Без маски
Шрифт:
Ну и досталось же им потом!
Во время наступивших затем раздоров забылись даже старые семейные распри. Небывалое событие, если не считать 1814 года[38]. А то, что ненависть этих семейств друг к другу еще сильнее вспыхнула после окончания истории с кормилицами, уже совсем другая история.
Старший лекарь Даниельсен из городской больницы, получивший всемирную известность за свои фундаментальные труды о проказе, был заядлым ненавистником рождественских пирушек. И он как раз целиком и полностью поддерживал Сару. Климат Йольстера был гораздо здоровее сырого бергенского. А кроме того, любой корабль мог завезти в Берген холеру.
Люди останавливались на улицах, чтобы посудачить. Даже самый серьезный коммерческий разговор они ухитрялись сдобрить разнообразными и яркими новостями на
Но скажем сразу же: чувствам достойных и уважаемых бергенских кормилиц, которые привезли в город обломки традиций старого норвежского матриархата, был нанесен почти смертельный удар, — удар по тем самым чувствам, которые давали им силы обречь себя на добровольное изгнание из дому. Правда, у всех, кроме Сары, дела обстояли вполне благополучно. Им не угрожал никакой поверенный, и никакие вести из родных мест не лишали их сна. Но они хорошо понимали Сару. Да к тому же, ведь речь шла и об их собственном достоинстве.
Каждый день всё больше и больше кормилиц, как бы случайно, встречалось в центре города, на площади Торгалменнинген. И говорили они только о Саре. Она получила от своих хозяев уже новое, еще более строгое предупреждение. Времени оставалось совсем мало. Что-то надо было предпринимать, и как можно скорее!
И вот в городе с ясного неба вдруг грянул гром.
В этот день на бирже[39] в Брюггене собралась целая толпа купцов, облаченных в высокие цилиндры. Вдруг один из этих цилиндров начал медленно отрываться от табакерки. Видимо, что-то привлекло внимание его владельца.
На площади перед церковью св. Николая появилась кормилица с ребенком на руках. Она, вероятно, уже прогулялась по улице Эврегатен и возвращалась домой. Но почему-то, пройдя Брюгген, она направилась в Старый город, в Дрегген[40]. Ах, вот что! Должно быть, ей поручили показать юного отпрыска рода какой-нибудь тетушке, от которой ожидали наследства. Кормилица величественно проплыла мимо купцов в цилиндрах. Высоко подняв голову, она гордо поздоровалась с ними. Взглянув на младенца, отцы города увидели, что он пышет здоровьем. Это вселяло бодрость, особенно потому, что холера только что пронеслась над городом. Почтенные купцы удовлетворенно кивали вслед кормилице. Но они недовольно сморщили носы, когда какая-то миловидная девушка из Мангера просеменила мимо них безо всякого головного убора, даже не устыдившись этого. Купцы переглянулись, но вскоре внимание их было привлечено другим зрелищем. Появилась еще одна бывшая кормилица, ставшая уже нянькой. Она тащила за руку своего выкормыша — тощую девчонку, которая всё время хныкала. Рассерженная нянька не поклонилась купцам, собравшимся на галерее. Она неожиданно повернулась в сторону занимавшей, как видно, все ее мысли лавки торговца омарами Александра Грига[41], предоставив купцам лицезреть лишь свою широкую могучую спину. Потом она двинулась дальше. И тут все цилиндры повернулись в сторону площади. Там явно что-то затевалось. Обычно ни кормилицы, ни няньки не разгуливали здесь, в Брюггене. А тут купцы увидели, что с холма спускается еще какая-то кормилица. И еще одна. А за ней — еще.
В эту минуту никто не проронил ни единого слова ни о ворвани, ни о вяленой рыбе, ни об омарах. Все вышли из помещения биржи на галерею. Глаза у мужчин расширились от изумления. Ведь в Дреггене было не очень много тетушек, от которых ожидалось наследство. Купцы уже пораскинули умом на этот счет. Вейдеман подпер мощный подбородок своим увесистым кулаком и вспомнил вещие слова Сары. Купцы услыхали, как старый Лоссинг, не то брандмейстер, не то начальник дорог, и большой весельчак, заржал от смеха.
— Господи помилуй! — Раскаты его громового хохота слышны были даже на другом конце города. — Вот уж никогда бы не подумал, что в Бергене столько кормилиц! Как видно, мужчины в нашем городе вовсе не похожи на вяленую рыбу!
Последней явилась Сара. Кухарка Ловисе помогала ей тащить ребят. Младенцы были плотно укутаны в одеяльца и платки. Видно было, что они пышут здоровьем. Служанки медленно проплыли мимо отцов города. Вейдеман, бывший тут же, забеспокоился. Это была настоящая демонстрация.
Сыновья Меркурия[42], онемев от изумления, провожали глазами Сару. Более неприятного сюрприза
им не осмеливался преподнести никто, никогда и нигде. Тем более в Брюггене.Эту смутьянку надо во что бы то ни стало немедленно удалить из города!
Сара быстрыми шагами подошла к купцам, остановилась и сказала звонко и внятно:
— Нынче вечером в гавани пришвартовалась голландская торговая шхуна. Даниельсен говорит, что поставил ее в карантин. Но паромщик Антонацци ходил вчера вокруг этой шхуны на веслах. И матросы на борту сказали, что шли-то они в Тронхейм к старому Пине, но, не добравшись до Тронхейма, запродали свой груз в Бергене по бросовой цене. И если Вейдеман знает имя бергенского купца, забравшего товар у голландцев, пусть назовет его. Он обязан сделать это, даже рискуя жизнью, даже если в дело замешаны его друзья или родичи. Завтра, быть может, будет слишком поздно! Два трупа с этой шхуны уже лежат в водах фьорда. У меня на руках грудные младенцы. Вообще-то они здоровы. Но холера не разбирает, чьи они дети — богачей или бедняков! Боже упаси нас от этого несчастья! Убраться бы подальше от города, пока здесь снова станет безопасно!
Никто не проронил ни слова. Все только смотрели на Сару, которая в их глазах превратилась в предсказательницу, в Норну[43]. И еще Сара добавила:
— Нынче с этой посудины продавали голландское сукно, так что кое-какой товар уже попал в город. — Сара еще сильнее выпрямилась и прошла мимо купцов.
Но, как известно, толстобрюхий Вейдеман вовсе не был нерешительным человеком. Одним прыжком перескочил он через балюстраду в стиле рококо и вцепился в Сару. А на пристани замелькали высокие черные цилиндры, торопившиеся домой, к своим вешалкам. В городе — холера!
Вейдеман стоял, продолжая держать Сару за руку. Она сделала реверанс и казалась столь кроткой и почтительной, что Вейдеман решил: она издевается над ним. Он смерил ее таким взглядом, что Сара испугалась. Ей никогда не доводилось видеть Вейдемана в таком истерическом состоянии, даже после празднования его серебряной свадьбы, когда он совершенно упился.
— Стой, девка! — закричал Вейдеман, потрепав кареглазую кормилицу по щеке. — После обеда возьмешь каюту на пароходе и отправишься в Салхюс. Да смотри во всем слушайся Даниельсена. В Салхюсе переночуй у Юнаса из Бреккена. Да держись в стороне от народа. А на следующий день отправишься дальше на барже. Не возражай мне! Фру и остальные дети поедут вместе с тобой, потому что нынче мы отменяем празднование рождества на улице Страннгатен, даже если весь город оскорбится. Будь она промята, эта шхуна!
Сара, прижавшись щекой к личику малютки — любимца Вейдемана, сказала:
— Будь добр, милый Вейдеман, дай мне с собою какую-нибудь бумагу, чтобы заткнуть глотку крючкотвору поверенному. А за это я буду долго служить тебе не за страх, а за совесть. То же самое советовал сделать и старший лекарь Даниельсен.
С минуту Вейдеман смотрел в ее полные решимости глаза. Потом он понял, что это — ультиматум. Но, чтобы о нем не судачили в городе, он быстро повернулся и сказал так громко, что все люди на набережной услыхали его слова:
— Я заплачу поверенному! Я спасу твою усадьбу! А теперь пошли! Живо!
На следующий день (Саре не удалось тронуться в путь сразу же после обеда, потому что фру Вейдеман понадобилось взять с собой много вещей) их отвезли на пароходе в Салхюс. И у Сары были с собой бумаги и еще доверенность.
Когда они уехали, помощник старшего лекаря Даниельсена рассказал, что команда шхуны болела вовсе не холерой, а краснухой.
Проклятия Вейдемана смолкли лишь в тот день, когда Сара вернулась обратно. Тогда приостановился поток трехнедельной утонченной ругани по адресу кормилицы по имени Сара, которой купец грозил увольнением и всяческими унижениями на глазах у посторонних. Ох, как он обрадовался! Рождество это было невыносимо скучное, еще невыносимее — скверный грог. И самым невыносимым была старость, которая сильно давала себя знать. Короче говоря, Вейдеман был очень возбужден! Но новость, привезенная Сарой, сразу же заткнула его пасть, обросшую пышной бородой. Кормилица сообщила ему, что к северу от Сюля появился огромный косяк сельди и что ей, Саре, кормилице в доме именитого купца Вейдемана, удалось уговорить шкипера баржи сделать большой крюк, чтобы сообщить об этом рыбакам Вейдемана. Пока еще никто эту новость не проведал.