Бессрочная осень
Шрифт:
Она опять приподняла с лица шляпку и, глядя на меня, обидчиво сказала: «Я совсем не то, о чем вы сейчас могли подумать.» Затем вдруг поднялась и, ничего не говоря, собралась спешно уходить, небрежно бросая вещи в пакет.
– Простите, ради Бога, – начал оправдываться, – я не хотел вас обидеть, извините!
– Поступайте как знаете, – и стала выбираться на набережную.
Я молча поплелся за ней. Мы, выйдя из глубокого песка, поднялись на прибрежную мостовую. Еще слышны запахи ночного Адлера, ветерок с моря не успел разнести их куда-то вдаль по дорогам и сопкам. По отлогому берегу стали подниматься среди частных, как попало разбросанных строений. Остановились у места первобытного, у какой-то решетчатой калитки, сетчатого забора, заросшего цветущим кустарником, над которым
– Возьмите бутылку сухого вина, – молча пожала плечами, – фрукты и приходите через час. Я пока приму душ. Поражённый, я удивился, но поспешил ответить:
– Хорошо!
И она пошла по вымощенной дорожке, скрывшись среди зеленых насаждений двора…
Когда в условленное время подошел к месту, где расстались, никого не было видно в узком проходе. С минуту постояв, засомневался: «Не было ли это обманной шуткой». Но еще через минуту по дорожке где-то среди зелени застучали каблуки и показалась она, в вечернем, судя по большому вырезу декольте, платье розового цвета. Я еще подумал: «Как идет ей этот цвет на фоне золотистых ее волос». Слегка улыбнувшись, как старому знакомому, отворила калитку и предложила любезно пройти. Ее снятыми апартаментами во дворе была пристройка-хижина под черепичной крышей, сдаваемая хозяевами в летний сезон отдыхающим. Убранство было традиционно простым: кровать-полуторка, прикроватный тумбовый столик для туалетных принадлежностей, шкаф для одежды и круглый стол с двумя венскими стульями. А за клеенчатой ширмой был импровизированный душ, и все сияло чистотой и свежестью.
– А здесь вам не холодно по ночам, – оглядев жилище, спросил я, когда уже было неловко молчать. Она, пройдя немного вперед, из-за плеча:
– Вы думаете, мы замёрзнем?
Какая-то сила толкнула меня вперед, и я взял ее за плечо. Сердце трепетало от мысли близости с ней. Она повернулась лицом ко мне, и я, не устояв от соблазна, порывисто обнял ее, и мы слились в поцелуе…
Была обоюдная потребность в любви, и в оставшееся время мы жили в удовольствии, в каком-то наваждении. Спали мало, лишь немного под утро, хотя большую часть времени валялись в постели, и почти сразу же перешли на «ты». Когда в очередное утро проснулся, ее рядом не было, слышно было, как она возилась за ширмой, приводя себя в порядок. Затем вышла, вся пахнущая свежестью, с легкой улыбкой на лице.
В незастёгнутом халате, обнажив себя всю спереди, уже как своя, без тени смущения и стыда, подошла к постели и, склонившись надо мной, поцеловала в губы.
– Бедняжка, не выспался? Сейчас будем завтракать. Мужчина должен хорошо есть.
– Я…не люблю кофе, – поцеловал обе повисшие ее груди.
– Я знаю! Ты говорил уже, – она поднялась, – и потом, почему обязательно кофе?
– Ну, обычно утром в постель подают кофе.
– Во-первых, дорогой, – не всегда, а во вторых, это обычно делают мужчины.
– Буду иметь в виду, – уклончиво ответил я. Утреннее купанье мы проспали, да оно уже нам, наверное, и не к чему. Схожу за провизией, и посидим лучше в прохладе, а вечером немного прогуляемся и поужинаем где-нибудь.
– Хорошо! Ведь завтра мне уже улетать, надеюсь, ты не забыл?
– Я знаю! – воскликнул я.
Вернулся минут через сорок. Она помыла принесенные мною фрукты и в небольшой корзинке с орехами поставила на прикроватную тумбочку.
За все время, что были вместе, она ничего и не требовала: ни дорогих обедов, никаких развлечений, – и мы довольствовались тем, что я притаскивал в ее «хижину». Любимым нашим занятием было валяться в постели и болтать на темы, далекие от любви. Лежа подле нее, в этой тишине, овеянной легкой прохладой, мне и в голову не приходило, что будет через день, два, неделю, когда мы расстанемся, потому что мы не говорили о нашем общем будущем. Мы просто были близки и этим были счастливы за каждый проведенный вместе час. Достаточно было того, во всяком
случае, для меня, что мы вместе любили, ели, говорили, что мне все было в ней доступно…– А ты, оказывается чересчур разговорчива и довольно-таки смелая женщина, – вспомнив наше знакомство, улыбчиво сказал я, стараясь не обидеть, когда она, оголяясь, потянулась к корзине с фруктами.
– Если бы я не была смела, как ты выразился, мы не были бы сейчас вместе, – ответила, уповая на мою иногда склонность к молчаливости. Затем она достала из-под подушки какую-то небольшую книжонку и стала ее листать.
– А ты читала Мопассана? – зачем-то спросил я и поцеловал ее в мокрые от фруктов губы.
– Выборочно. До того иногда слишком все откровенно пошло, что стыдно читать…
Как только на долину стали опускаться сумерки, мы собрались прогуляться. Везде, где бы мы не проходили, по-прежнему было многолюдно и жарко, пахло морем, свежими телами идущих с вечернего купанья, зеленью, цветами. Одним словом, стоял запах, какой бывает на прибрежных курортах.
Мы поднялись на верх сопок «Голубых далей», поужинали на какой-то веранде, выпили по бокалу сухого вина. Затем не спеша побродили по вечернему Адлеру и вернулись ко двору ближе к полуночи.
Освежившись, заняли свое ложе, делая постель своими телами теплой.
Я пошутил, произнеся высказанную ею фразу в начале нашего знакомства:
– Времени мало, так что если хотите меня соблазнить – соблазняйте – и поцеловал ее в губы.
Она мило усмехнулась и, , выдохнув, обдала лицо своим теплом, поцеловав, тихо на ухо шепнула:
– Только не торопись…
Утром следующего дня прибыли в аэропорт, когда шла уже регистрация. Прошла регистрацию и она. Затем мы стояли в стороне молча, не проронив никто ни слова. Она с опущенными ресницами, а я с заботой не прозевать посадку.
Объявили наконец посадку – наше расставание. Я поцеловал ее руку, которой она провела по моей щеке, затем прижалась своей щекой к моей, и наши губы сплелись с той любовью, что запоминается навсегда. Пройдя контроль, она, не оглядываясь, скрылась в толпе улетающих. Выйдя из аэровокзала, стал у железной ограды и глазами искал ее в толпе пассажиров у самолета. Стоял, пока не вырулил и не взлетел самолет, скрывшись в гуще облаков.
«Вот моему южному приключению подошел конец», – подумал я. Но стоило мне отойти в сторону от этой бездушной железной ограды, как почувствовал какую-то образовавшуюся пустоту вокруг, и сердце трепетно сжалось. Такое чувство возникало во мне, только когда покидал отчий дом. От того, что ее не было рядом, становилось невыносимо дурно, и я не помню, как добрался до места, где квартировал. При одном воспоминании о времени, проведенном вместе, сердце сжималось такой нежностью, что я поспешил-побежал к тому месту, к этой заветной теперь уже для меня калитке, где были мы вместе, и стоял, в недоумении глядя на дорожку, ведущую в глубь двора. Но нет, уехала она…
«А что собственно произошло? – укорял сам себя за излишнюю впечатлительность. Подумаешь, что в ней такого особенного? Ну молода, ну красива, и только! Стоит из-за какой-то ….так расстраиваться?»
Чувство испытанных наслаждений ее женской прелестью было еще живо в моем воображении, и я устыдился своих этих слов, сказанных в ее адрес. И мной овладело сразу другое чувство-чувство ненужности своего пребывания больше здесь. Нужно было в оставшееся время заняться чем-то, отвлечься от всего этого. Но ровным счетом не хотелось куда-то идти и тем более проводить время в веселье. Уставший, прилёг средь белого дня, стараясь заснуть, но не мог, мысли о ней не давали покоя.
«Владик-Владивосток», – лезла в голову брошенная ею фраза. Я не был там никогда, но теперь это место на краю земли стало для меня чем-то родным – ведь там живет она. У нее может, есть муж, и даже ребенок – кто знает? И может, тоже будет вспоминать меня, нашу случайную связь, и при одной мысли о том, что мы никогда больше не увидимся, охватывало меня ужасом, и я впадал в отчаяние. Но если бы вышло все по-другому, что было бы тогда?
От того, что терзал себя, разболелась голова, и уставший от этой запутанности, немного успокоившись, наконец заснул…