не все. И возможно, спокойные как раз и правы. У людей есть долг перед собой, не только перед детьми.
Сидя у туалетного столика, она видела Джозефа в зеркале. Он отложил газету и, приподнявшись на локте, наблюдал за ней.
— Мне нравится твоя новая прическа, — сказал он.
Во время войны женщины стали зачесывать волосы высоко надо лбом в стиле «помпадур», а по бокам отпускали их вольно, чтобы закрывали уши. Так же делала когда-то ее мать. Анна находила в себе все большее сходство с матерью, точнее, с тем образом,
который смутно помнила.— Не ожидала, что ты заметишь, — сказала она.
— Неужели я так невнимателен к тебе, Анна? Прости, если так.
Она отложила расческу, серебряную расческу с монограммой, подаренную на день рождения в незапамятные времена.
— Ты внимателен.
— Я стараюсь быть внимательным, — серьезно сказал Джозеф. — Ты счастье и смысл моей жизни, хотя я не очень-то умею это выразить.
Она перевела взгляд на ковер: три розовых бутона на бежевом фоне, завиток, мохнатый зеленый лист, три бутона…
— Я очень рада, — ответила она, — поскольку ты — счастье и смысл моей.
— Да? Надеюсь, что так. Потому что, когда мы поженились, было иначе.
— Не говори глупости.
— Какие глупости? Это правда, — возразил он без упрека. — Теперь это уже не важно, но зачем отрицать? Между нами все должно быть открыто и честно, всегда.
— Я была молода и глупа и ничего не знала о жизни. Ничегошеньки, понимаешь? — В глазах тут же вскипели слезы, и она смахнула их рукой. — Понимаешь?
— Раз уж мы заговорили об этом… Я вовсе не уверен, что все понимаю. Я чувствовал… чувствую, что знаю о тебе не все.
Анну обуял отчаянный, панический страх.
— Почему? Чего ты можешь не знать?
Он помолчал.
— Ну, раз уж мы заговорили… — повторил он. — Знаешь, когда я потерял голову?
— Даже не представляю, — солгала она.
— Когда Пол Вернер прислал эту картину с женщиной, якобы похожей на тебя. Я старался не показывать, но я совершенно обезумел.
— Но это было так давно! С тех пор прошли годы! Я считала, что мы выяснили и покончили с этим еще тогда!
— Да, верно. Глупо, конечно, но у меня эта история из головы не выходит. Ничего не могу с собой поделать.
— Обидно изводить себя из-за ерунды, — мягко сказала Анна.
— Ты абсолютно права. Но ответь раз и навсегда — только не сердись: ты любила его? Я не спрашиваю, любил ли он тебя, потому что это очевидно, да я и не возражаю. Но я хочу знать: ты его любила? Да? Анна?
Она глубоко вздохнула:
— Я никогда его не любила.
Я пережила такую тягу, такую тоску, такие муки желания, они и сейчас еще возвращаются. Часто. Но ведь это не любовь. Или? Или?.. А будь я сейчас женой Пола — нуждался бы он во мне так, как Джозеф? И может ли совершенство — а это было совершенство — длиться?
Джозеф заулыбался:
— Я верю тебе, Анна.
— Ты не станешь больше к этому возвращаться? Покончено с этим?
— Покончено.
Если бы я сама могла быть уверена, Джозеф. Все бы отдала, лишь бы не причинить тебе боли. Ты и не знаешь, как дорог ты мне стал за эти годы. И это очень странно, потому что мы совсем разные люди. У нас разные вкусы, разные взгляды. Но я могла бы, не раздумывая, отдать за тебя жизнь.
Так, значит, это и есть любовь? В конце концов, любовь только слово, такое же, как тысячи других слов. Повтори его несколько раз, и оно обессмыслится. Дерево. Стол. Камень. Любовь.