Бета-самец

Начали звать всех на поляну. Пересчитываться.

— Саша, у меня еще есть к тебе просьба небольшая, — сказал Антон, разворачиваясь бочком. — Можно?

— Конечно, — ответил Топилин, не ожидая ничего хорошего от этого угрюмого тона, от взгляда, устремленного ему за спину.

Топилин знал эту привычку Антона смотреть пристально мимо собеседника. Так и ждешь, скажет: «Вы что-то уронили». Вероятно, чтобы собеседник не мешал — своим ответным взглядом. Не сбивал с мысли. Сторонние люди поначалу озирались. Или пытались перехватить взгляд.

— Хочу загладить свою вину. Хоть и не виноват, — Антон развел руками. — Не виноват, да… Но тут такое дело… короче… Вдове его квартиру хочу подарить. У меня есть одна, стройвариант. Брал на продажу.

— Помню.

— Ну вот.

Топилин уже догадался, к чему клонит Антон. Старался просчитать, насколько обременительным окажется для него нежданный довесок. Утомительно. Неприятное продолжение похоронной истории. Но большим осложнением, кажется, не грозит. Пойдет по накатанному: созвониться, встретиться, передать предложение. Да — да, нет — нет. Не уламывать же ее, в самом деле.

— Не могу никак себя заставить. В смысле, к его вдове сходить. Ну, не могу… — Антон откашлялся. — То есть я схожу, обязательно. Прощения попрошу. Обязательно. На девять дней, например. Но сейчас… Непонятно, как говорить, что, — опять развел руками. — Короче, мрак.

Антон поднял камешек, запустил в камыши.

— Ты другое дело. Интеллигент. Слова подберешь.

— Антон, только мне уговаривать ее…

— А не надо уговаривать, — Антон оживился, пристроил ружье на сгиб бедра. — Не надо. Если что, я уже сам тогда… Ты главное… подай все правильно… Убедительно, как ты умеешь. А уговаривать не надо. Нет, это не надо. Сделаешь?

— Сделаю… да.

— Спасибо, Саш. Выручаешь меня здорово.

Раздался близкий хруст валежника.

— А, вот вы где!

На отмель вышел Долгушин, остановился в отдалении, запрыгнув на ствол поваленного дерева.

— А мы вас потеряли. Мы тут собираемся плыть…

— Плывите, — оборвал его Антон, мотнув бритой головой. — Мы уезжаем.

Долгушин протянул к ним руки.

— Да что вы, господа! Всё только начинается!

Антон не настроен был затягивать беседу.

— Слушай, отвали. Сказали тебе, уезжаем. Срочное дело.

Долгушин постоял, растерянный. Молча ушел. Антон поднялся, пересел поближе к Топилину.

— И вот еще что… по ходу. Ну, просто одно за другое, знаешь… цепляется… Короче, нам бы дело это закрыть. Не доводить до суда. Попроси ее. За примирением сторон в нашем случае закрывается на раз-два. Я уже проконсультировался. Я стопроцентно невиновен, все говорят. Суда не боюсь, не о том речь. Но не хотелось бы до суда доводить, сам понимаешь… Мне-то ничего. А для отца это совсем нежелательно. Все-таки положение…

Антон стлал не то чтобы гладко, но довольно споро. Торопился: не помешал бы кто снова.

— Пока что обошлось без огласки. Но если в суд… Журналюги по-любому разнюхают, поднимут вой… Видел, как эти уроды зыркали, — Антон кивнул в сторону охотников, выстроившихся в нестройную шеренгу. — Оно и это, конечно, можно пережить — насчет огласки. Но, опять же, для бати это будет очень нехороший расклад… Понимаешь? Не сегодня завтра власть в области могут сменить, ходят слухи. Тогда начнется свистопляска, любое дерьмо потащат наружу. Зачем нам Карповича подставлять? Нужно все тихо уладить… И адвокатов, чужих людей в это вмешивать — на фига? Когда ты есть. Ты предложи ей, и все. Что ответит, так пусть и будет.

Хорошо, что не послушал Антона, поехал на своей. Пришлось бы всю обратную дорогу из «Логова» сидеть рядом, травиться тишиной — или разговор из себя давить.

Душно возле Антона. Нечем дышать.

Белый «Рендж Ровер Спорт» Литвинова-старшего, на котором после инцидента ездил Антон, маячил впереди. Топилин специально придерживал, хотел отстать. Трасса была загружена меньше обычного, ничто не мешало Антону оторваться. Но Антон не спешил давить на газ. Так и ехали гуськом в среднем ряду, обгоняя ржавые деревенские «ВАЗы». На спидометре слегка за сто. Сбавлять скорость дальше будет совсем уж демонстративно. Самому уйти в отрыв нереально: в «Рендж Ровере» пятьсот десять лошадей, попробуй от него отвяжись.

Позвонила Мила, милая дырочка Мила, с которой он спал по предварительному созвону.

— Алло, Саша.

— Да, Милочка.

— Ну, ты забыл?

Топилин забыл, но не признаваться же.

— Нет, конечно.

— Помнишь?

— А то.

— Так когда тебя ждать? Очень без денги плохо.

А! Точно! Обещал подкинуть деньжат.

Всегда коверкает «деньги», когда их просит, ломает язык: «Денги нет, денги сильно-сильно». В прошлый раз у Топилина не оказалось наличности. Обещал завезти и не завез. Все забывает оформить Миле пластиковую карточку, чтобы можно было перебрасывать со своей.

— Милочка, я сейчас в одно место по делам заскочу, и сразу к тебе.

— Сначала в банкомат!

10

Когда после смерти Шумейко папа не стал главным режиссером «Кирпичика» — на эту должность спустили сверху бывшего комсорга Суровегина, мама сказала, что если папу не назначили из-за того, что он не умеет угодничать, она гордится им еще больше. И ей не стыдно смотреть приличным людям в глаза.

— Остальное не наш уровень, — сказала мама, слегка наклонив голову — как бы напоминая папе: ты что, забыл?

Папа очень переживал.

Случилось это зимой, январь в том году был холодный. Отец приходил домой с мороза, здоровался, старательно избегая наших с мамой взглядов. Да мы и сами старались не попадаться ему на глаза. Мыл руки, отказывался от ужина и поднимался в мансарду. Вдыхая морозный запах, исходивший от отца, от его пальто и ондатровой шапки, я становился участником тяжелого отступления под началом отважного командира, выполнявшего свой долг, несмотря на ранение. Несколько вечеров отец пролежал пластом. Я нарисовал плакат, чтобы его взбодрить: «Папа, мы с тобой!». Но мама, поглядев скептически, сказал: «Пока не нужно. Рано».

Отец пришел в себя после первого же ночного дежурства: отиты, аденоиды и сломанные носы привели его в чувство. Вернувшись наутро — была суббота, слепившая снегом и солнечным светом, — отец гаркнул с порога:

— Семья! Строиться на завтрак!

Мама принялась метаться по комнате, громко топая пятками — изображала переполох. Я вытащил из-за шкафа свой плакат, выскочил с ним в прихожую. Увидев его, папа улыбнулся:

— Вот и здорово. Пробьемся.

Притопала мама, бормоча себе под нос: «Ура-ура, наши в городе». Мы обнялись втроем.