Без имени, без веры, без надежды

– Передай дяде, не ждала я, что так всё обернётся, но человек предполагает, а Пряха располагает. Убить можно по-разному. Можно нож в сердце воткнуть, а можно душу вырвать, как дерево с корнем. Человек тогда ходит, говорит, смеётся даже, а внутри мертвый всё равно. И даже если его из пещеры достать и на свет под рученьки вывести, не оживёт. Пусть мёртвые остаются мёртвым, а живые делают то, что должно. Девчонка виновата только в том, что не за ту руку схватилась. Но когда пришла беда, других топить не стала, чтобы самой выбраться. Пусть бывший, но все равно Осколок. Для таких "верность" и "честь" – не просто слова, а, значит, помогать им стоит… Да и дело, если разобраться, не такое трудное! – бледные губы дрогнули, искривившись в волчьей усмешке; в тот миг, как никогда раньше, походила она на отца. А Льгар А'йорд был не из тех, кого хочешь видеть во врагах. – Нет стрел, которые нельзя отразить, и даже самые крепкие руки не могут затянуть узел так, чтобы не осталось ни малейшего просвета. Когда поймёшь как, остаётся только потянуть за нужную нить. Раскладки по чарам я оставила, кому надо будет – найдёт… И смотри, не лезь, куда не просят, – это уже вслух добавила.

– А… ты уверена? – сорвалось с губ. Сколько ни бранил меня Предстоятель за длинный язык, за любопытство неумеренное – всё без толку.

Угольные ресницы дрогнули, из синих глаз на миг плеснуло таким отчаянием и безысходностью, что я невольно подалась вперёд – утешить ли, приголубить. Привычку трудно вытравить, а я как-никак посвящённая… Кирин дернула плечом, ровно муху сгоняя, и замерла я. Никогда ни от кого утешения она не принимала. Такой уж уродилась.

Хотите, можете считать это плодом больного разума, но я почти видела его, в шаге позади неё стоящего. Отстранённый суровый взгляд, рука, лежащая на её плече…

– Хорош балахон, только чего-то не хватает, – и снова злая льгаровская усмешка на губах дочки Льгара. – Не цепи ли агларной?

Вот так. Ни слова лишнего. Горсть снега в лицо швырнула и ушла клеймо снимать с глупенькой и – что бы она не говорила – недостойной дара такого воровки. Тогда-то и узнали господа Совет, что для А'йордов и впрямь запретов нет, законы не для них писаны, ведь клейма – да-да! – чарами нерушимыми всегда почитались, а тем, кто снять их посягал, посягалку-то и отрывало. Прежде. Если бы не жила такая вот Кирин на белом свете, то, право слово, стоило бы её выдумать… Давит на плечи каменный свод, агларная цепь как свинцовая шею оттягивает, хоть и знаю, что легче она лёгкого. Не для меня она скована. Нет во мне ни величия преподобного Фалкиона, ни мудрости его, только и умею, что нос свой всюду совать, да хорошую мину при плохой игре делать. Какая из меня Предстоятельница, благие боги? А Выдумка знала, что так будет. Вот спасибо ей, не могла напрямик сказать! Я б тогда не здесь сидела, зубами скрипя, а где-нибудь за полярным кругом с белыми медведями в салочки играла. Но всё ж потихоньку начинаю разуметь, о чём она речь вела. Ясности никакой, угадушки одни. Предстоятель с полуслова все понял, но на то он и Предстоятель. С цепью без споров распростился, на покой ушёл. Чем занят он сей день – не ведаю, да и не нужно оно мне. Вот воровку раскованную повидать бы не отказалась, только сгинула она, ровно в воду канула. Как свалилось с неё клеймо, так и сгинула. Маги наши едва посохи не сгрызли от усердия, но нашли от дохлого осла уши. Где она теперь – одной только Плетельщице ведомо. Высший ранг мне дали не за красивые глаза. Я умею ставить мысленные барьеры, но до а'йордовских щитов как до той луны – вовек не дотянусь. Родичи Кирин учатся искусству защиты разума с раннего детства, их блоки не пробить и Великому магу. А в моём, если ломать будет умелец, да ещё со зрячим камнем, может, и найдётся щёль. Путей окольных много, достаточно знать хотя бы один… Поэтому я ничего не знаю. Поэтому сейчас я не скажу ни слова в защиту Кирин. Я буду только наблюдать. И запоминать. Память – это наше все, как любит говорить Верховная Ведьма. Что же вы остановились, госпожа Элейс аен Ринвелль? Вас утомил мой простонародный говор? Препарируйте дальше, не смущайтесь. Я даже притворюсь, что не вижу, как нервно вы теребите свою звезду, больше похожую на зрячий камень, чем на Пламенеющий знак. Не бойтесь. Я выкормыш а'йордовский, как назвал меня Рьен, а не одна из них. Думайте об А'йордах, а не обо мне. Они не умеют забывать. И прощать не умеют. Настоящее. Эль'кирин А'йорд. Без имени. Без веры. Без надежды. Так поют барды. Те, кто тысячелетия назад выдумал лишать Имён за самые тяжкие преступления, был мудр. Ибо разве есть мука страшнее, чем одиночество в толпе? Когда тебя забывают через мгновенье после встречи, когда смотрят не в глаза тебе, но сквозь тебя. А иные и вовсе проходят, как мимо пустого места. Паутина жизни отторгает мертвецов. Все мы мертвецы: и Лишенные, и Потерявшие, и даже я, Отрекшаяся. Мы умираем, теряя Имя, а после – лишь агонизируем, пока не даст трещину клетка для души из костей и плоти, что зовётся телом. И всё же этой клетке нужна и еда, и питье, и крыша над головой. Но безымянные не нужны никому. Какой прок от создателя без Искры? Воина без Ярости? Вора без Тёмного Духа? Барда, не слышащего Ветер? Точно такой, как от мага без Силы. Охотникам и мистикам легче. Лес говорит даже с заблудшими детьми, а Вера не уходит с потерей Имени. И держатся лесовики с посвященными друг за дружку крепко – куда крепче, чем прочие "ветви" за свои "листочки". Они редко теряют Имя и ещё реже Имени лишаются. Но случись беда, в лесу и в храме их примут, не глядя на прошлое. Другим же остаётся лишь… Просить подаяния? Мне? Никогда. Все знают: две "дыры" увидеть легче, чем одну. Троих безымянных могут даже ненадолго запомнить. А если их соберется пятеро или шестеро… или тринадцать… "Вести, а не следовать", нэри-мать?.. Своих братьев и сестёр мы видим; наш взор не скользит. Для других носим яркие одежды – они цепляют взор, привлекают внимание. Мы бродим по городам и весям, нигде не задерживаясь и не зная, куда завтра приведёт нас дорога. Шуты. Лицедеи. Акробаты. Бродим, веселя народ тем, что осталось от прежней жизни и прежнего дара. Мастерство не уходит с Искрой. Угасшая Ярость не отнимает умения держать меч. Ветер, стихая, не лишает памяти. А Сила не уходит без следа, если ты – Отрекшаяся. Только… зачем? Зачем? Многие мои братья и сестры мечтают о смерти, как о дожде в раскалённый полдень, как о ласковом поцелуе матери. Они призывают её денно и нощно, и годы криков, мольб и проклятий превращают их голоса в хриплое надрывное карканье. Клич воронов – стоны потерянных душ. Люди верят, что когда черный ворон каркает над телами павших, где-то умирает Безымянный. Злая насмешка. Прервать жизнь Безымянный не может. Ни свою, ни чью-то ещё. Почему – не знает никто. Лишенные до сей поры полагают связанную волю частью кары, хотя давно известно, что не могут убивать и Потерявшие с Отрекшимися. Каждый пытался хоть раз. Я – нет. Пока нет. Предел прочности есть у каждого, и пока я не знаю своего. Но знаю старую, как мир, притчу о рыбаках, захваченных штормом. Одни сдаются, бросают весла, ложатся на дно лодки – и ветер разбивает их о скалы. А другие крепко сжимают весла, правят навстречу буре – и побеждают. Только слабый покоряется судьбе, сильный сам выстроит судьбу так, как нужно ему!.. Патетично. Возвышенно. Весьма в духе кодекса А'йордов. Суеверный люд верит, что на убийцу Безымянного переходит его проклятье, и отшатывается в ужасе, когда его просят о милости. Если б было так, среди душегубов и лиходеев, коим несть числа на дорогах славной Кассилии, остались только Безымянные. А пока проклятье им не мешает. Смерть для нас никогда не бывает лёгкой, и Безымянные люто завидуют тем, кто ломается сразу и просто угасает от безразличия, от безысходности, от тёмной пустоты, вдруг возникшей там, где билось живое сердце. Завидуют, потому что им суждено бродить по земле, пока мир не изменится, и Серая Пряха не выдернет из полотна судеб разорванную блёклую нить. До случайной стрелы, ножа или копья. До незримой хватки тьёрге. Гьёрге – ледяные демоны с острыми как бритва когтями, что живут у границ вечной мерзлоты, коварные, хитрые, охочие до крови тёплой и мягкой человечьей плоти. На них можно взглянуть – лучше издали, добычу они чуют с расстояния в сотню стадий. Их можно потрогать – держа Живой огонь наготове и истово моля богов о помощи. Их боятся, потому что знают. И верят в них больше, чем в их братьев тьёрге. Для большинства людей тьёрге всего лишь легенда. Страшная сказка, которая матери пугают непослушных детей. Но я вздрагиваю всякий раз, услышав: "Ринлэй э'тьёрг! Поглоти тебя демон!". Потому что знаю. Тьёрге не-живут, не-существуют. Но они есть. Духи бесплотные, которых нельзя увидеть или услышать, чьё приближение нельзя ощутить. Обиталище их в Нейарет атан Дин, туманах меж Явью и Сном. Тьёрге не пьют кровь, не касаются плоти. Души людские – вот их пища. Настигнув, они рвут добычу в клочья и пожирают. Выгрызают душу, оставляя тело нетронутым, и до самого конца жертва сохраняет ясность разума. Легко ли вообразить пытку изощреннее? Умирающий всё чувствует. Всё понимает. Но сделать не может ничего. Только кричать. Кричать… Не приведи вас Промыслитель услышать хоть раз этот крик. Имя – наш щит от созданий не-живущих. Пока носим Имена, тьёрге не чуют нас. Но умирает Имя, мы становимся открыты перед ними, и начинается охота. Сбежать нельзя. Укрыться негде. Потому что будь ты хоть сам Стурм Великий или Йенова Рисст, тебе всё равно нужно спать. А во сне мы, хотим того или нет, касаемся Нейарет. Во снах они приходят. Ищут нас. Вынюхивают. Зовут. Это не Зов Леса. Не тот шелестящий голос деревьев, тихий шепоток трав и цветов, который слышат все Охотники и временами ловлю я. Помните, в балладе: "Великий маг – тот, кто не только Силой одарён"? Кому-то шепчет Тёмный дух, кто-то ловит Ветер. Мне светит Искра и зовёт Лес. Зовёт даже сейчас. Тот зов другой. Невнятное бормотание на грани слуха, которое сначала слышно только во сне. Со временем оно становится громче, и однажды ты ловишь себя на том, что вслушиваешься в слова. "Кто ты, кто ты, кто ты?.. Где ты, где ты, где ты? Сслушшаешшь? Сслышшишшь? Не уйдёшшшь…" И уже слышишь их не только во сне, но и днём, бодрствуя. Сотни и тысячи голосов, твердящих одно и то же. "Не уйдешшшь…" Тьёрге ищут нас. Без устали. Кружат, как шакалы, подбираясь ближе. Страстно жаждут… хотя нет. В них нет страсти, ни ярости, ни гнева, ни страха – они не знают, что это такое. Эмоции – удел смертных, для тьёрге есть только "догнать-схватить-разорвать-сожрать". Мы для них еда. Вкусная. Лакомый кусочек. Сумеют дотянуться – жрут, сколько влезет, а влезает в них немало. И даже если уцелеешь сегодня, завтра тоже будет ночь, а за ней другая, третья, четвертая… Ночь. Сон. Шепот. Замкнутый круг. Сталь в руке человека несёт не гибель – свободу. Умирает тело, и душа уходит за Круг Жизни, в надвечный мир, минуя Нейарет. Безымянная, не может переродиться, оставаясь навеки привязанной к кромке, но остаётся. И всё же… всё же… Если одолеешь оборотней, живущих в твоей душе, если переродишься, став другим не внешне – внутренне, если, однажды упав, всё же найдёшь в себе силы подняться и идти дальше, если призыватель, Ищущий, согласится помочь – сможешь вновь обрести Имя. Оно будет другим и не придёт так просто, как в первый раз. Мир не скажет его сам, Имя нужно искать. Входить в транс, падая в Нейарет атан Дин, бродить в тумане и выкликать снова и снова… …Паршивое место, говоря по правде. Ни света, ни тьмы, никого вокруг, только эта… дорога. Не знаю, может, есть и другие, но я всякий раз вижу одну и ту же. Она течет из ниоткуда в никуда, серая, словно из пепла… он фонтанчиками взлетает вверх от шагов… вьётся меж черных скал, похожих на скрюченные пальцы. Иной раз на ней никого не встречаешь, бывает, налетают мары или грёзы… отбиться нетрудно. Но за скалами клубится туман, а в нём… кто-то есть. Их не видно, но они там. Иногда совсем близко. Их голоса просят откликнуться, зовут, то стихая, то поднимаясь до крика. Они знают, что ты там, но пока не могут тебя найти. Они увидят тебя в тот самый миг, в который ты увидишь их, а дальше… дальше не будет ничего. Не останавливайся. Иди. В какой-то миг – ты не заметишь, когда именно, – они начнут отдаляться, и вот тогда настанет время слушать. Смеются дети… журчит вода… звучит музыка… шепчет листва на ветру… Так приходят Имена. Даже под защитой Имени опасно бродить Тропами мёртвых. Налетишь на голодного духа, никакое Имя не спасёт. Тьёрге-то, может, и подавится, но тебе это уже будет до стрелы-молнии. Входить в Нейарет способен любой маг или мистик рангом выше ученика, слушать и слышать – один на сотню. Отваживаются на поиск лишь единицы. Огромная Сила и незыблемая Вера нужны, чтобы не только нырнуть в туман самому, но и захватить безымянного. Воля прочная, как адамант – чтобы волочить его, неподъёмного (ментальная проекция или нет, а весят они, кажется, пудов под сто!), за собой, вновь и вновь выкликая Имя, и держать, не давая сойти с дороги. Знание, кровью и болью обретенное – чтобы вытолкнуть обратно в Явь пьяного от счастья наречённого или просто вовремя выдернуть. Сила, воля, знание. Триада каждого призывателя. А я Безымянная, которая ищет Имена. Невероятно. Немыслимо. Каждый раз, когда мир бросает вызов, хочется перетряхнуть его, смять и вылепить то, что нужно мне. И заклюй меня ястреб, если я когда-нибудь перестану дергаться. Всё, что нужно – это терпение и немного фантазии, ибо нет гор, которые нельзя покорить, и нет загадок, которые нельзя разгадать. Где вы сделаете один рывок, я пройду несколько шагов. Где разнесёте стену – я вскрою замок. Искра, из-за которой насмешник-отец дал мне прозвище, по-прежнему со мной. Слабенькая, едва-едва мерцает, но её довольно, чтобы без труда переделать известные чары или выдумать новый заговор. Один или несколько. Легче лёгкого. Потому что запретов больше нет. Ни закрытых разделов, ни дробления магии на черную и белую, ни опёки наставников (не то, чтобы она останавливала меня прежде, но всё же…), ни мучительных сомнений: "Этично или нет?" Вздумай я побаловаться с черным целительством или хождением по теням на площади Свободы в Ар-атайлле, меня никто бы не остановил, если бы даже заметил: одно из немногих преимуществ статуса Безымянной. А к тем, кто стоит на грани – уже не здесь, но ещё не там – некромантия приходит легко, как дыхание. В ней доступно всё… с поправкой на мощь заклинаний, конечно, и условием не посягать на чужую жизнь. Не очень-то хотелось, если честно. Есть уйма вещей хуже смерти. Увидь Фанд, как я использую его арканы, связки и перекаты, хохотал бы точно безумный. Но для Ищущего путь не важен, главное – итог, а магия крови гораздо, гораздо надёжнее наведённой. Для каждого заклинания свои. Тем, кто утратил Имя недавно – одни. Старожилам – иные. Длинные и короткие, сложные и простые, слабые и… Чем ярче горела Ярость, чем громче звал Лес, чем ехиднее хихикал Тёмный дух, тем труднее искать. Прошлое держит крепче агларных цепей, душа не хочет меняться. И принудить нельзя. Свобода воли. Свобода выбора. Свобода меняться. Свобода умирать. Бард нашел бы слова лучше, но я не бард. К кому-то Имя приходит быстро, кто-то, считая себя готовым, ждёт не одну луну, и даже не две, кто-то погибает, так и не услышав… Но не отступает никто. А я – веду, зову, нарекаю и помню. Радость, когда обнимаю друга и шепчу ему одно-единственное слово. Гнев, когда опускаю руки и говорю: "Нет. Ты ещё не готов". Помню даже то, что помнить не хочу. Ужас, когда камнем из пращи вылетаю из туманов и после стучу зубами о жестяную кружку с неразбавленным спиртом, а в ушах, не смолкая, шелестят голоса. "Где ты, где ты? Гдеее же тыыы?.." Искать можно только для другого, не для себя. Однажды мне сказали: "Ты вольна идти этой дорогой, но Искать для бывшей Великой никто не станет. Слишком большой риск. Подумай…" Сказал тот, от кого я меньше всего ждала таких слов. Он почти наверняка желал мне добра и, конечно, был прав. Когда-то, смеясь, я бросила вызов целому миру… Сейчас – поступила бы иначе. Огляделась. Подумала. И, соединив два невзрачных камешка, не призвала обратно, но удержала бы таящую жизнь, указала путь потерянному духу. Стоило потерпеть и выждать, чтобы растоптать всех, кто поднял руку – не давая поразить себя. Может, тогда вкус моей победы не был бы так горек, а надежда не покинула меня. Но прошлого не вернуть, и я ни о чём не жалею. Я не могу помочь себе. И слишком хорошо знаю того, кто сможет. Каждый раз, когда вижу знакомые черные молнии на серебряном поле, я вспоминаю его. Он примет меня, если я вернусь. Он поможет, если я соглашусь принять его помощь. Неподвластные уже не те, что прежде, но он – я знаю! – перевернёт небо и землю и найдёт мне сотню Ищущих. Он солжет, предаст, украдёт и убьёт… Стоит только мне пожелать. Стоит только вернуться. Но я не вернусь. Пусть свобода моя – свобода сухого листка, подхваченного бурей, я сама выбрала эту бурю. …А с некоторых пор – или мне кажется это? – один голос стал громче. Он не выкликает всех нас. Он зовёт меня. "Гдеее тыыы, Ищщщущщщая? Гдеее тыыы?" Прошлое. Риэннош эл'Георс, младший мастер чар. Некромантия в Неподвластных числилась среди запретных искусств, однако, баловались ею все – от адептов до магистров. Рьен был редким исключением; на общение с миром мертвых у него была стойкая и очень сильная аллергия. Присутствие при свершении темных ритуалов вызывало у него резкий упадок сил и магическое истощение, а единственный в его жизни спиритический сеанс закончился двухнедельной комой. Придя в сознание, он получил от подруги щедрую порцию наставлений, перемежаемых столь красочной бранью, что из мертвенно-бледного стал густо-свекольным: высокородная taril была красноречива на диво. "Не умеешь – не берись!" – резко заявила та единственная, кому Рьен верил безоговорочно, и более к темным гремуарам он не прикасался. А если возникала необходимость – обращался за помощью к знатокам. Сама Эль'кирин интерес к некромантии потеряла после не слишком удачного ритуала призыва, "проведенного в чисто исследовательских целях", как объясняла она потом Рьену, помогавшему ей в охоте на духов, вырвавшихся из Тёмного портала. Тогда им повезло дважды: во-первых, всех духов удалось загнать обратно прежде, чем те успели набедокурить, а во-вторых, во время финальной "зачистки" их поймал с поличным не кто-нибудь, а сам мастер Фанд. Числясь среди младших мастеров воздуха, он в то же время был одним из лучших некромантов гильдии, имея (негласно, конечно) магистерское звание. Он не только не доложил о Рьене и Кирин гильдмастеру, но, напротив, дал им пару ценных советов и даже лично проследил за закрытием Тёмного портала.

– Бросил бы ты её, Георс, да учёбой занялся, что ли… – с деланной досадой цедил он, как ястреб, следя за Кирин. Рьен изумился бы разнице во взгляде и словах, если бы заметил, но в тот миг его волновала лишь подруга, накладывавшая последние замки на портал. По её лицу струился пот и слёзы, из носа текла кровь – сказывалось перенапряжение. Рьен ругался сквозь зубы, то и дело порываясь броситься ей на помощь, но всякий раз останавливая себя: он скорее бы навредил, чем поддержал. Тёмный портал поддавался лишь тому, кто открывал его. – Пытаться вправить на место мозги или что там ещё в этой головке – зряшная возня, хоть ты наизнанку вывернись и васильками прорасти. Оэй, отчего враждебность в глазах, мальчик? Правда, она хоть и невкусная, зато полезная. Глотай, пока дают! С А'йордом дружи – да топор держи…

Плотное черное облако, висевшее в ладони над песчаным полом, посветлело и стало таять. Сияющие руны, начертанные на песке, гасли одна за другой, и не позже чем погасла последняя, облако совершенно рассеялось. По древней каменной арке, стоявшей посреди зала, в последний раз пробежали алые искры и исчезли в песке. Тёмный портал уснул. Вытащив из рукава платок, Кирин принялась вытирать лицо, а Фанд сделал какой-то сложный пасс, склонил голову набок и одобрительно хмыкнул.

– Что ж, эта А'йорд хотя бы умеет отвечать за свои поступки. Омерзительно, хотя и не сравнится с тем убожеством, кое было продемонстрировано в начале, – он подошел к Кирин и взял её за подбородок, заставляя смотреть себе в лицо. Рьен шагнул было к ним, но воздух вокруг него загустел и уплотнился, мгновенно поймав юношу в невидимые и невероятно прочные силки. – Послушай, мне, говоря честно, до флюгера ты и твои эксперименты, которые в конце концов подарят тебе мраморное одеяльце с золотой надписью "Скончалась во цвете лет". Но, видишь ли, я до смешного люблю эту школу. И цитадель. И город, если уж на то пошло. И нравятся на том месте, где они находятся сейчас.

Кирин дернулась, но Фанд держал её крепко.

– Я, что бы ты ни думала, пекусь о твоём благе, поэтому и хочу дать пару советов. Первое, лучше клепай защитные контуры. Ришган неплох, но, как видишь, не панацея. Отсюда второе: всегда держи наготове "затычку". Лучше Белую змейку, или другую из той же группы. Своих мозгов не хватит, у дружка позаимствуй, что ли… Друзья нужны не только, чтобы было кого хоронить. И, наконец, хоть это для тебя почти непосильное задание – попытайся прочитывать в книге не только то, что написано большими буквами. Сноски в низу страницы не просто так пишутся. Противно следовать именно моему совету, поспрашивай старших родичей, уверен, они скажут тебе то же самое. А когда перебесишься и устанешь меня проклинать, можешь не благодарить… головёшка.

– Спасибо, – выпалила Кирин, с вызовом глядя в тёмно-карие глаза. Фанд смешался было, но тут же разжал пальцы и несильно шлёпнул её по щеке.

– На здоровье, не обляпайся, – он скривил губы. Воздушные арканы, сплетенные со странноватыми чарами духа, ослабли, и Рьен бросился к подруге. – А теперь пшли вон, сопляки. По общежитиям. И чтобы никуда не сворачивали – я узнаю… – Некромант недобро прищурился. – Вы ещё здесь?

Рьен и Кирин переглянулись и наперегонки помчались к арке, за которой начиналась лестница, ведущая из зала с порталом в верхние ярусы подземелий.

– И привет покорный маме, А'йорд!.. – насмешливо крикнул вслед им Фанд.

– Вот придурок! – бормотал Рьен, в то время как ноги резво несли его по коридорам Академии, а уши полыхали от гнева и досады. – Какой придурок! Почему все некроманты такие?!

– В корне неверное замечание, – задумчиво возразила Кирин, обнимая его за плечи. – Он мерзавец и урод, вонючий выплодок тхаррэ… но ты слышал, что он сказал про защитные контуры? Я всегда считала, что общепринятое – не есть лучшее, и неприятность с порталом наглядно доказала. И раз магистр говорит, что Ришган – не панацея, значит, есть и другие. Как насчёт с утра в библиотеку?

– С утра?! – взвыл Рьен, потирая горящее ухо. – А сейчас что? И… о боги, он меня проклял! Проклял!

После того случая они с магистром… сторонний человек сказал бы, подружились, но, говоря честно, слово "дружба" ни в коей мере не описывала тех отношений, что установились у парочки юных магов и некроманта, с душой тёмной, как демонов огонь. Фанд шпынял Кирин при каждом удобном случае – но никогда не отказывал ей в помощи, даже если это шло вразрез с законами Гильдии. Кирин плевалась при одном звуке его имени, но когда Фанд говорил, она сначала слушала, а уж потом начинала возражать.

Их всё тянущаяся "дружба" была… странной. Как, впрочем, и Кирин. Как сам магистр. Те, кому случалось впервые обратиться к нему, неизменно цепенели при виде худощавого юнца с коротким ежиком светлых волос и наглыми тёмными глазами. Уважаемому магистру было более пятисот лет, и всё же он с гордостью носил маску уже-почти-совсем-взрослого парня, которому осталось только подрасти дюймов на семь и набрать фунтов двадцать веса. Носил и едко посмеивался над теми, кто принимал эту маску за чистую монету. Врагов у него было столько, что хватило бы на маленькую гильдию. Фанд никогда ни от кого не прятал своё увлечение, но поймать его на чем-либо опасном или запрещённом никому не удавалось. Чувство юмора у него было мрачноватое, но он никогда не проклинал и не вредил людям просто из злости, просто потому что мог это сделать. Ему больше нравилось разрушать проклятья, а не накладывать их, но плевать себе в кашу он никому не позволял. Фанд был злым – так же верно, как дождик осенью. Циничным. Веселым. Он не умел прощать и сострадать. И у него на любой вопрос всегда имелся ответ. Словно ему и в самом деле вечно было пятнадцать. Слухи по Гильдии о нём ходили совершенно невероятные. Мистики всерьез уверяли, что он пьёт кровь юных девственниц. Воры утверждали, что пояс его сплетен из кожи мертвецов. Охотники обвиняли его в выведении морлоков и шипастых цепней. Воины клялись, что в чулане у него хранится полный комплект доспехов Лаксиона, дарующих неуязвимость к любому оружию. Бардовские рассказы, поэмы и песни о кареглазом некроманте отличались редкостным пессимизмом. Обычно в них присутствовало огромное количество лунных ночей, разрытых могил, крови и восставших мертвецов. И только маги и создатели – знавшие чуть больше остальных – помалкивали. Фанда боялись. Его ненавидели. Уважали. С ним считались. Все – даже гордые и благородные А'йорды. И если кто и полагал его поведение неподобающим волшебнику столь высокого ранга, то предпочитал помалкивать. Остротой своей язык некроманта не уступал закалённому клинку, а "глазил" так, что пострадальцам белый свет тьмой полуночной казался. Проведя два дня в больничном крыле – проклятье, от которого уши свернулись в трубочки, было чудо как хорошо, у целителей ушли сутки, чтобы его снять – Рьен проникся к магистру глубочайшим уважением и с тех пор говорил о нём только полушепотом и с оглядкой. А Кирин… Кирин была одной из А'йордов. Как и её отец, она ничего и никого не боялась, а слова "благоразумие" и "осторожность" отсутствовали в её словаре. Они с Фандом были слишком похожи, чтобы всерьёз ненавидеть друг друга. Или поладить когда-нибудь. Фанд не любил А'йордов, всех вместе и каждого в отдельности. И без конца попрекал сходством с матушкой Кирин, которая была копией Льгара во всём – за исключением глаз. Если верить тем же слухам, когда-то магистр был помолвлен с Виренис, но свадьба расстроилась в самый последний момент. По одной из версий княгиня уличила жениха в связи с демоницей, вызванной с десятого астрального плана, и немедля разорвала помолвку. По другой – услыхав жуткое предсказание о его будущем, решила переломить судьбу. По третьей, которую особенно любил преподобный Фалкион – ушла от него прямо из-за свадебного стола, на глазах у гостей надев обручальный браслет своему дальнему родичу Льгару. Те, кто знал всё доподлинно, упорно изображали потерю памяти, хотя только слепец мог не заметить, как смотрели и как не смотрели друг на друга магистр и высокородная neri. Но впервые за долгое время у них появилось нечто общее. Маленькая выдумка. Рьен не знал, куда идёт и зачем. Он брел, не обращая внимания на испуганные и изумлённые взгляды встречных, петлял по бесконечным переходам Цитадели, карабкался наверх по крутым ступеням, а перед глазами его стояла Кирин. Мука на лице, застывший взгляд, словно у ослеплённой пульсаром лани, бледные губы, сжавшиеся в нитку, тихий, но твёрдый голос: "Он и мёртвый мой… навсегда мой…" И обручальный браслет, вызывающе, дерзко поблескивающий на её запястье. Кирин не смогла бы вечно довольствоваться тайными встречами. Он слишком хорошо знал свою подругу, чтобы на это рассчитывать. Как знал и то, что гильдия – а, вернее, гильдмастер и мажена Элейс – никогда не позволят taril А'йорд взять в мужья Осколка. Рьен умел говорить со стоящими у власти… То, что Кирин и не собиралась ни у кого испрашивать позволения, он понял, застав её спорящей с Фандом. В руках у неё была древняя книга из личной библиотеки некроманта – "Кровная магия: брачные обряды". И Рьен окончательно укрепился в мысли: Осколок должен умереть. Преодолевая тошноту, он перерыл все материалы по кровной магии, что смог найти в библиотеке гильдии и её хранилищах. Такие обряды требовали третьего на роль священника, соединяющего двоих нерушимыми узами, но Рьен знал с десяток А'йордов, которые обладали необходимыми уменьями и, разумеется, не отказались бы помочь наследнице рода. Даже вопреки воле гильдии. Металлический запах крови, казалось, пропитывал пожелтевшие страницы книг. От него кружилась голова, он лип к рукам, забивался в ноздри, и в ядовитом угаре Рьен начал действовать так, как никогда себе не позволял: стремительно, не раздумывая, не колеблясь. Ему всё удалось, даже ошибки обернулись в его пользу. Он пожелал устранить врага – и Кровь ехидны сработала идеально. Гвин'эйто головы оторвать не мог от лежанки, не то, что в кровном ритуале участвовать. Кирин вмешалась, исцелив убийцу – и за неправомерное применение магии была заключена под домашний арест. Гордые А'йорды, давшие согласие на запретный ритуал, вынуждены были склонить головы, а Меченый покинул город, так и не увидев Кирин. С кривой ухмылкой на губах отправился навстречу смерти. Рьен не учёл лишь одного: в книге Фанда нашелся тот единственный обряд, для которого было довольно и двух участников и, исцеляя Меченого, Кирин совершила его. А развернувшая Дымная роза скрыла все следы применения кровной магии. Да будут едины наши души отныне и до конца времени. По выбору своему и желанию я пойду рядом с тобой по жизни и через смерть. Я разделю с тобой дыхание и мысли свои. Я встану рядом с тобой против врага. Сердце твоё отдано мне, жизнь моя – тебе навеки. Разумом своим, кровью и душой я принимаю тебя, избранный мой. Сейчас и до конца мира… Такую клятву дают лишь раз. Только одному человеку. На все перерождения и смерти. Единственному до конца времён. И даже в смерти будем едины… Напрасно. Всё напрасно. "Глупец… глупец… глупец…" Он дышал, точно бегун на последних стадиях, кровь стучала в висках, и больше всего на свете хотелось сжаться в комок и заскулить, подобно раненому зверёнышу. Было легко размышлять о том, что сделанное им – ради её же блага. Но увидеть, как тускнеют такие живые синие очи, услышать негромкое: "Закройте дверь с той стороны, мастер" оказалось… Невыносимо. Нестерпимо больно. Заслужил ли он такую кару? Да, заслужил. Наказание было равноценно вине. По делам вашим воздастся – так учили посвященные. О нет, Рьен ни в чём не раскаивался и доведись ему прожить этот год заново, он не пожелал бы изменить ни единого мига. Но сейчас… боги, он так устал… и был готов на что угодно, лишь бы избыть боль и тоску… получить хоть миг покоя… Гром яростно рокотал в ночи, ослепительно белые молнии кромсали небо на части, капли дождя стекали по разгоряченному лицу, мешаясь со слезами бессилия. Ледяной ветер пробирал до костей, ночь звала, обещая свободу от мук. И так просто было запрокинуть голову, на миг задержать дыхание и, отпустив мокрый серый камень, шагнуть в объятия небытия, навстречу долгожданной тишине и безмятежности – без боли… Рьен опомнился, только когда его с силой рванули назад – так, что он упал навзничь и больно ударился затылком, а после усадили и, тряхнув за плечо, несколько раз настойчиво позвали по имени. Фанд (а это был именно он) снова сумел оказаться в нужное время в нужном месте и вовремя стащить Рьена с парапета башни Звездочтения. "Как я оказался здесь?" Молодой маг не помнил. Вязкая серая безысходность туманила память, поглощала все чувства без остатка. Он устало спрятал лицо в ладонях.

– Что, уже предвкушал сладостный миг разбивания? – язвительно произнёс некромант; Рьен не видел, но легко мог представить себе его привычно-едкую усмешку. – Должен заметить, есть менее идиотские способы свести счеты с жизнью. Мыло и веревку, так и быть, подарю, а люстра в Большой зале отлично сойдёт за сук. Девчонка А'йорд с превеликой радостью разожжёт Небесное пламя ещё и для тебя.

Рьен вскинул голову, с бешеным гневом взглянув на Фанда – тёмную фигуру, почти не различимую за пеленой дождя, поднял руку, привычно складывая пальцы в Огненную плеть, но не смог выжать из себя даже искорки. Магия и бурные эмоции плохо сочетались. "Ни гнева, ни страсти. Только Сила", – с горечью вспомнил Рьен, и слёзы – жгучие, злые – снова навернулись на глаза.