Без бирки

– Прошу отправить меня на шурфовку, гражданин начальник!

– Тот, видимо, решил вначале, что ослышался: - Чего, чего?
– Кушнарев повторил просьбу.

Шурфовка, "битье" шурфов на полигоне была тяжелейшей работой на прииске. Она заключалась в выдалбливании в скалистом грунте колодцев для закладки взрывчатки под слой "торфов", сланцев, закрывающих золотоносные пески. Шурфовщики по четырнадцать часов в сутки работали киркой и ломом на жестоких уже морозах, не имея возможности обогреться. Добровольно проситься на эту каторжную работу мог только окончательно помешанный человек.

– У печки, что ли, надоело сидеть?

– Не получается у меня дневальства, гражданин начальник!

– Образование, что ли, не позволяет полы подметать?

– Не умею я на горло брать...

– Это верно, товарищ старший лейтенант, - подтвердил присутствовавший тут же надзиратель, "прикрепленный" к третьему бараку, - Дневальный он никудышный. В бараке замерзаловка, кипятку и то достать не может...

Это была правда. И дрова, и кипяток в здешнем лагере в большом недостатке. Дневальными бараков они брались с бою и робкому, не умеющими работать локтями Кушнареву часто или ничего не доставалось или доставалось то, что не брали другие.

– А почему на него не жаловались?
– спросил начальник УРЧ.

– Да его в бараке за чокнутого считают, называют "Догорай веники" рассмеялся надзиратель.
– Он и в самом деле больной вроде.

– А вот из лагеря бегать, так не больной!
– заметил начальник по режиму, подозрительно глядя на Кушнарева.
– Теперь вот на шурфовку просится... Опять что-то затеял, же-триста восемнадцатый?

– Ничего я не затеял, - буркнул Кушнарев, - нравится мне на шурфовке работать, вот и все...

Начальники переглянулись. В здешнем лагере, правда, есть один заключенный, который проделывает над собой еще и не такие номера. Пришил прямо к животу тряпку со своим номером, голый садится в снег... Но тот, возможно, симулирует сумасшествие, "косит на восьмерку", чтобы его не гоняли на работу. Этот же сам на нее напрашивается. Впрочем, вряд ли тут может быть какой-нибудь подвох. А если даже и есть, то за его последствия ответит внешняя охрана.
– Что ж, - сказал начальник УРЧ, - не хочешь в тепле метлой работать, вкалывай ломом на морозе. Вот только подберем тебе заместителя без высшего образования...
– Этой шутке улыбнулся даже вечно хмурый начальник по режиму.

После праздника Тридцать Первой годовщины Октябрьской революции, когда заключенных водили на работу с увеличенным числом конвойных, а их бараки запирались на замок даже днем, Кушнарев сдал новому дневальному барака N3 два ведра, бачок для воды и метлу. На следующий день утром он вышел на развод с бригадой, бившей шурфы на здешнем полигоне. Новые собригадники знали, что со своей завидной должности Кушнарев ушел добровольно и недоуменно пожимали плечами. Впрочем, чокнутый, он чокнутый и есть.

Согласно распоряжению заместителя начлага свою первую ночь в здешнем лагере Кушнарев провел в карцере, кондовой бревенчатой избушке с решетчатыми железными дверями внутри, еще пахнущей лиственничной смолой. Кондей, конечно, не отапливался, но бушлат на его первом заключенном оставили, а наручники с него сняли. Это было сделано, вероятно, снисходя к сомнительности психического здоровья нарушителя. Однако нарушение строя есть нарушение, тем более, что оно было произведено заключенным, дважды бежавшим из лагеря. На утро Кушнарева отвели к местному оперуполномоченному. Надо было выяснить, не затевал ли он побега и отсюда.

Как и почти весь начальствующий персонал нового лагеря опер тоже был демобилизованным из Армии офицером. Но в отличие от большинства своих коллег, бывших служащих штабов и интендантства, он, видимо, воевал по-настоящему. Гораздо убедительнее, чем орденская колодка на кителе лейтенанта об этом говорила толстая палка, на которую опирался при ходьбе лагерный "кум". Человек, по-видимому, неглупый и незлой, бывший фронтовик с любопытством всматривался в изможденное лицо первого, особо опасного преступника, с которым ему приходилось сталкиваться. Папка с лагерным делом Кушнарева лежала перед ним на столе.

Если бы опер начал беседу с нарушителем как обычно здесь, на "ты", в грубом или издевательском тоне, то Кушнарев, как всегда, просто замкнулся бы в себе и молчал. Но лейтенант пригласил его сесть, обращался на "Вы" и, расспрашивая о прошлом заключенного, причинах его странных побегов и истерическом поведении вчера перед лагерными воротами, проявлял, по-видимому, искреннее сочувствие. Измученный вечной и безрезультатной войной с собственной душевной слабостью, а теперь еще и надломленный этим неожиданным водворением в особо режимный лагерь, Кушнарев, как это часто бывает с истеричными людьми, расчувствовался. И поведал человеку с суровым, но вдумчивым лицом о своем стремлении уйти от постылой жизни и от посмертной бирки. Но смерти, как выяснилось, он безвольно и малодушно боится. И теперь уж не понять, он ли цепляется, вопреки рассудку, за эту жалкую жизнь, или она сама держит его железной хваткой. Все попытки Кушнарева покончить с собой кончаются тем, что темный инстинкт стремления жить выводит его из положений, в которых погиб бы всякий другой...

– Значит, и вчера, когда Вы кричали бойцам "Стреляйте!", Вы тоже делали такую попытку?
– спросил внимательно слушавший опер.

Нет, это была просто бездумная нервная вспышка. Умереть так, это значит быть обреченным на бирку. Рассудок, однако, все чаще делает срывы...

– А вообще Вы полагаете, что он у Вас в порядке?
– чуть заметно усмехнувшись, спросил уполномоченный.

– Такой вывод сделан магаданской психиатрической экспертизой, усмехнулся и заключенный. Ее заключение вот в этой папке...

Опер встал из-за стола и, опираясь на свою палку, прошелся по комнате. Ему не раз приходилось слышать, что дурак и сумасшедший это далеко не одно и тоже. Но в заключении с теми, кто соответствующими органами признан психически нормальным, надлежит и обращаться как с психически нормальными. Лейтенант остановился перед понуро сидевшим арестантом: - Вот что, заключенный Кушнарев! Здесь есть только одна возможность избежать бирки, которой Вы так боитесь - это честно отбыть свой срок! Всякие глупости надо прекратить! Отсидели десять лет, отсидите и остальные восемь... Вашу вчерашнюю выходку я оставляю без последствий, но это в последний раз. Можете идти!

В тот же день Кушнарева к его удивлению назначили не в одну из производственных бригад, а дневальным в барак. Потом он узнал, что неожиданный "блат" устроил ему опер.

Толстый слой глины, которым был обмазан этот барак еще не просох, когда в него поселили берлаговцев, главным образом работяг приискового полигона. Поэтому здесь было почти всегда не только холодно, но и сыро. Дров для железной печки, особенно при таком нерасторопном дневальном, каким был Кушнарев, едва хватало чтобы протопить ее перед самым возвращением бригад с полигона. Когда же изредка ее протапливали более основательно, глина издавала тяжелый, удушливый запах.