Без срока давности

Понимал Стецик и то, что опасность может грозить, да и грозит наверняка, со стороны «товарищей» и «коллег»! Там тоже много перерожденцев, которые готовы всю страну отдать «инвесторам» и сидеть радостно в ожидании чуда. Кричат ведь на каждом шагу «инвестиции, инвестиции», будто не понимают, что тот, кто платит, тот и заказывает музыку. Рано или поздно те, кто вложил деньги, будут стараться контролировать их движение. А это значит, что и в политику эти «инвестиции» пролезут.

Вот и стоят на низком старте, готовые к рывку в любой момент! Ко всему надо быть готовым…

Именно поэтому Стецик дал команду тщательно контролировать все контакты Решетникова, особенно — тщательно скрываемые.

Большие надежды Стецик возлагал и на Житникова. Именно Стецик в девяносто третьем году подтолкнул Житникова в мир «большой» политики и долго опекал его, помогая избегать ловушек. Предостерегал, а напоролся на самую простую неблагодарность, глупую и нерасчетливую. Леша Житников, прорвавшись в верхние сферы, решил, что теперь и сам все знает и может. Он стал ориентироваться на начальника личной охраны президента генерала Баржакова. Вместе с Баржаковым и вылетел после знаменитого случая с «коробкой из-под ксерокса».

Стецик с тех пор за Житниковым присматривал, но не встречался. Если приходилось случайно сталкиваться нос к носу, то кивал сухо, давая понять, что обижен до глубины души. Держал в глубоком резерве, зная, что деловые качества Житникова всегда останутся при нем. Останутся-то — останутся, но применять их можно только тогда, когда хорошо знаешь все, что происходило в последнее время, включая мелочи. А этого Житников как раз и не мог знать, ибо в сферы допущен не был. Он и сам понимает, в чем его слабость. Значит, понимает и главное: для возвращения ему необходимо получить две вещи. Первое — приглашение, второе — знание главного, второстепенного и мелочей. По отдельности ему это могут дать разные люди, а вот одновременно — все — только тот, кто в него верит. Таким человеком Стецик и стал, и Житников это ценил. Именно поэтому события последних дней так встревожили Стецика.

Тревога шла по нарастающей и зародилась в тот момент, когда впервые стало известно о появлении Плюснина. Стецик знал, что в числе тех, кто мягко подталкивал генерала в политику, были и люди из их Сообщества. Сам по себе генерал опасности не представлял, но почему-то встречался он с теми же людьми, которые должны были, по плану, оказаться в «команде Решетникова».

Тревога усилилась, когда стало известно, что Плюснин встретился с Житниковым, а Житников ничего об этом не сказал, ни полслова. Может быть, конечно, счел это совершенно незначительным событием, но Стецику это не понравилось. Особенно после того, как он узнал обстоятельства пребывания Корсакова в Ярославле и его «освобождения» из милиции. Комбинация грубая, но должна была подействовать. Приятно, кстати, что с журналистом Стецик не ошибся. Молодец, парень, ничего не скажешь.

Совсем плохо стало сегодня, когда пошли вторые сутки молчания Житникова. Никаких признаков жизни он не подавал, и это не могло быть случайностью. Можно предположить самое плохое. Более того, невольно увязывалось с Плюсниным. Других «кандидатов» не было.

Вот об этом Стецик и заговорил с Решетниковым, когда все вопросы были обсуждены.

Решетников выслушал молча, не перебивая, потом спросил:

— Почему я об этом узнал только сейчас?

— Да зачем тебе всем-то заниматься, Александр Прохорович? — искренне удивился Стецик. — Информации-то и сейчас нет, одни предчувствия и ожидания. Я и тебя-то проинформировал на тот случай, если, не дай бог, что-то внезапно услышишь.

— Иван Данилыч, — произнес Решетников. — Хочу, чтобы вы понимали: незачем меня держать за мальчика. Мы сотрудничаем плодотворно, признаю. Признаю и то, что ваша помощь велика, но и мое положение дает кое-какие возможности. И не надо курировать меня, хорошо?

Говорил вежливо, но интонацией дал понять: недоволен, очень недоволен вице-премьер российского правительства.

Стецик слушал, едва заметно кивая головой. Еще немного помолчал, потом заговорил.

— Ты, Саша, на меня так-то не дави ни глазом, ни голосом, не надо. Как разговаривать с подчиненными, чтобы они поняли больше того, что ты сказал, я еще и тебя могу поучить. Но не в этом дело. Ты с чего это решил, что я к тебе в подчинение попал? Ты, конечно, большой начальник, этого никто не отрицает. Но! — Стецик продолжал говорить все так же спокойно, но палец взлетел ввысь так, будто был это не палец, а древко Боевого Красного знамени!

— Напоминать о нашей тебе помощи я не стану. Нехорошо это — помочь человеку, а потом его этим попрекать, правда? Но вот что я тебе обязан сказать: любой начальник хорош в той степени, в какой он может опираться на своих подчиненных, на тех, кто его окружает. Житников от нас с тобой независим, мы его в эту команду не звали. Поэтому и отношение к нему, как к наемному работнику. Но сейчас его исчезновение означает появление больших проблем. Если мы потеряем концы этих «бумаг», то лишимся очень многого. Поверь, что последствия такой потери невозможно переоценить.

— Ну, и что мне теперь делать? — Решетников начал терять терпение.

— Быть готовым и не реагировать впопыхах. Я сейчас разыскиваю Корсакова и сразу же дам тебе знать, как только он появится. А ты, повторяю, не спеши ни с какими действиями, пока не обсудим это, хорошо?

Решетников посидел, отвернувшись к окну, потом сказал, не скрывая недовольства самим собой:

— Извини, Иван Данилыч. Уже не знаю, откуда опасность ждать, веришь?

— Вот теперь верю, — улыбнулся Стецик. — Учти: все еще только начинается.

2010, июнь, Ярославль

КОРСАКОВ

Дом дяди Коли найти было нетрудно, но Игорь поначалу прошел мимо. Нет, дом он заметил, просто появилась одна догадка. Он еще удивился, как часто мы проходим мимо важных вещей из-за своей лени и ограниченности.

Погуляв еще минут двадцать по этой окраине, Корсаков нашел и дом Нагатиных. Точнее, то, что от него осталось. Видимо, дома, откуда хозяева уехали, он автоматически переходили в разряд «ничейных» и подлежали разграблению.

Дом Нагатиных в этом смысле ничем не отличался от своих соседей — других опустевших домов. А «обитаемые», в которых кто-то жил, стояли, хотя давно покосились и покрывались мхом и плесенью.

Кстати, дом дяди Коли так и выглядел.

Сам же дядя Коля выглядел соответственно и оказался точно таким, как описала его Влада Лешко: сухонький, сморщенный старичок лет за семьдесят, одетый в старые, изношенные много лет назад брюки и рубашку, обмахрившуюся на манжетах и на воротничке.

Правда, его это не смущало. На вопросы Корсакова о визите в музей и договоренности с Лешко он отвечал охотно, подробно, будто все происходило дня два назад, говорил грамотно. Стоило сменить тему, спросить о других «бумагах», замолчал. На вопрос Корсакова: были ли там еще какие-нибудь бумаги, тоже ответил не сразу. Сидел спокойно, внимательно глядя в глаза Корсакову, будто искал ответ там.

— А тебе зачем знать? — спросил он наконец.

— Интересно, — так же просто ответил Корсаков и пояснил: — Интерес мой может и тебе выгоду принести.

— Выгода — это хорошо, — признал дядя Коля и снова задумался.

— Что же из тебя каждое слово клещами надо тянуть? — поинтересовался Корсаков.

— Клещами, мил человек, не тянут, а пытают, — заметил дядя Коля, и Корсакову стало неуютно.

— Да, нет, — поспешил он объяснить. — Это так говорят просто. Шуток ты, дед, не понимаешь, что ли?