Бета-самец

— Проблемы какие-нибудь дома.

— Стопудово, Саш. Нужно людей порасспросить.

Перемыв косточки Долгушину, они выдохлись. Топилин нашел пульт на подоконнике, включил сплит-систему, но от тишины, заселенной лягушками и сверчками, ее шелест не спасал. Встать бы, закрыть окно. Лень.

— Знаешь, вспомнил вдруг… — начал Антон и смолк.

Откашлялся как-то, показалось, осторожно. Будто боялся лягушек за окном распугать.

— Мне пятнадцать было. Это, значит, какой класс? Восьмой? Восьмой.

И снова замолчал, снова откашлялся. Приноравливал хриплый басок свой к задушевной беседе.

— Меня батя в лагерь пионерский тогда отправил. В воспитательных целях. До того и не трогал никогда, не давил. Баловал, можно сказать… Ну, как… В меру. А тут взялся по полной. Раз мне сказал, другой. Ты, говорит, совсем без царя в голове. Растешь, а не взрослеешь. Таким бестолковкой, говорит, многого не добьешься… Ну, я киваю, делаю умный вид… Типа, осознал. А сам уроки с одноклассниками прогуливаю, видик таскаю из дома по просьбам трудящихся, отцовское «Мальборо». Хотел быть всем в доску свой.

Чем дальше говорил Антон, тем больше мрачнел Топилин. Он уже понял, что Антон решил поделиться с ним чем-то сокровенным. Потянуло человека пооткровенничать в кои-то веки. Понятно: стресс, суматоха — а тут вдруг пауза, и обстановка располагает… Но именно этого — задушевных полночных бесед — хотелось Топилину меньше всего сейчас.

…Зубы сводило от его задушевности.

— Приносит путевку в пионерлагерь. «Спутник». Мама как глянула, за голову схватилась. Лагерь самый зачуханный. Даже не на море. Тут у нас, под Черемушками. Мама женщина мудрая. С отцом никогда не спорит. Но не удержалась. Может, говорит, поприличней что-нибудь? Ну, ясно, разговор короткий был… Что-то я, Саня, отвлекся. Не о том хотел. Не о том. В общем, привез он меня в лагерь. «Будь здоров, сынок. Жди через две недели. Постараюсь заехать». Помню, смотрю с крыльца, как его «Волга» уезжает… а за спиной — ну, бараки натуральные. Бетонные. Плиты положены как попало. В щели можно подглядывать. И пацаны вокруг — как на подбор. Те, кого я в нашей школе за хулиганов держал… гордился даже, что с ними знаком… рядом с этими просто паиньки, мамино счастье. Поглядывают так, знаешь, оце-е-енивают… Ясно, что будет тут нескучно… Что им мой батя любореченский ваще по фонарю. Тут у них свои темы. Смотрю, Санек, на машину… как она уезжает… а я вот остаюсь… аж не верится, что это со мной, на самом деле.

Топилин отчетливо представлял, какое лицо сейчас у Антона. Печальная полуулыбка, задумчивый взгляд. Наверняка ждет, что Санек поддержит разговор. Топилин поерзал, кашлянул несколько раз — сойдет за реплику.

— С пацанами, кстати, оказалось проще, чем думал… Но я опять не туда. Все не расскажу никак. Короче, в первую ночь уснуть не мог. Провалялся не знаю сколько. В стекло мошкара стучит, под полом мыши. Еще травой скошенной пахло. Сильно. Утром скосили под окнами… И лягушки на берегу — вот так же, как сейчас, я почему и вспомнил… Встал, выбрался потихоньку из палаты. Вышел на крыльцо. И вот стою, смотрю в сторону дороги, по которой батя уехал, а там темень сплошная, ни дороги не видно, ничего. Слегка только, верхушки деревьев. Тоскливо, одиноко… В первый раз ведь по-настоящему один. И где! Почувствовал себя маленьким. Можно сказать, ничтожным.

«Ладно, Антон, — мысленно перебивал его Топилин. — В другой раз. Поздно уже, спать давай».

— В небе звезды… И трава прямо под ногами, дуреешь от запаха… И тоска, Саша, такая, что хоть умри… хочется умереть, лишь бы избавиться… Никогда такой тоски не было, как в ту ночь… Кое-как взял себя в руки, вернулся в палату.

Так и не дождавшись от Топилина никакого отклика — будто сам себе рассказывал, — Антон договорил почти смущенно:

— Вспомнилось что-то… Как будто вчера было.

«И что мне теперь, зарыдать растроганно? — думал тем временем Топилин с неожиданным ожесточением. — Пожалеть тебя? Утешить?!»

Антон пробубнил что-то себе под нос и больше разговора не затевал. То ли вправду уснул, то ли притворялся, как Топилин.

Где-то по соседству раздался стук двери, стремительный топот.

Топилин угрюмо присматривался к идее собраться и уехать. Сказаться больным. Прости, Антон. Съел что-то не то на фуршете. Пиво с шампанским смешал. Всего бокал, кто же знал, что оно так аукнется…

В какой-то момент он разглядел наконец поганое словечко, все это время мелькавшее в потоке других, услышанных и произнесенных за день. Прихватил, попробовал на язык — проговорил беззвучно, не раскрывая рта: «Убийца». Горло по-лягушачьи пульсировало. «Да не виноват он, — в который раз напомнил себе Топилин. — Не виноват ведь». Словечко цепкое, просто так не выплюнешь. Антон убил человека. Случайно. Антон — с которым сто лет в обед… случайно, конечно. Случайно.

Лягушки орут из темноты. Фермеры дышат воздухом. И утки спят где-то неподалеку, завтрашние клювастые трупики.

Фермеры ввалились за полночь, оглушительно сопя и щедро разбавляя древесный аромат водочным перегаром. Легли, не раздеваясь. Четко, как инструмент в футляр. Топилин ждал, что будут храпеть. Не храпели.

С самого начала ее сдержанность не давала Топилину покоя. Из-за этой сдержанности рядом с ней было трудно. Как в инородной среде. Обыденные вещи давались с усилием.

Их первая встреча состоялась перед моргом, куда она приходила на опознание. Топилину перед этим позвонил безымянный мент — не представился, сказал только: просили передать, опознание Сергея Митрохина пройдет сегодня в БСМП-2 в два тридцать. Из-за пробок опоздал на десять минут. Нервничал, боялся разминуться. Было солнечно и ветрено. Кружили песочные вихри. За ограду выходила женщина. Шла плечом вперед, отвернув от ветра лицо. Одной рукой прижимала к голове платок… еще не тот, из траурного ситца, еще цветастый шелковый; другая рука прижимала к груди, защищала от ветра свернутый в трубочку бумажный лист. Топилин Анну до этого в глаза не видел, да и вдову назавтра после трагического известия представлял себе совершенно иначе — на ватных ногах, с трясущимися руками, со всех сторон поддерживаемую родственниками. Эта шла сама, не спотыкалась.

— Анна Николаевна?

Остановилась, встала спиной к ветру.

— Да.

— Примите мои соболезнования… искренне…

— Кто вы?

— Собственно, свидетель происшествия. Александр Топилин. Я в машине сидел… под которую ваш супруг попал…

Разглядывала его сквозь прищур, ждала продолжения.

— Поверьте, все случилось совершенно случайно. Скорость не была превышена. Водитель был трезв.

Лопотал с приторной скорбью. Ветер мешал говорить. На зубах уже вовсю похрустывал песок. Хоть отплевывайся. Вдова перебила:

— Вам что-то от меня нужно?

— Мне… нет… То есть в некотором смысле. Позвольте помочь вам с похоронами.

Она обернулась в сторону морга. Будто поинтересоваться мнением того, кто там остался. Из дверей вышел мент и, прикуривая на ходу, отправился в сторону больничных корпусов.

— Не отказывайте, Анна Николаевна… такое дело…

Топилину показалось, что она заплакала. Присмотрелся — нет, стоит как стояла, щурится. И? Дальше-то что?

— Не отказывайте… правда… Я, собственно, от имени… водителя, который в тот трагический вечер… в общем, который совершил наезд на вашего мужа… Совершенно случайно, поверьте. Трагическое стечение обстоятельств… Антон. Антон Литвинов… Может, слышали… В общем, Анна Николаевна, Антон очень, очень переживает. Он хороший человек, семьянин…

Все ждал, что она хоть как-то ему подыграет. Напустит скорби. Разрыдается. Другая бы развернулась вовсю. Закатила бы истерику. Возможно, с проклятиями. Все-таки одна-одинешенька выходит из морга.

Анна слушала молча, несколько раз кивнула. Топилин напоминал себе рекламного мальчика, приставшего к тетеньке с рассказом о чудесных скидках и бонусах: то, что он строчит заученной скороговоркой, ей совершенно не интересно, но она никуда не спешит, и мальчика жалко, пусть.

— Там поворот. Фонари не горят. А он переходил.