Без царя в голове

Небо бирюзою подсвечено, да искусно так, что и не разберешь, где агат кончается, а где бирюза начинается. Светильники хризопразовыми листочками зелененькими увиты, будто бы само солнышко сквозь живую листву пробивается. Пол выстелен темно-зеленым нефритом, как застывшая вода глубокая. Не идешь по такому полу, а словно Христос шагаешь по воде аки посуху.

Таких каменьев нигде не найти, кроме как на планете Урал, что в системе Сибирь прячется от людского глаза. Давно Иван там не был, аж с самого босоногого детства. Лет десять ему было, когда родители погибли и дед отправил его в стольный град Муром на планету Москва к родственникам не то чтобы особо близким, зато более молодым. Опасался дед, что помрет ненароком и останется внучок без догляду. Знал бы он, как тот догляд на судьбе Ивана скажется, лучше бы при себе оставил.

Из всего убранства каменного выделялись стол, да лавка. Сделали их из дуба мореного, который по прочности тому же камню не уступит. Как камень прочный, да как дерево теплый, для человека приятный.

Умостился Иван поудобнее на скамье, оперся руками о стол дубовый, глянул на творение мастеров уральских, и на душе потеплело, точно дома побывал, к истокам прикоснулся. Не осталось в голове глупых печалей и раздражения, потеплело на душе, разомлел Иван.

— А что молодцы, — смахнув набежавшую слезу, обратился он к слугам, — нет ли пивка в вашем хозяйстве? Что-то душа мается, тащи жбан, а то и два — гулять, так гулять!

— Иван, эй, Иван, чего удумал? — встревожился царь, — У меня нонече дел не меряно, а ты нажраться решил в стельку? Негоже так царской особе себя вести. Родственников обидел, врагов нажил. Боярам дал разгону, послов американских дураками выставил. Пойдет слушок по галактике, что царь российский слова не держит, почтения к послам не имеет. Эй, Ваня, одумайся!

— Никшни, царь, не суйся под горячую руку. Знаешь как мне сейчас погано? Не знаешь! Ты как родился в этих хоромах, так всю жизнь и проживешь тут. Не о чем тебе скучать, некого вспоминать. А у меня сердце болит, душа мается, как родину вспомню.

— Мне до твоей души, отдельно взятой, дела нет! — сварливо произнес царь, — На мне государство держится, народов тьмы, границы, армии, торговля! В этих делах отдельный человек соринка малая. Не пей, говорю, приказываю царским именем, не пей, Иван! Тебе пить, а обоим пьяными быть!

— Соринка говоришь? — с полоборота завелся Иван, — А накося выкуси, сейчас эта соринка тебе в глаз залетит и всю рожу скосоворотит. Соринка…

— Эй, я кому сказал пива принести? Оглохли что ли? Кликну палача, мигом уши прочистит! И рыбки вяленой тащи. Что значит нет в кухне такого? Поймать и высушить, из-под земли достать, а на стол подать! Бего-о-о-о-м!

Слуг как метлой смело, по коридорам слышалась ошалелая беготня встревоженной челяди, занятой поисками жбанов, пива, рыбы и прочей простолюдинской атрибутики хмельного застолья. Через четверть часа все заказанное появилось на столе, как по мановению волшебной палочки. Слуги выстроились вдоль стены, согнувшись в напряженных позах, выжидательно следя за царем, вдруг тот выкажет недовольство.

Иван, не торопясь, налил сам себе из жбана пива в тяжелую глиняную кружку, оттолкнув при этом слугу, кинувшегося помогать. Без спешки выдул все, шумно отрыгнул и улыбнулся в тридцать два зуба.

— Хорошо, черт возьми! Молодцы, братцы, всех награжу! Потом, а сейчас брысь отсюда, хочу в одиночестве побыть, думы государственные обдумать. И ты, Михалыч, иди. Не боись, не маленький, небось мимо рта не пронесу, ха-ха-ха, — громко захохотал он, чувствуя, как хмельное веселье подкатывает к голове.

Слуг уговаривать не пришлось, удрали, словно за ними черти со сковородками гнались. Михалыч, осторожно затворив тяжелую дубовую дверь, перекрестился истово, пребывая в смятении от увиденного.

— Надо бы по инстанции доложить, что-то странности у царя начались, так и до безобразия докатиться можно, — пробормотал он себе под нос и, подобрав полы ливреи, галопом побежал по длинному коридору.

* * *

«Если человек не пьёт и не курит, то поневоле задумаешься — а не сволочь ли он?»

А. П. Чехов

Чтобы не чувствовать одиночества, Иван поставил перед собой зеркало и пил вроде как в компании. Он наливал пива, раздирал вяленного леща на кусочки, смачно выкусывал солености и запивал, глотая крупными шумными глотками. Пиво слуги нашли ядреное забористое хмельное.

— Твое Вел-л-л-л-ичество, — заплетающимся языком спросил Иван, обращаясь к своему отражению в зеркале, — а как ты сейчас чувствуешь ситуацию?

— В смысле? — после некоторой паузы отозвался явно нетрезвый царь.

— Вот сижу я один и пью пиво. Так?

— Так! — как запаздывающее эхо подтвердил царь.

— Но в зеркале, обрати внимание, в зеркале я кого вижу?

— Кого?

— Ты шутишь или на самом деле не врубаешься?

— Не врубаюсь. А кого ты там видишь?

— Тебя!

— Не может быть! — категорично отрезал захмелевший царь. — Пьешь ты, а в зеркале я, бред!

— Нет, ты забыл что ли? Я же только в сознании… врубаешься, в соз-на-ни-и, я же не вместо тебя на троне сижу, а только внутри тебя. А на троне сидишь ты, наливаешь себе пива и дуешь его в свое удовольствие.

— Эт-т-т-о ты пьешь, а болеть б-б-удет, моя голова, — заплетающимся голосом посетовал царь.

— Не боись, болеть будем вместе, я друга в беде не брошу!

— Иван, ты мне друг?

— Друг!

— Давай выпьем за дружбу!

— Ты что будешь?

— Как что? То же, что и ты.

— Уважаю! Вот черт, как в голову то ударило, аж помутнение разума случилось. Давненько такого не было, чтобы при ясной памяти и беспамятство. Чудны дела твои, господи, — подивился Иван.

— Ваня, а давай еще по одной! За братство! Ты же мне ближе брата, — царь всхлипнул и мысленно смахнул набежавшую слезу, — пьем до дна!

— За братство!

Иван медленными глотками ополовинил большую кружку, громко и с удовольствием рыгнул, чувствуя, как приятный дурман растекается по сознанию, весенним шальным половодьем сметая непонятности нынешнего Иванова бытия.

— Ваня, скажи как брат брату, каким макаром ты в моей башке поселился? — вкрадчиво поинтересовался царь.

— Это тебе к чему? — тотчас насторожился Иван.

— Я ведь царь! Тревожно мне, ежели так поведется и всяк будет у меня в башке, как на постоялом дворе поселяться, куда же империя скатится?

— Не боись, Ваше Величество, кроме меня никто… клянусь… хочешь на кресте клятву дам, хочешь? — Иван поискал взглядом образа, но не нашел их в трапезной.

— И все ж таки, открой секрет или жалко тебе? — не отставал царь.