Без работы

— Просто не надо осуждать тех, кто стремится делать добро, — слегка успокоившись, произнес Павел. — Человеку нужно сеять добро.

— Никто их не судит, — ответил старик. — Может, они так хотят попасть в свой придуманный, несуществующий рай. Делают свое добро, значит, могут себе это позволить. Бывал я и на севере, и на юге, на западе, и на востоке; много в жизни разного повидал. И могу сказать: не делай добра, не получишь зла. За добро теперь, как за глупость, наказывать можно. Это и есть моя вера. Вот так. — Старик сделал добрый глоток из бутыли.

— Тяжело с вами общаться, — сказал Павел.

— Просто я тебе правду втолковываю, — ответил старик. — Эдакая, стало быть, правда.

— Неправда.

— Встречались мне такие, как ты, пустозвоны, любители метлой потрепать. Пройдет время, сам все узнаешь.

Крючков решил прекратить препирательства с бомжем Геннадием, не пытаясь более ничего тому доказать. Мир старика был неказист и жесток. Наверное, думал Павел, старику удавалось выжить лишь потому, что он рассчитывал только на свои силы и никому не доверял. После случая с дисками, Крючков определил — бомж Геннадий по своей сути являлся настоящим стервятником. Их анклав держится на взаимной выгоде. Может, старик и не отличается изощренным коварством, может, у него даже остались какие-то принципы. Но если возникнет возможность выгодно продать его — Павла, он его, несомненно, продаст.

Глава VII Воспитанница детского дома с ангельской внешностью

В медицинской карточке Анны значилось, что она злобно-упрямый дебил. Таким было заключение авторитетной комиссии, состоящей из медиков и воспитателей интерната, где Аня провела свое детство. Пятилетняя девочка оказалась на попечительстве у государства после того, как ее окончательно спившаяся, безработная мама продала их квартиру и посчитала за благо отдать свою дочку воспитываться в интернат.

У Анюты не было маниакальной, как у Ломоносова, тяги к учебе. На школьных занятиях она не усердствовала, но и не отставала. В каких-то предметах даже смогла продемонстрировать кое-какие успехи. Самое главное зло заключалось в том, что она ненавидела интернат.

Когда Аня впервые совершила побег и стала разыскивать сохранившуюся в памяти улицу, ее остановил милиционер с добрым лицом. Aim доверчиво рассказала, что хочет обратно домой — к своей маме. Милиционер внимательно выслушал девочку, взял за ручку и вернул в унылый, холодный, полный сирот детский дом, за бетонный забор.

Через год Аня снова сбежала. На этот раз она бродяжничала около суток, стараясь не попадаться на глаза людям в погонах. В магазине украла буханку черного хлеба и съела. Была поздняя осень. Прячась от холода, девочка заночевала в незнакомом подъезде. Утром ее обнаружила женщина, которая отвела ее в отделение милиции. История возвращения повторилась. Только на этот раз в личной карточке девочки появилась красноречивая запись: «склонна к побегу». Так Аня попала на особый контроль.

Третий раз Анюта покинула ненавистные стены с одной из приютских подружек. Их нашли только через неделю. Все это время беглянки прожили в избушке в глухой деревушке у пьющей старухи — бабки подружки. Там Аня впервые узнала, что такое самогон.

В интернате с рецидивисткой решили бороться привычными методами — прибегнув к обыкновенному в таких случаях медикаментозному устранению данной проблемы. Но, чтобы направить сиротку в больницу и несколько месяцев колоть ей убойные дозы аминазина, нужно было поставить достойный диагноз. К слову, в составе авторитетной комиссии не было эдаких извращенных, бесстыжих злодеев-садистов, ставящих целью превратить ребенка в жалкого, ни на что не пригодного имбецила. Медики и воспитатели рассматривали находящуюся в их руках личность, прогнозируя ее социальную адаптацию в будущей самостоятельной жизни. Иногда всплывали такие вопросы: потребуется ли выпускнице приюта жилплощадь, отдельная комната в общежитии или Аня имеет свой дом.

На экзамене, учрежденном комиссией, девочка объяснила, что если до бесконечности кипятить воду, то без заварки она не превращается в чай, прочла наизусть несколько стихотворений и решила пару выуженных из школьной программы задач. Однако система работала безотказно. Диагноз был очевиден. Анюте прописали профилактическое лечение в больнице, где ее продержали два месяца. Еще бы немного такого лечения и диагноз комиссии, установившей умственную патологию у воспитанницы интерната, оказался бы верен.

Через год на праздничное мероприятие из другого детского дома приехали мальчики. Один из них, самый подтянутый и серьезный, заметил Анюту и, улучив момент, подошел к ней, произнес на ухо несколько слов. Аня прошептала ему: «Я согласна».

В тот вечер Дима ждал Аню в условленном месте. Они решили бежать туда, где их никогда не найдут. Аня влюбилась в Диму с первого взгляда. Тот быстро уговорил ее ехать в Москву и поселиться на трех вокзалах. В то время детдомовские бежали туда целыми толпами. Их тянула свободная от навязываемых обязательств, тупой дисциплины и власти церберов-воспитателей, вольная, какая-то запредельная по своей романтичности жизнь. Главное, на трех вокзалах можно было делать все, что угодно. То, что было опасным, относилось к разряду благородного риска. Нужно понять — многие из этих отчаянных беспризорных детей уже в своем возрасте думали, что им нечего терять.

Летом Дима и Аня жили под платформой железнодорожной станции Серп и Молот вместе с другими такими же сбежавшими из приютов детьми. Дима казался не по возрасту развит. Он имел задатки настоящего лидера. Группа подростков под его предводительством стала совершать партизанские вылазки. Мальчики куда-то уходили, а Аня оставалась с маленьким Антохой и его сестрой Машей, которых выгнала из квартиры-притона озверевшая от нескончаемых возлияний родня. Однажды мальчики принесли под платформу сумки с продуктами. Там были царские деликатесы. С самогоном Аня уже познакомилась. Теперь она узнала, что такое шампанское и красная икра. Один уже находившийся в сильном подпитии мальчик со смехом сказал: «Здорово Димка у мандмазели сумочку вырвал. Но если бы я не толкнул ее, она бы догнала и отобрала».

Дима помрачнел, поднялся со своего места, подошел к товарищу и со всего маху ударил его кулаком в глаз.

— Еще раз кому-нибудь скажешь, я тебя по стенке размажу, — сказал Дима ударенному пареньку, который от боли и страха заплакал. Аня сообразила, на какие шиши мальчишки купили продукты, но предпочла промолчать.

Вскоре жить под платформой стало немыслимо. Одна за другой прокатились облавы. Сильно похолодало. Дима и Aim перебрались жить в грязный барак.

Это было по-настоящему адское место. В бараке шла вечная, до восстания чертей, пьянка. Средь гор никем не выносимого мусора бегали здоровенные крысы. Синие от покрывающих все тело наколок, обритые налысо люди резались в карты. Иногда они подрезали друг друга. Кровь раненых впитывалась в деревянный настил и оставалась там бурыми пятнами, ее никто не вытирал.

В первый же вечер один из таких страшных людей подступил к Ане и, взявшись за молнию своих грязных брюк, сглотнув слюну, прошептал:

— Хороша босявка. Будешь моя.

Девочка забилась в угол. От сильного испуга она даже не могла закричать. Внезапно педофил рухнул вместе с обломками табурета, которым Дима ударил его по затылку.

— Тебя здесь никто не тронет. Если бы я не был уверен, то не привел бы сюда, — произнес Дима, гладя на трясущуюся от пережитого ужаса Аню. Потом он отвел ее на второй этаж, где сидел важного вида очень прилично одетый и до странности вежливый дядя. Оказалось, что Дима при нем вроде пажа. Если что-то ему было нужно, Дима тут же кидался исполнять приказание. К Ане дядя, которого звали Семен Борисович, стал относиться по-отечески ласково. И страшным людям в бараке не приходило теперь даже в голову как-нибудь ей досаждать.

Так пролетело два года. Период относительно сытой, устроенной жизни. За это время Аня успела познакомиться с жизнью вокзалов и его обитателями. Теперь она была при делах. В своей сумочке девочка переносила маленькие свертки фольги, попадаться с которыми было нельзя. Она доставляла клиенту наркотики, а Дима забирал деньги. Все проблемы решали люди Семена Борисовича. Ане и Диме никто не мешал.

Однажды Аня вернулась в барак, поднялась на второй этаж. Вдруг она почувствовала, как похолодело и замерло сердце. Перед ней открылась картина, от которой она не могла отвести взгляд. Семен Борисович сидел в кресле. Его остекленевшие глаза смотрели на нее, а между ними зияла рыхлая багровая дыра. Занавеска была выпачкана брызгами разнесенного мозга. У стола лежал Дима. Из-под него вытекала красная река. Аня подошла, нагнулась и потрясла его за руку.