Без вести...

За соседним столиком сидели две девицы и усатый господин в смокинге. Иннокентий поднялся, спросил у него разрешения пригласить даму на танец.

Чтобы не сбиваться с такта, он взял самый медленный темп. Вначале получалось плохо. Девушка прижалась к нему, повела сама. Но настроение у Иннокентия снова пропало. Он проводил партнершу к ее столику. Оплатив счет, поднялся наверх. Служанка повторила те же учтивые безжалостные слова.

— Напрасно вы беспокоите себя, господин, — участливо вздохнула она. — Фрау Эльза освободится не скоро.

Иннокентий выбежал из особняка, торопливо зашагал к берегу Изара.

Его рука нащупала пистолет: он — память о погибшем в Дахау французском друге. Перед смертью друг просил отомстить фашистам. Все-таки чудеса на свете бывают. Несмотря на строгий режим, почти ежедневные обыски, он сохранил оружие.

Иннокентий отдернул руку... Эльза же освободится...

Ха, освободится... Приду, а она измученная, растоптанная... И чего ты вообще ждешь, паря Кеша. Родина потеряна, любовь оплевана, впереди — мгла. Он загнал патрон в обойму, медленно поднял руку...

Мог бы грянуть выстрел, но Иннокентия словно кто-то толкнул под руку: он сунул пистолет в карман, протянул в сторону сверкающего огнями города здоровенный кукиш.

— Выкусите, гады! Плохо вы знаете Иннокентия Каргапольцева! Я до своей правды все равно дойду!

Осень. Серые тучи тянутся по небу, рассеивая мелкие капли дождя. Дождь как пыль из-под солдатских сапог. Странное дело, а настроение у Иннокентия было бодрым: он с удовольствием вспоминал о переговорах между Милославским и дядюшкой Куртом. Минул уже месяц, а он не мог вспомнить о том дне без улыбки.

Константин Витальевич пригласил Фишера в свой кабинет, хотя обычно деловые разговоры он проводил в ресторанах и барах.

— Э-э, м-м, господин Фишер, — проговорил он, растягивая слова, — мне стало известно, что вы изъявляете согласие помочь нам...

Он попробовал улыбнуться.

— Не совсем точно, господин Милославский, просто мой брат согласился немножко подработать.

— Видите ли, господин Фишер, мы, подлинные русские революционеры, пока бедны. Условия эмиграции, сами понимаете.

— Вряд ли Карл согласится рисковать даром.

— Да, э-э, м-м... сумеет ли ваш брат укрыть наш груз от двойного контроля? Самолет — не поезд, его легко осмотреть.

Иннокентий почувствовал: пора вступить в разговор.

— На самолете можно найти надежные тайники. Люки пола, карманы между стенками фюзеляжа, пустоты в плоскостях. Свободного места достаточно!

— Карл говорит, что особо тщательно проверяют только те места, где может укрыться человек... — вставил Фишер.

— А как в Будапеште?

— Там у Карла есть дружок, мадьяр. Не откажется помочь.

Милославский поблагодарил Фишера и заверил, что Карл будет щедро вознагражден солидаристами.

После того дня Иннокентий и Курт два раза в неделю получали по пятьдесят килограммов энтээсовских газет, брошюр и листовок и уезжали в сторону аэродрома. За городом заворачивали в лес и, убедившись, что наблюдения за ними нет, всю эту литературу закапывали в землю.

Милославский неожиданно оказался очень доверчивым: легко подписывал распоряжения на отпуск литературы и не интересовался ее дальнейшей судьбой, сообщил правлению НТС о новом канале проникновения за «железный занавес» и рекомендовал Каргапольцева, как своего верного, подающего большие надежды, помощника.

Вместе с доверием к Каргапольцеву пришло и повышение: он стал сотрудником редакции последних известий. Жалование увеличилось еще на пятнадцать марок в неделю.

В литературной редакции Мюнхенского отделения НТС Иннокентия встретил коренастый мужчина с бронзовыми волосами. Несмотря на полноту и возраст — давно перевалило за пятый десяток — он был подвижен до суетливости. Развязный тон, рубленая картавая речь отличали его от многих других.

— Борис Мелов, — произнес он, энергично тряся руку Каргапольцева. — Ты согласен габотать со мной?

— Что ж, я не...

— Отлично. Твое место здесь.

Он ткнул пальцем в полированный столик. Иннокентий уселся, вытянул ноги под столом и, подражая собеседнику, весело отрапортовал.

— Сел. Давай работу.

Такая бесцеремонность понравилась Мелову. Он долго хохотал, издавая глухие и протяжные звуки: ххы, ххы, ххы...

— Бгаво. Пговегим, на что ты способен.

Он присел за свой стол возле окна, выходящего на шумную улицу, и стал копаться в бумагах. Вот ведь что интересно: скоро Иннокентий перестал замечать, что Мелов картавит — привык, притерпелся.

— Попгобуй, пгочти вслух, — Мелов протянул ему исписанный лист.

Выбежал в соседнюю комнату, тут же вернулся и, не говоря ни слова, подал знак приступать к чтению. Каргапольцев стал читать вслух дичайшую антисоветчину. Ее будто бы написал советский солдат, какой-то Иван Безбородов.

«Какая чепуха, — подумал Иннокентий, закончив чтение. — Неужели кто может поверить, что наш солдат мог наболтать такую чушь?»

Во время чтения Мелов стоял рядом, показывал Иннокентию, где повысить голос, где читать потише, а сам не промолвил ни одного слова. Через три дня Иннокентий услышал по радио передачу станции «Освобождение». Диктор рассказывал о том, что советский солдат Иван Безбородов вырвался из «большевистского застенка». В заключение солдат прочитал свое «заключение». И каково было удивление Иннокентия, когда он вместо голоса этого самого Безбородова, услышал свой собственный!

Тогда между Каргапольцевым и Меловым состоялась откровенная беседа.

— Как случилось, — спросил Иннокентий, — что мое пробное чтение выдали за заявление советского солдата?

Вместо ответа Мелов издал знакомое: ххы, ххы, ххы... Успокоившись немного, воскликнул: — То глас младенца, а не мужа! Здесь не институт благородных девиц.

— Но... — хотел было возразить Иннокентий.

— Без всяких но. Это наша работа. Чистая и не чистая. Чаще грязная. Научишься.

— Но кто поверит такому заявлению?

— Не волнуйся, поверят. Свет велик, люди разные. Ты коммунист?

— А ты?

— Браво. Ты выиграл. Один ноль. Но в голове у тебя сумбур. Философию изучал?

— Диалектический материализм.

— Ах, ах, ах! Прямолинейность, вульгарность.

— А ты?

— Я, брат, прагматик. Прагматизм — это новая, третья линия в философии. Она возвышается над идеализмом и над материализмом.

— Интересно. Разъясни.

Польщенный вниманием, Мелов перекатывался из одного угла комнаты в другой, бурно жестикулировал. Каргапольцев, сумевший сохранить в себе натуру русского мужика, выдавал себя за простака: в меру восхищался, в меру удивлялся. Мелов же лез из кожи, чтобы показать свои познания.