Без измены нет интриги

— Толстая — тетя Сюзанна, остальных не помню, как зовут.

Тьерри поинтересовался, скоро ли мы поедем.

— Мне тоже до смерти скучно, — призналась мама. — Как только они скажут свою речь, сразу сбежим.

Вернулся дядя Франсуа и пожаловался, что никого не удалось записать.

— У Фернана барбекю как раз накануне моего праздника, понятное дело, с утра никто ко мне не поедет, — сетовал он. — Тьфу ты, пропасть! На будущий год надо будет с ним потолковать. Я уже пятнадцать лет устраиваю праздник сбора кукурузы и не допущу, чтобы меня так оттирали!

— Раз-два-три, — сказала в микрофон толстая тетя Сюзанна. Все расселись по местам. В зале вдруг стало очень тихо.

— Всем добрый день! — поздоровалась тетя Сюзанна.

Мама так тяжело вздохнула, что мне стало смешно. Толстуха начала свою речь — о женщине, которую вся семья очень любит и которая сегодня впервые присутствует на ежегодном семейном завтраке. Мама заерзала на стуле, а все в зале уже смотрели в нашу сторону. Дальше тетя Сюзанна поведала, что с этой женщиной в минувшем году стряслась беда. Они — Рита, Клодетта, Моника и сама Сюзанна — не могли остаться равнодушными к случившемуся и собрались на неделе, чтобы сочинить для нее песню, призванную подбодрить бедняжку. Мама сидела вся красная и с убитым видом качала головой. Четыре старушки припали ртами к микрофону и хором объявили, что исполняется «песня надежды для тебя, Эстелла», показав при этом на маму пальцами.

Гости отбивали ритм, хлопая в ладоши, — больше никакого музыкального сопровождения не было. Старушки пели а капелла на мотив «Светлого ручья», но это надо было знать, потому что фальшивили они безбожно. В песне шла речь о маленькой девочке из Репантиньи, эта девочка любила ходить в гости к своим тетушкам, у которых всегда были припасены для нее сладости, а потом эта девочка выросла и хорошо училась на финансово-экономическом факультете, пока не встретила на своем пути злого волка — подразумевался, конечно же, отец. Я не запомнил всю песню, но припев, который старушки повторили раз пять, не меньше, а все старики в зале подхватывали, был такой:

Эстелла, ты прекрасна, Горюешь ты напрасно, Какие твои годы, На бывшего наплюй, Вперед шагай ты смело, Жизнь новую начни! Мы любим тебя, Эстелла, И конфет для тебя припасли!

Мама все качала и качала головой, и крупные слезы потекли по ее щекам. Я взял ее руку и крепко сжал. У Тьерри глаза были в кучку, он тихо повторял: «С ума сойти», а дядя Франсуа, улыбаясь до ушей, втолковывал маме, что эта песня — лучшее доказательство любви, на какое только способны ее родные.

— Ты поплачь, Эстелла, поплачь. Вот вся пакость-то из души и выйдет, лучшее средство.

Мама от этих слов зарыдала в голос, и в эту самую минуту сцена под четырьмя старушенциями рухнула. Наверно, доска была гнилая — она просто разломилась надвое, честное слово. Старушки, приземлившись на пятую точку, истошно верещали от боли, микрофон затрещал и загудел. Кто-то из служащих блинной прибежал сломя голову из кухни и стал кричать, что сцена была рассчитана на одного человека, а никак не на четырех и заведение ответственности за случившееся не несет. Все старики повскакивали с мест и уже хлопотали вокруг пострадавших старушек, сидеть остались только мы трое.

— Мальчики, пожалуйста, уведите меня отсюда, — попросила мама, всхлипывая.

Тьерри помог ей подняться, а я накинул на нее пальто, и мы вышли — никто этого даже не заметил.

На улице сыпал мелкий серый снежок. Мы пересекли стоянку. Мама вытерла слезы и более-менее взяла себя в руки, но сказала, что машину вести боится. Она дала ключи Тьерри. Он сел за руль и завел машину, а мама расположилась одна на заднем сиденье. Я сел впереди.

— Чертовы психи, — всхлипнула мама.

На шоссе нам навстречу попалась машина «скорой помощи», и я подумал, не в блинную ли она едет. Потом мы выехали на автостраду и повернули к Монреалю. В какой-то момент я оглянулся на маму. Она смотрела в окно на убегающий пейзаж, точно пассажирка в поезде, не знающая, куда едет. После Бленвиля мама задремала, но мы слышали, как шумно и прерывисто она дышит. Тьерри шепотом заметил мне, что о нас старушки в своей песне даже не упомянули; я сказал: «И слава богу», и он со мной согласился. На приборном щитке замигала красная лампочка, и в Розмере пришлось остановиться у заправки.

Тьерри вышел из машины: бензоколонка была с самообслуживанием. Я снова повернулся и посмотрел на маму. Лицо у нее было красное, вспухшее. Я перегнулся через спинку и прикрыл ее пальто, чтобы не мерзла. Хотел погладить ей руку, но она судорожно вздрогнула и отдернула ладонь. Что, ну что я мог для нее сделать? Я почувствовал себя бессильным перед ее горем и мысленно проклял отца, как будто от этого что-то могло измениться. «Мама, мама», — прошептал я. Что «мама»? Какие слова мог я прибавить к этому, которое так много для меня значило, но, произнесенное, превратилось в пустой звук? Пока Тьерри расплачивался за бензин, я всплакнул. Увидев, что он идет к машине с большой коробкой в руках, промокнул слезы шарфом.

Тьерри сунул мне коробку: «Возьми на колени». Он тронул машину с места, бросив печальный взгляд на маму. А потом шепнул мне, что с меня пятерка: он купил набор из двенадцати пластмассовых стаканов, нефтяная компания продает такие всего за десять долларов клиентам, залившим бензина на двадцать и больше. «У меня-то было всего на пятнадцать, но кассирша расщедрилась, — добавил он. — Пригодится для нашей квартиры». Я посмотрел на коробку: на крышке была увеличенная фотография, четыре пластмассовых стакана — синий, желтый, красный и зеленый. Вверху слева — еще одна фотография. За круглым столом в саду сидит женщина, рядом с ней два мальчика и мужчина — муж и дети, конечно же. Они улыбаются, и перед каждым стоит стакан, у всех свой цвет. Посреди стола — кувшин с молоком и графин с апельсиновым соком. Мама на снимке собирается встать, чтобы наполнить стаканы своего семейства. Еще на столе стоит ваза с огромным букетом великолепных цветов. Может быть, дети только что преподнесли их маме или муж, не знаю, но букет тоже был сине-желто-красно-зеленый и такой же четырехцветный зонтик над столом. Все новенькое и сияющее. На небе ни облачка, лужайка ослепительно зеленела, молоко выглядело свежим, сок — вкусным, люди — счастливыми, а стаканы сверкали гранями на ярком солнце, точно хрустальные. В общем, совершенно сказочный сад. А под фотографией мелким шрифтом написано: «Serving suggestion». («Наше предложение»). Ну и кто, спрашивается, смог бы воспроизвести подобную сценку?

Когда мы вырулили на автостраду, я положил коробку под ноги.

— Тебе нравятся? — спросил Тьерри.

Я достал бумажник и дал ему пятерку: Он, не глядя, сунул ее в карман пальто.

— Одной заботой меньше.

Я посмотрел в окно. Стекло запотело от моего дыхания.

— А то! — сказал я.

Держись

Я открыла: за дверью стояла моя мать, прямая, как столб. Казалось, это стоит ей немалых усилий. Октябрь, не жарко, ее голова повязана голубой косынкой. В первую минуту я решила, что она похудела, но потом поняла, что скорее всего просто постарела. «Входи же», — пригласила я, видя, что она застыла как вкопанная и словно боится шелохнуться: возможно, нерв защемила в позвоночнике — перестаралась, выпрямляя спину.

— Лиза, извини, я понимаю, тебе это головная боль, но я всего на одну ночь, — затараторила она, прижимая к груди серый клеенчатый чемоданчик.

Я перевела взгляд на чемоданчик, и она, еще двадцать раз извинившись, стала уверять, что как следует перетряхнула все одежки, когда его собирала. Я закрыла за ней дверь. Развязывая свою голубую косынку, она добавила:

— Так что не беспокойся, с собой я их не принесла.

— Надеюсь, — ответила я. — Ко всему мне только этого не хватало.

Мать поставила свой чемоданчик у раскладного дивана в гостиной, а я подумала: «К чему ко всему?» Я могла бы размышлять над этим вопросом долго, но тут зазвонил телефон. На сей раз можно было не опасаться, что это звонит она и будет битый час долбать меня своими проблемами. Я пошла снять трубку в кухню.

Неделю назад мать позвонила мне в панике: дом, где она живет, заполонили тараканы. Нельзя ли ей переночевать у меня одну ночь, пока ее квартиру будут обрабатывать какими-то убойными химикатами? Морильщики придут на той неделе. Больше ей просто некуда деваться: «Я попросила страховую компанию оплатить мне ночь в мотеле, но они говорят, тараканы в договоре не предусмотрены».