Бестия. Том 1
Шрифт:
Его противник медленно, неуклонно подбирался к своей жертве.
Кэрри угодила прямо в объятия грубо остановившего ее полицейского.
— Куда торопишься, негритоска?
Она уж и забыла, когда ее так называли, и теперь тупо уставилась на стража порядка. И вдруг, размахнувшись, отвесила наглецу пощечину. Тот ошалел от изумления.
— Ну и ну! Да будь я последний сукин сын…
Кэрри вырвалась и бросилась наутек, но она была уже немолода, и он быстро настиг ее.
— Ты арестована,
— Это недоразумение, — пролепетала Кэрри. — Я — миссис Эллиот Беркли.
— Да ну? А я — Долли Партон. Меня не разжалобишь.
Он втолкнул ее и в без того переполненный полицейский фургон, где Кэрри пришлось даже не сидеть, а стоять плечом к плечу, бедром к бедру с прочими задержанными.
— Стыд-позор! — завопил высоченный негр. — Я только-то и взял, что пару тапочек. Другие хватали лакирки по шестьдесят долларов. А я только пару тапочек!
Красивая пуэрториканка, закрыв глаза, причитала: «За что? За что?»
На уме у Кэрри вертелся тот же вопрос.
Примерно в половине третьего кто-то забарабанил в дверь люкса Джино Сантанджело в Филадельфии.
Он не сразу понял, где находится. Взглянул на часы, накинул на себя шелковый халат, сунул в карман пистолет и подошел к двери.
— Кто там? — При этом он думал: «Какого черта я здесь делаю, один, в этом гнусном отеле в Филадельфии?»
Это же Америка. Здесь не очень-то пошастаешь сам по себе. Особенно если ты — Джино Сантанджело.
Джино, 1934
Клементина Дюк оказалась права. Джино ни разу не пришлось пожалеть о решении, принятом в тот знаменательный вечер в октябре 1928 года на званом ужине у сенатора и миссис Дюк. Это был поворотный пункт в его биографии.
Теперь, шесть лет спустя, лежа на кровати в голубой комнате для гостей, он припомнил все, что тогда произошло.
Он отвез маленькую негритяночку в больницу и оставил там, а сам смылся, прежде чем они очухались и начали задавать вопросы. Что было дальше — ее проблема. Она была не единственной хромой собакой, о которой он позаботился в этой жизни.
В знак благодарности уже на следующей неделе Клементина Дюк пригласила его в свою городскую резиденцию потолковать о делах. Поужинать, сказала она. Но он быстро смекнул, что на уме у нее был совсем не ужин.
Ему не забыть тот вечер. Они были одни в доме: ни слуг, ни сенатора. Клементина зажгла свечи и благовония.
Она в прозрачном белом пеньюаре. Пресловутые соски, как два устремленных на него глаза. Она легонько сжала его руку.
— Ты, конечно, догадываешься, что мой муж — гомосексуалист?
— Как-как?
— Гомосексуалист. Это значит, что его не волнуют мои молочно-белые бедра, сжимающие его, прямо скажем, грузноватый живот. Напротив, он питает слабость к мальчикам. Их плоским тугим задам. Предпочтительно совсем молоденьким. Предпочтительно
черным.— Вы хотите сказать — извращенец?
— Да уж, твой уличный жаргон куда выразительнее.
— Иисусе Христе! — Джино присвистнул. — Не иначе, вы меня разыгрываете. Извращенцы не женятся.
— Да? Скажи это моему мужу. Боюсь, что он оспорит это утверждение.
— Почему вы мне об этом сказали?
— А ты как думаешь? — она по-кошачьи сощурила глаза и потянула его руку к своей груди.
Джино не потребовались дальнейшие приглашения. В конце концов, под всей своей классовой чешуей Клементина Дюк — всего лишь баба. Он уделал ее будь здоров — прямо в той комнате со свечами.
Она и вздыхала, и стонала, а в момент наивысшего наслаждения громко выкрикнула его имя. А через несколько секунд улыбнулась и сказала:
— Я так и думала, что ты способный мальчуган. Немного неотесанный, но это легко исправить. Ты еще очень молод.
Джино был оскорблен в лучших чувствах. До сих пор никто не жаловался.
— Эй, что значит — неотесанный?
— Я тебе объясню.
И она объяснила. Шаг за шагом она провела его через все стадии любовной науки. В сущности, ему пришлось делать то же самое, но гораздо медленнее и нежнее.
— Вместо того, чтобы сосать мои соски, попробуй их полизать, — предложила она. — Вот сейчас я полижу твои — ведь приятно? Когда ты находишься внутри меня, расслабься. Не накачивай меня, точно насос, а окунись в волны чувственности.
— Волны чего?
— Похоти. Дай волю своим карнальным желаниям.
— Эй, говори по-английски!
Клементина рассмеялась.
— Карнальным — значит плотским. Мне кажется, ты больше заботишься об удовлетворении женщины и забываешь о собственном удовольствии.
— Я получаю удовольствие будь здоров.
— Ну да — один бешеный оргазм. А я хочу, чтобы он совпал по времени с периодом моего возбуждения и насыщения.
Он шлепнул ее по гладкому белому заду.
— Ни черта не понял.
— Еще поймешь.
Так оно и вышло.
Спустя несколько месяцев они так идеально приноровились друг к другу, что Джино не мог дождаться встречи. Вот когда он понял, что Клементина имела в виду. Даже вызубрил кое-какие термины. Либидо. Гедонизм. Карнальный. Их траханье превзошло все ожидания. Каким бы спецом по этой части он ни считал себя в прошлом, теперь-то ему стало ясно: это были всего лишь цветочки.
Встречи с сенатором после занятий любовью с его женой будили в Джино угрызения совести.
— Не будь смешным, — уговаривала Клементина. — Ему плевать: у него свои интересы. Кроме того, он тебе очень симпатизирует, считает толковым парнем. Пока мы соблюдаем приличия… — Тут-то она и выложила свой план. Он должен жениться на Синди. — Я никогда не стану к ней ревновать, — заявила она, познакомившись с девушкой. — Держи ее при себе. По крайней мере, я хоть буду знать, что ты нормально позавтракал.