Без грима
Шрифт:
Он заворожено смотрел на ее лицо, на котором темнели загадочные египетские глаза.
«Если хотите, я могу подвезти вас и до дома»
«Спасибо большое, но шофер говорит, что скоро починит машину. Так что, если вам было бы удобно довезти меня до нее…»
«Разумеется»
В машине с ее появлением запахло фиалками и сладковатыми испарениями дождя.
«Меня зовут Игорь»
«А меня Майя. Игорь, у вас в машине можно курить?»
«Да, пожалуйста»
Он поднес ей зажигалку и она, открыв окно и высунув в него локоть, принялась выдувать дым, повернувшись к нему вполоборота и скользя по нему своими удивительными глазами из-под полуопущенных ресниц. Почему-то в этот момент
«Да, здесь неплохо»
Она ответила ему небрежно, словно он поинтересовался – удобно ли ей в ее кресле, и испытующе посмотрела на него, как будто ждала совсем другого вопроса. Он судорожно перебирал нейтральные темы для разговора, которые удовлетворяли бы ситуации, и говорил ей ничего не значащие слова.
«Остановите здесь. Вот моя машина»
Припарковавшись на набережной, он выключил двигатель.
«Спасибо, Игорь. Включите на минутку свет – я не могу отстегнуть ремень…»
Нагнувшись к ней, он принялся ей помогать, и в суете этих манипуляций прикоснулся к ее руке. И тут она совершила нечто неожиданное – взяв его за эту неосторожную руку, подалась к нему, и поцеловала в губы молниеносным – как клюнула, – точно рассчитанным поцелуем. Потом, посмотрев в его оторопевшее лицо, тихо засмеялась своим колокольчиковым смехом, и, выйдя из машины, поспешила мелким шагом, чиркая в узкой юбке коленями друг о друга, к ожидавшему ее черному «Мерседесу».
«Ну что, тебя можно поздравить? – поинтересовался у него на следующий день Черемушкин, – Я видел, как вы вчера уезжали вместе». «Не говори ерунды» – отмахнулся он тогда.
Но, дразня себя воспоминаниями о Майином поцелуе, он принялся воображать, какой может быть их следующая встреча. И встреча состоялась очень скоро – уже на следующий день, на банкете, посвященном почину «Слуги двух господ», Майя сообщила ему как бы невзначай, что ее муж в отъезде, и он с пьяным бесстрашием настоял на том, что должен доставить ее домой. Сев в его машину, они немедленно принялись целоваться, и он обратил внимание, что при этом она не закрывает свои фиалковые глаза. Он довез Майю до ее дома в Озерках, будучи изрядно навеселе, и, приправив свои ухаживания небольшой порцией настойчивости, остался у нее на три часа… Уезжая от нее домой, он не чувствовал ни сожаления ни неловкости. На душе у него, освеженной изменой, было легко и весело.
О том, что у него роман с женой Коноваленко, вскоре в театре на Литейном знал каждый – ему казалось, что за ним и Майей всюду тянется легкий шлейф приглушенных смешков и удивленных аханий.
Он знал, что Майю все за глаза называют «бл…ю». Со временем он стал понимать, что представления о верности у нее все же существовали, просто они изрядно отличались от общепринятых. Он не переставал удивляться пестрой смеси противоречивых принципов и понятий, которые уютно уживались в голове его любовницы – в его первый визит к ней домой она, например, как нечто естественное, попросила его перебраться из широкой двуспальной кровати, на которой он было разлегся, ожидая, пока она выйдет из душа, на неудобный диванчик. На его вопрос – к чему им покидать кровать, она, посмотрев на него удивлено, произнесла просто и невинно: «Но я же сплю на ней с Всеволодом». Тот факт, что измена будет вершиться вне ее супружеского ложа, являлось в ее глазах, по-видимому, смягчающим обстоятельством. В непосредственности этой ветреницы и состояла ее индульгенция.
Вообще, ему всегда казалось, что Майя относится к своему супругу довольно хорошо. Она часто говорила о нем не к месту и с теплотой в голосе – могла, например, остановившись у витрины магазина мужской одежды, заявить на полном серьезе: «Моему Севе пошел бы такой костюм»… Майя рассказывала ему, что познакомилась со своим супругом на конкурсе какой-то самодеятельности, когда ей было восемнадцать лет. По ее словам, Коноваленко, который попал туда случайно, увидев ее среди прочих выступавших, в тот же вечер разыскал ее адрес и лично привез ей домой корзину цветов, наделав немалый переполох среди ее родственников. Майя не получила призового места в том конкурсе, но поймала удачу покрупнее – через месяц бизнесмен сделал ей предложение. Всеволод к тому времени овдовел, – от первой жены у него остался годовалый сын, который жил у бабушки.
Если верить Майе, после свадьбы они с Всеволодом какое-то время были абсолютно счастливы – некрасивый супруг, неуклюже проявлявший свою к ней нежность, тронул ее сердце. Дальнейшую судьбу этого брака легко было спрогнозировать
до мельчайших подробностей и без сплетен Черемушкина. Уже вскоре после того, как она стала женой Всеволода, Майю постигла печальная и неизбежная участь женщины, связавшей свою судьбу с занятым человеком – она стала тосковать от безделья. Скука подобного толка проявляется по-разному – кто-то принимается бездумно тратить деньги, кто-то начинает пить или употреблять наркотики. Майя же выбрала один из самых банальных и незатейливых способов развеять свою печать – стала изменять мужу, благодаря чему достигла в некоторых кругах популярности, едва ли не большей, чем у ее супруга. Оставалось только удивляться тому, как Всеволод Коноваленко, известный своим крутым и жестоким нравом, терпит эту слабость свой жены. Майя признавалась ему, что Всеволод поколачивает ее, но разводиться со своей супругой продюсер, судя по всему, не спешил.Он шевельнулся на кровати, отчего боль стала невыносимой. Из-за Майи они и попали в аварию – в тот момент, когда он захотел обогнать едущий перед ним автомобиль, она щекотала его, требуя обратить на себя внимание, и так смешно надувала при этом щечки, что он невольно засмотрелся на нее.
«Майя, купим по дороге вина?»
«Договорились. Хочешь меня?»
«Очень»
«Не верю. Ты даже не смотришь на меня. Вот стану сейчас тебя щекотать – и тогда скажешь мне правду»
«Майя, я же сморю на дорогу»
Ей было всего двадцать три года…
– Игорь Сергеевич, к вам сейчас зайдут ваши мать и жена, – раздался рядом голос доктора, – но буквально на одну минуту.
Он открыл глаза, впустил в себя белый свет. Известие о встрече с мамой и Мариной оставило его равнодушным – боль, которую он испытывал, притупила все чувства.
– Игорь Сергеевич, они здесь.
Он услышал мамин голос.
– Все будет хорошо, сынок, все будет хорошо, – говорила она возле него скороговоркой. Голос у нее дрожал.
Он сказал ей в ответ лишь: «Да-да, мама».
– Теперь вам нужно идти, – (доктор).
– Я буду рядом, сынок, – (мама).
Голос Марины он за все время свидания не услышал ни разу. Звук закрывающейся двери был как выстрел. Смертельный выстрел… Он снова прикрыл глаза. Чувства горя не было, а было лишь недоумение.
Он подстреленная птица. Его зовут Игорь Лефортов. Ему двадцать семь лет. Он актер. Еще совсем недавно он был доволен своей жизнью. Еще совсем недавно судьба к нему благоволила. После прозябания в театре на Литейном ему, наконец, достался его счастливый билет – сериалы Гришина. Первый же из них – «Доктор Шестицкий», принес ему безоговорочный успех. С тех пор прошло три года. О нем заговорили, его отметили. Зрители полюбили его. Режиссеры стали проявлять к нему интерес, приглашать в свои картины. Его карьера стремительно пошла вверх, нищета и безвестность остались далеко позади. Он радовался своему успеху и своим новым ролям. Ждал, когда Гришин начнет снимать «Бой у Ярышмарды». Любил женщин. Находил освежающий приют в объятиях Майи. Он был баловнем фортуны, дорвавшимся до источника везения и жадно утолявшим терзавшую его жажду. С восторгом он принимал щедрые ласки судьбы, иногда сам не веря, что она так благосклонна к нему.
И вот какая-то секунда, – нет, буквально доля секунды своенравно и жестоко оборвала его полет. И какой-то доктор совершенно спокойно, как будто речь шла о чем-то не слишком существенном, сказал ему: «Ваше лицо обгорело». Он ехал навстречу счастью, а попал в больницу, попутно убив Майю.
Глава 6
Несколько дней спустя, когда немного утихла первая суета по спасению его жизни, его перевели из реанимации в палату интенсивной терапии. В первую неделю в больнице ему несколько раз «иссекали нежизнеспособные ткани», как называли эти пытки врачи, – пострадавшие части тела освобождали от ожоговых струпьев. То, что на языке доктора именовалось «нежизнеспособными тканями», на самом деле было иссушенной огнем, пылающей неутолимой болью его плотью. Измученный постоянными кровопотерями, он ничего не соображал. Не успевал он очнуться толком от одного наркоза, как впереди уже маячила следующая экзекуция. Перебинтованный так, что остались открытыми только руки и ноги, он, постоянно находясь в полубессознательном состоянии от обезболивающих препаратов, созерцал свои ступни, высившиеся двумя аккуратными холмиками под простыней – они находились в самом центре обзора, который давала ему щель, оставленная врачами в головной повязке. С постоянством стрелки компаса ступни указывали на дверь палаты.