Бессонный всадник

Нет, я не мог спать. В эту ночь я вспоминал, что с нами было в 1914-м. Люди не решились снова идти за Инри Кампосом. Мы истощили свои силы, когда в первый раз ходили в Пангоа. Старый Эррера глянул на часовых, охранявших его от сна: они дремали. В 1914-м люди тоже не смогли выдержать. Вот он, Инри Кампос, высокий, сильный, я его вижу, может быть, я с ума сошел? Не сплю, голова дурная, вот и чудится. Со мной всякое бывает. Глухой, темной ночью вижу звезды, а то – ночь ясная, звезд полно, а я гляжу – нет ни одной. Вся община Янакочи высыпала на главную площадь (глаза так и жжет, все от бессонницы), спорят, шумят (я все помню), крики взмывают в небо до самой колокольни. И вот в лучах солнца появляется на площади Инри Кампос, прекрасный, на белом коне. Шум затих. Собаки и те припали к земле, чуть слышно повизгивают. Толпа застыла. Инри Кампос продвигается вперед, с ним – четверо сыновей: Гумерсиндо – сама отвага, Сеферино – всегда с улыбкой, Селестино – движется мягко, как ягуар, и усы будто у. ягуара, а глаза… ох, девушки, берегитесь, и Сиприано – ростом мал, да разумом высок. Остановились на середине площади. Замерли барабаны, повисла над площадью тишина, бездонная, как наши ущелья.

– Братья! Месяц назад мы собирали Совет общины, чтобы подумать, как нам быть. Молодые и старые, деды и внуки, все видят одно: наши страдания, словно земные дороги, не имеют конца. У каждого человека есть тень. А у нас – две: голод, как тень, следует за нами всюду, куда бы мы ни пошли. Я знаю жизнь: я подымался на самые высокие плоскогорья Паско, пересекал раскаленные пески Ика, спускался в сельву. И голод всегда, как собака, шел следом за мной.

Солнце раскинуло огненные крылья, парит в безоблачном небе, будто орел. Инри Кампос поднял руку. Шум снова утих.

– Месяц назад, на этой самой площади мы порешили: нашим страданиям не будет конца, если останемся здесь. Пойдем искать Новые земли, пойдем туда, где нет господ. Есть такая земля. Там, за горами, где река Мантаро разливается широко и нет через нее брода, я видел равнину: много деревьев там, много птиц, много рыбы. Эта равнина зовется Гран-Пангоа. В тех местах никто никогда не произносил слова «мое».

– Пангоа, Пангоа, Пангоа!

Крики взлетели над толпой, канули в небеса, будто камни в воду.

– В Гран-Пангоа построим Новую Янакочу. Засеем ноля а урожай поделим – каждому столько, сколько ему нужно, чтобы быть сытым, а продавать не будем. В Новой Янакоче наши дети вырастут свободными, словно рыбы в реках, что бороздят эту чудесную землю. Я обещаю вам: все, взрослые и дети, будут есть всегда столько, сколько захотят. И никто не сгонит нас с нашей земли.

– Да здравствует Янакоча! – крикнул я.

Вся моя ночная усталость испарилась.

– Да здравствует Новая Янакоча! – поправил Инри Кампос.

Под руками обезумевших музыкантов лопались барабаны. Будто зерна маиса из прорванного мешка, посыпались люди, окружили Инри Камлоса.

– Подожди-ка, Инри Кампос! – закричал Ремихио Роблес, надсмотрщик из Уараутамбо, обидчик и притеснитель. – Зачем ты подстрекаешь этих несчастных уйти отсюда? Зачем лжешь, будто поведешь их на новые земли? Тебе, как и Раймундо Эррере, шестьдесят три года. Ты хорошо знаешь, что никаких новых земель нет. С тех самых пор, как мир стоит, есть сильные и слабые, те, что повелевают, и те, что подчиняются. Каждому свое. Господа наслаждаются жизнью на этом свете, а мы получим вознаграждение на том. Зачем ты обманываешь этих глупых людей? Не в новые земли ведешь ты их, а в новое селение, которое они построят. А ты станешь там господином. Лживыми словами подстрекаешь ты доверчивых дурачков покинуть родные дома, ты обещаешь им светлое будущее, а оно будет еще хуже, чем прошлое.

– Да здравствует Новая Янакоча! – закричал я.

Ремихио Роблес указал на меня пальцем.

– Да не забудутся слова твои, Раймундо Эррера. В тот день, когда Инри Кампос станет господином в местах, которые ты хвастливо зовешь Новой Янакочей, да падет на тебя вся вина и боль за наше заблуждение! Этот человек ведет вас на гибель! – Он' указал на Инри Камлоса. – Он силен, хитер, привык к опасностям, а сыновья его в расцвете молодости и сил. Они заставят вас исполнять свою волю, и вам придется подчиниться. Тот, кто притворяется вашим слугой, станет вашим господином. Так ведется с тех пор, что стоит мир.

И отвечал Инри Кампос:

– В тот день, когда твои хозяева потребуют доказательств, что ты верно им служишь, можешь позвать нас в свидетели. А сейчас молчи и смотри!

Инри Кампос проехал сквозь толпу и остановился. Перед ним стояли старик и старуха в лохмотьях.

– Как тебя зовут? – спросил он старика.

– Селестино Роблес.

– Кто это такой? – Инри Кампос указал на надсмотрщика.

– Это мой сын, Ремихио Роблес.

– Что у тебя в мешке?

– Кости предков. Я выкопал их на нашем кладбище.

– Зачем?

– Чтоб они упокоились на кладбище Новой Янакочи.

Инри Кампос повернулся к надсмотрщику.

– Слышишь ли ты, что говорит твой отец? Вместе с жалким своим скарбом несет он с собой кости твоих дедов, прадедов и прапрадедов. А почему? Потому что уверен: лишь тогда познают они истинный покой, когда следующие поколения Роблесов будут жить на прекрасной земле, жить, а не голодать и холодать. И ты думаешь, только твои родители делают так?

Инри Кампос сплюнул.

– Раб! Загляни в сумки, притороченные к седлам! Не одни твои родители взяли с собой кости предков. Мы все готовы идти на поиски новой родины. А в сумках везем свое прошлое, свои корни. Мы готовы забыть все и родиться вновь на другой земле, где жизнь не будет юдолью скорби.

Но Ремихио Роблес не сдавался.

– Именем владельца Уараутамбо предупреждаю: тот, кто уйдет, уйдет навсегда. Инри Кампос обманывает вас. Он морочит вам голову. Как-никак, а здесь вы что-то едите.

– Отбросы, которые не желают есть свиньи твоего хозяина. Вот что мы едим, раб.

– Неправда! Все видят, какой ты здоровый и сильный!

– Я ворую, чтобы есть. Съем ягненка, а хозяину говорю, что он свалился в пропасть. И расплачиваюсь за это – хозяин сажает меня в колодки. Вот как мне достаются здоровье и сила. Я – храбрый. Но не все так могут. Многие умирают от голода, но не осмеливаются притронуться к пище, которая перед ними.

Я взглянул на небо. Оно было ясно, как будущее, что расстилалось перед нами. И тогда я крикнул:

– Да здравствует наше счастье!

– Да здравствует наше счастье! – повторила толпа.

Сыновья Инри Кампоса разъехались в разные стороны. Сеферино было поручено тщательно охранять стариков, что ехали на ослах, и он приказал своим людям подтянуть подпруги. Селестино старательно проверил драгоценную поклажу – воду.

– Вперед! – воскликнул Инри Кампос.

В ответ загремели барабаны. Мы тронулись в путь. Под пение труб и рокот барабанов спустились в долину, перешли реку Чаупиуарангу и начали подъем. Солнце палило нещадно. Ночь застала нас возле Чакайяна. Старикам и детям всегда тяжко в пути. Жители Чакайяна, запуганные угрозами дона Медардо де ла Торре, не приняли нас. Пришлось сделать привал под открытым небом. И только когда стемнело, жители Чакайяна осмелились немного помочь нам – принесли кукурузы, вареной картошки, вяленого мяса. Сыновья Инри Кампоса объезжали лагерь, перевязывали раненых, успокаивали стариков, забавляли детей, давали холодную воду тем, кто пострадал от палящих солнечных лучей.

Солнце разбудило нас. Птички сичас пели. Женщины готовили завтрак. И вот начался подъем. Можно ли забыть такое? Оба Молье, отец и сын, скатились в ущелье. Первый – потому что был стар, второй – потому что пытался спасти отца. Тук-тук-тук – стучали их падающие тела. Инри Кампос встал на колени.

– Это были настоящие мужчины, и умерли они при свете солнца. Я завидую, их смерти, буду завидовать их славе. Я был бы рад, если бы люди гордились мною так, как я горжусь отцом и сыном Молье. Вперед!