Бессмертны ли злые волшебники

Ощущение близости этого человека наполняло меня волнующим чувством — подробности жизни, даже самые, казалось бы, третьестепенные, становились выпуклыми и удивительными. Я поднимал с земли каштан неправильной формы, похожий с одного бока на уткнувшегося головой в колени мальчика, и думал невольно о том, что мой попутчик написал бы о нем славную историю, показывающую еще раз, что большие странствия к неоткрытым землям и даже мирам можно совершать иногда без помощи ледоколов и космических кораблей. Стоит только нагнуться. Возможно, это была бы история, опасная для жителей маленьких южных городов: осенью, когда опадают каштаны, они опаздывали бы на работу, поднимая без устали с мостовых маленькие смуглые чуда. Ведь рассказывали же современники Андерсена, что после того, как стала широко известна его волшебная история об уличном фонаре, жители улиц, где еще сохранились старые фонари, подолгу стояли перед ними, виденными до этого тысячи раз, и рассматривали как что-то новое, совершенно незнакомое, небывалое.

И это в самом деле редкостная история — «Старый уличный фонарь»! Углубляясь в нее, чувствуешь с особенной остротой, что действительность содержит в себе несравненно больше, чем обычно мы видим.

Помните эту историю? Когда почтенный фонарь одряхлел и уже не мог хорошо освещать улицу, его забрал к себе сторож, тот самый, который зажигал в нем огонь много лет — в метельные и дождливые вечера, в ясные летние ночи. Он и его жена не захотели расстаться со старым товарищем, уложили фонарь у себя в подвале, около очага и любовно ухаживали за ним. Но фонарь страдал — он страдал от сознания, что не может поделиться с людьми бесценным богатством. Когда в последний раз он освещал пустынную улицу, Жизнь — ветер, ночь, небо, далекие созвездия — наделила его редкостным даром: показывать тем, кого любишь, то, что помнишь и видишь сам. И вот теперь вечерами, слушая, как старики читали вслух книгу о путешествиях по Африке, фонарь страдал от мысли, что он мог бы одеть эту бедные стены подвала в живые роскошные картины тропических лесов, если бы хозяева догадались зажечь в нем огонь.

Пересказывать волшебную историю трудно и рискованно: чувствуешь, как с каждым словом теряешь крупинки драгоценного вещества, из которого она вылеплена. Поэтому, видимо, лучше, плодотворнее раскрывать не сюжет, а личные впечатления. Меня особенно волнует не то, что жизнь одарила фонарь чудесным талантом — чего не бывает в волшебных историях! — волнует человеческая высокая мука, которую испытывает фонарь оттого, что не может дар этот материализовать: показывать любимым людям разлитое вокруг них великолепие жизни. Часто невидимое, оно ждет в глубине, чтобы его вызвали оттуда.

Андерсен был намного счастливее старого уличного фонаря: он умел не только видеть сам это великолепие жизни, но и показывать его детям и взрослым, делая тайное явным.

Но мне хочется побыть еще немного с почтенным уличным фонарем. Я люблю его с детства и хорошо понимаю современников писателя, которые останавливались на старых улицах датских городов, уставившись в окруженную радужным пятном обыкновенную висячую лампу, — еще день назад они ее не замечали, а сегодня она в себя вобрала все, что только может быть удивительного в мире, потому что появилась волшебная история Андерсена.

Сущность обаяния, которым наделил Андерсен старый уличный фонарь, если попытаться выразить ее одним словом, в том, что он, фонарь, добр.Но разве в действительной жизни, а не в волшебной истории, могут быть добры вещь, камень или даже дерево, вообще что-либо неодушевленное? (Ведь современники Андерсена, видимо, реально ощущали благодаря ему доброту реальных фонарей.) На этот вопрос, по-моему, отвечает китайский поэт Тан Хоу, живший в XIV веке.

Он писал:

Покажи свое сердце без стесненья —

И твоя кисть будет вдохновенной.

Писать и рисовать — значит идти к одной

и той же цели,

К показу внутренней доброты.

Вот два товарища:

Старое дерево и высокий бамбук;

Рука, которая нарисовала — их свободной

кистью, преобразила их.

Произведение было закончено в одно

мгновенье.

Воплощение одного-единственного

момента —

Таково сокровище сотни веков,

И, разворачивая этот свиток, испытываешь

чувство нежности,

Как если бы ты видел самого его творца.

Андерсен и показывал внутреннюю доброту мира, которую, разумеется, можно и надо понимать как отражение внутренней доброты человека.

Но что такое «внутренняя доброта человека»? Как родилось это чудо? Не упало же с ночного неба, подобно таланту, которым жизнь одарила фонарь, когда он в последний раз освещал улицу!

Углубившись в историю человеческой нравственности, невольно замечаешь, что все великие мыслители — от Демокрита до Маркса — строили этику на широком философском фундаменте: на определенном понимании мира — бытия. В этом есть неотразимая логика. Не поняв мира, человек никогда не сложил бы основ разумного поведения, не нашел бы дорог к счастью. Те сокровища нравственности, которыми мы пользуемся сегодня не задумываясь, выкристаллизовывались тысячелетиями. Их создавали миллиарды людей, живших до нас: философы античности и рабы Спартака, Жан Жак Руссо и парижане, сокрушившие Бастилию, Чернышевский, Ленин и питерские солдаты.

За пониманием и объяснением мира шло, углубляясь век от века, желание видеть его разумным, человечным и ради этого идти на революционные изменения.

В основе этики революционеров — ощущение бесконечной ценности жизни и человека; к этому мы не раз еще вернемся…

Истоки человеческой доброты глубоки — это понимаешь и над страницами Андерсена. Погружаясь с головой в его волшебный мир, думаешь в первую очередь не о чуде доброты, а о чуде жизни.И это, наверное, плодотворнее.

Не нужно бояться детски наивных вещей, в них часто бывает скрыта большая мудрость. Помните у Андерсена унылые колбасные палочки, с которыми мыши отправились странствовать, чтобы научиться варить из них суп? Одна из мышей очутилась в царстве эльфов. Маленькие веселые существа украсили палочку венками и лентами, они водили вокруг нее хоровод, пели и танцевали. Потом, раздев колбасную палочку, вернули ее, и она, оставаясь с виду такой же унылой, голой, обладала теперь редкостным даром: по желанию владелицы-мыши на ней расцветали фиалки, и слышалась при этом тихая нежная музыка.

Колбасная эта палочка, я думаю, была для самого Андерсена символом жизни. Она, жизнь, может быть с виду однообразной, серой и все же нести в себе редкостные дары, которые из тайных станут явными, если мы будем их достойны.

Андерсен понимал жизнь как непрекращающееся чудо. И это рождало определенную этику. Потому что не только у великих мыслителей, но и у людей «обыкновенных» этика зависит и от понимания мира, отношения к нему.

Но перед тем как писать об этике, я хочу еще говорить о том, как Андерсен понимал мир. И говорить, не боясь показаться сентиментальным. Из-за того, что мы этого боимся, жизнь часто становится беднее и глуше.