Без семьи. Приключения Реми
Шрифт:
– Но вы сами ударили полицейского.
– Полицейский взял меня за шиворот, и я инстинктивно, желая освободиться, ударил его.
– В вашем возрасте нельзя давать волю своим чувствам.
– Верно, но, к несчастью, не всегда поступаешь так, как нужно.
– Выслушаем полицейского.
Тот рассказал о случившемся, напирая больше всего на насмешки, а не на полученный им удар.
Во время его показаний Виталис смотрел по сторонам. Я понял, что он ищет меня. Тогда я решил выбраться из своего убежища и, проскользнув среди любопытных, пробрался в первый ряд.
Он увидел меня, и его грустное
– Больше ничего вы не можете сказать в своё оправдание? – обратился к нему судья.
– Нет, и для себя лично я ничего не прошу. Но ради ребёнка, которого я нежно люблю и который теперь остаётся один, я прошу суд о снисхождении и о том, чтобы нас разлучили на возможно меньший срок.
Я был убеждён, что Виталиса освободят. Но этого не случилось.
Другой судейский чиновник говорил в продолжение нескольких минут. Затем председатель строгим голосом объявил, что человек, именующий себя Виталисом, обвиняется в оскорблении полицейского словами и действием и приговаривается к двум месяцам тюрьмы и ста франкам штрафу.
Два месяца тюрьмы!
Сквозь слёзы я видел, как закрылась дверь, через которую жандарм увёл Виталиса.
Глава IX
Я остаюсь один
Когда я, глубоко опечаленный, с покрасневшими от слёз глазами, вернулся на постоялый двор, меня остановил у ворот трактирщик:
– Ну, как твой хозяин?
– Осужден.
– На сколько?
– На два месяца тюрьмы.
– А какой штраф?
– Сто франков.
– Два месяца, сто франков… – повторил он несколько раз.
Я хотел идти, но он снова удержал меня:
– Хорошо, а что ты теперь будешь делать?
– Не знаю.
– Надеюсь, у тебя есть деньги на то, чтобы прокормить себя и животных?
– Нет.
– Значит, ты рассчитываешь жить у меня?
– Нет, я ни на кого не рассчитываю.
– В этом ты прав, – продолжал трактирщик. – Твой хозяин и так уже задолжал мне немало. Я не могу содержать тебя целых два месяца, не зная, сможет ли он расплатиться. Тебе придётся отсюда уйти.
– Уйти? Но куда же?
– Это меня не касается. Я тебе не отец и не хозяин.
На мгновение я остолбенел. Но потом решил, что он прав: с какой стати ему заботиться обо мне!
– Итак, забирай собак, обезьяну и катись! Но мешок твоего хозяина ты мне, конечно, оставишь. После тюрьмы он явится за ним, и мы рассчитаемся.
– Раз вы уверены в том, что хозяин, вернувшись, отдаст вам долг, то позвольте мне остаться до его прихода! Он заплатит вам за моё содержание.
– Ты так полагаешь, голубчик? Но одно дело заплатить за несколько дней, а другое – платить за два месяца.
– Я постараюсь есть как можно меньше.
– А животные? Нет, уходи! Ты сможешь прокормиться и заработать, давая представления по деревням.
– Но как же хозяин найдёт меня по выходе из тюрьмы?
– Послушай, ты мне надоел! Убирайся прочь, и как можно скорее! Даю тебе пять минут на сборы. Если
я вернусь во двор и увижу, что ты ещё здесь, тебе не поздоровится.Я прекрасно чувствовал, что настаивать бесполезно. Войдя в конюшню, я отвязал собак и Душку, взял свой мешок и, повесив арфу на плечо, вышел из харчевни. Трактирщик, стоя у ворот, наблюдал за мною.
– Если тебе будет письмо, – закричал он, – я его сохраню!
Я спешил уйти из города, так как у моих собак не было намордников. Что я скажу, если встречу полицейского? Что у меня нет денег на покупку намордников? И действительно, в кармане у меня оставалось всего несколько жалких монет. А вдруг он арестует и меня? Виталис в тюрьме, я тоже, что станется с собаками и Душкой? Теперь я был хозяином труппы, главой семьи и сознавал всю лежавшую на мне ответственность.
Собаки быстро бежали вперед, но время от времени они поднимали головы и жалобно смотрели на меня. Я понимал, что они голодны. Душка, сидевший у меня на мешке, то и дело хватал меня за ухо, заставляя обернуться к нему; тогда он начинал выразительно тереть свой живот. Я и сам был страшно голоден. Но на имевшиеся у нас деньги мы могли поесть только один раз, и я считал, что благоразумнее сделать это попозже.
Мы прошли уже около двух часов, а я всё ещё боялся остановиться. Собаки бросали на меня всё более умоляющие взгляды, а Душка всё чаще дёргал меня за ухо и всё сильнее тёр живот.
Наконец я решил, что мы достаточно далеко отошли от Тулузы и можем теперь не бояться полицейского.
Войдя в первую попавшуюся булочную, я попросил отвесить полтора фунта хлеба.
– Вот хороший хлеб, здесь ровно два фунта, – сказала булочница. – Для вашего зверинца это не много. Их надо накормить, бедных зверюшек!
Конечно, для нас это было не много, но если бы я купил два фунта, то от моих денег ничего не осталось бы на завтра. Быстро сделав в уме подсчет, я сказал булочнице, что мне вполне достаточно полутора фунтов хлеба и я прошу её не отрезать мне больше.
– Хорошо, хорошо, – ответила она.
От чудесного шестифунтового хлеба, который мы прекрасно съели бы целиком, она отрезала требуемое мною количество и положила его на весы, слегка подтолкнув их.
– Здесь на два сантима больше, – заметила она и бросила в ящик мои деньги.
Я нередко встречал людей, которые не брали сдачи – мелкие деньги, говоря, что они им не нужны. Но для меня эти два сантима имели огромное значение, и я ни за что бы от них не отказался.
Однако я не посмел потребовать их обратно и молча вышел из булочной. Собаки, увидя хлеб, радостно запрыгали, а Душка повизгивал и дёргал меня за волосы.
Мы не пошли далеко. У первого попавшегося по дороге дерева я прислонил арфу к стволу и растянулся на траве. Собаки уселись передо мной: Капи – посередине, Дольче – с одной стороны, Зербино – с другой. Только Душка, менее утомлённый, чем все, стоял, готовясь стянуть тот кусок, который ему понравится.
Разделить краюху хлеба было делом нелегким. Я разрезал её на пять по возможности равных частей и раздавал их маленькими ломтиками. Каждый по очереди получал свой кусок. Душка, которому требовалось меньше, чем нам, быстро насытился. Тогда я спрятал три куска из его доли в мешок, решив отдать их позже собакам.