Бестолковая любовь и другие прошлогодние события. Дневник Лизы Н.
Шрифт:
Удивительно, но я сразу его узнала. Слегка растерянный мужик, в дутой куртке, напоминавшей ватник, в пестрых штанах цвета хаки, больше смахивающих на утеплённые треники с вытянутыми коленками, и в кирзовых сапогах (интересно, где он такой раритет достал?). Оглядывал всех прилетевших, кучками выходивших в зал ожидания Пулково из раздвижных серых дверей. В руках у него почему-то была сетка-авоська с коробкой чая и магазинным кексом.
– Здравствуйте, Павел, – сказала я, встав перед ним.
– Ой, а почему Вы такая маленькая? – он опустил голову, чтобы посмотреть на меня с высоты своего почти двухметрового роста. И тут же в его карих глазах промелькнула какая-то
Он достал из внутреннего кармана своего огромного ватника маленькую черно-белую фотографию.
– Что это? – удивилась я. Всмотрелась. Моя фотка почти 30-ти летней давности, сделанная для какого-то ученического билета – девочка с двумя косичками.
– Я Вас, Лиза, по глазам узнал. У Вас глаза такие же, как на этом фото – большие, красивые и печальные…
Вот ведь врун, подумала я. Но улыбнулась. И успокоилась. Я проделала такой долгий путь, а теперь могу расслабиться. Потому что есть рядом тот, кто обо мне позаботится.
Потом мы ехали на такси через ночной город в какой-то спальный район, где все дома похожи друг на друга и отличаются разве что рекламными экранами на перекрестках. Потом нужно было тихо-тихо зайти в квартиру, ведь все спят уже (завтра рано вставать, на кладбище ехать). В одной комнате – мой отчим со своей женой Калерией Петровной, в гостиной – тетя Аня (сестра отчима) с дочкой Верочкой, в самой дальней – Люба с Никой.
– Люба – это мать моих детей, моя бывшая жена, мы разошлись, но она тут живёт, так уж получилось. Ника – моя младшенькая, ей 18 недавно исполнилось. Они тоже Лешу очень хорошо знали, – прошептал мне Павел, пока мы мимо всех дверей пробирались по бесконечному коридору на кухню, чтобы заварить чай (вот, оказывается, зачем он коробку с чаем с собой принес!).
Мне выделили персональную комнату: “Старшая дочка у меня сейчас в Германии, в университет там поступила, так что ее комната свободна”. И вот сижу теперь на чужом узком диванчике. Ощущение, что я барахталась в бешено несущемся потоке и меня наконец-то выбросило на твердый берег. Нет сил ни о чем думать. Надо просто поспать.
5 марта. Воскресенье. Вчерашнее утро было отвратительным. Отчим смотрел на меня с такой укоризной, словно это я во всём виновата.
– Вот, Лиза, видишь, как оно… – он явно не мог подобрать никаких слов. Я тоже не знала, что сказать и просто молчала.
– Ты хоть обними отца-то, не чужие ж, поди, люди, а ему сейчас твоя поддержка, как воздух нужна, – это Калерия Петровна. Ведь знает же, что Леонид Михайлович мне не отец. Хоть я и зову его папой. Мой папаша умер, когда я была совсем маленькой. А мама снова вышла замуж. И я всегда помнила, что Леонид Михайлович мне не родной. Он, конечно, меня удочерил, но это, скорее, чтобы вопросов потом в школе не возникало, почему у меня фамилия не такая, как у родителей. А Калерия Петровна любит семью изображать, ведь своих-то детей у нее нет. Мы с отчимом неловко обнялись.
– Лиза! Горе-то какое! – подвывали тетя Аня с Верочкой.
Тетя Аня очень сильно постарела. Хотя, чему удивляться, ведь двадцать лет прошло. Но она, по-прежнему, обожает демонстрировать свое богатство: все пальцы в перстнях, платье явно от какого-то дизайнера, и очки навороченные. Верочка стала теткой необъятных размеров и все пыталась прижать меня к своей пышной груди:
– Мы же с тобой родня, Лизонька, мы же сестрёнки.
Тоже мне сестренка нашлась. Двадцать лет она про меня не вспоминала, а теперь изображает родственную душу. У нас из общих родственников один мой брат был. Мне он брат по матери, а ей вообще двоюродный.
Люба с Никой тем временем метали на стол яичницу, блины и бутерброды. Павел бестолково суетился и торопил всех.
В восемь утра пришли еще какие-то друзья брата и в квартире стало совсем не протолкнуться. Говорили о том, что обряд отпевания пройдет непосредственно у места захоронения. Отпевать будет батюшка из монастыря, в котором Лешка с Пашей последние годы много трудились над восстановлением церкви. Надо же, они сделали точную копию деревянной церквушки, которая там на подворье когда-то стояла! Я знала, что Леша каждый год уезжал “подальше от цивилизации” на все лето. Но в подробностях он никогда и ничего мне не рассказывал. Однажды прислал свою фотку – стоит на деревянных лесах под куполом церкви – это когда работы были уже почти закончены. Но хоть бы раз упомянул о том, что он, фактически, в одиночку все это делал! Надо будет Павла расспросить о подробностях!
К девяти утра распределились по машинам и поехали на кладбище. Дальше у меня вместо связных воспоминаний – отрывочные картинки. Как цветные слайды, переставляемые в проекторе. Вот огромные снежные отвалы вдоль расчищенной бульдозером дороги. Лучи солнца искрятся, преломляясь в ледяной колее по которой мы вереницей идём вперёд, туда, где торжественно стоит большой дубовый саркофаг с золотыми ручками. Глазам больно от солнечной яркости и снежной белизны. Слезы почему-то приклеиваются к ресницам. Неужели такой сильный мороз? А когда моргаешь, то люди вокруг обретают радужные нимбы. Кто-то сует мне в руку большие солнечные очки. Послушно закрываю ими лицо. Ясноглазый молодой батюшка распевно читает молитвы. Все стоят, смиренно понурив головы. Черные пальто, черные шарфы, платки, шапки… и у всех лица скрыты за темными очками. Люди в черном. Где-то я уже это видела – мрачные фигуры на белом фоне. Де жа вю.
Поминки помню плохо. Много людей было, но никого я толком и не разглядела. Как в тумане. Кто-то подходил ко мне, что-то говорил и опять исчезал из поля моего зрения. Запомнилось, что за стол меня усадили рядом с отчимом и его женой. Слева от них сидели тетя Аня с Верочкой. А справа от меня – моя двоюродная сестра со стороны мамы. Тоже Лиза. Она ковыряла салат в тарелке, что-то иногда спрашивала и лишь раз ободряюще пожала мои холодные пальцы своей теплой сухой ладошкой. А я ощущала только дикую тяжесть в груди. Вдыхать – больно. Выдохнуть вообще невозможно. Плакать не хотелось. Хотелось только, чтобы эта боль прекратилась.
Потом все разъехались, а Калерия Петровна сунула мне связку ключей от Лешиной квартиры:
– Надо же тебе где-то остановиться, а у нас, сама понимаешь, всего две комнаты, не развернуться.
И вот я стою посреди маминой квартиры. Лешка затеял тут ремонт, поэтому вся мебель сдвинута, а на кухне нет даже раковины. Хорошо, хоть в ванной есть вода и унитаз в рабочем состоянии.
– Лиза, – окликнул меня Павел, – в маленькой комнате розетки работают, я там чайник включил, давай попьем чаю и сходим в магазин за едой.
Ну, хоть кто-то знает, что делать.
11 марта. Суббота. За неделю я немного освоилась в новой реальности. В квартире, правда, ничего не делаю. Только сдвинула к стене мебель в одной комнате, чтобы можно было добраться до кровати. Да полы помыла. В другой комнате на диване спит Паша, когда приезжает. Он работает на какой-то исследовательской станции за городом. Двое суток сидит там, потом трое отдыхает – приезжает сюда и помогает мне решать всякие вопросы.