Без вести...

— А пищу бог пошлет, — пошутил Николай.

Но бог посылал весьма скудную пищу: промерзшие грузди, клюкву, скользких ершей.

Через два дня у Виктора расстроился желудок. Даже двойная доза таблеток из их специальной аптечки не сняла режущей боли.

— Пойду на охоту, может, удастся птичку какую изловить. Твой корм не подходит для моего нежного чрева.

Под вечер Виктор притащил жирного гуся фунтов на двенадцать.

— Вот это птичка, — рассмеялся Огарков, — вот это ганс! Где ты такого?

— Ферма гусиная в трех километрах.

— Отличный ганс... Ужин будет отменный. Эх, картошечки бы еще!

Ну и стряпухой показал себя Огарков! От румяного гуся, начиненного клюквой и залитого грибным соусом, нельзя было отвести ни носа, ни глаз. Запах! Красотища! Облизывая пальцы, Виктор не скупился на похвалу.

— Такой вкусноты в жизни не пробовал. Я думаю, теперь мы выживем!

После сытного ужина и в палатке стало теплее.

— Эх, шишки-пышки, правду говорят в народе: без ужина подушка в головах вертится, а с полным брюхом найдешь келью и под елью.

«Вот сейчас и потолковать с Виктором, — подумал Огарков, — вон какой он покладистый...»

— Слушай, Виктор, я хотел тебя спросить о мостах. Помнишь, ты говорил? Неужто они окончательно сожжены?

— Начисто, — неохотно ответил Виктор и отвернулся.

Чтобы вызвать его на откровенность, Николай рассказал о своей учебе в Травниках, приврав, что после этого служил вахманом в лагере Тремблинка.

— Видишь, сколько грязи было? А ничего, мосты сохранились, я считаю, — сказал он в заключение.

Виктор и впрямь разоткровенничался: рассказал, что он окончил Варшавскую разведывательную школу абвера, забрасывался в тыл Красной Армии, а по возвращении почти два года служил комендантом той же школы.

— Знаешь, сколько людей прошло там за это время? Если половину из них в России арестовали... то одних показаний на меня накопился там целый том в полметра толщиной. Понял? Не успею переступить границу, как меня встретят энкэвэдэшники, возьмут под ручки и ласково так: «Ах, господин любезный...» Или как там. Нет, товарищем не назовут. Возьмут под ручки и все... поехал господин Каштанов на Колыму золотишко мыть, а то и хуже того.

Виктор перевернулся на спину, тяжело вздохнул и продолжал

— А все равно охота побывать на родине... Да вот, связался с этими. Лучше бы махнуть куда-нибудь на край света, в Аргентину. Получил письмишко от дружка, пишет и там можно жить.

— Жить везде можно, но как? Вот в чем вопрос, Каштанов.

Виктор вздрогнул, услышав свою подлинную фамилию.

— А ты откуда узнал, что меня Каштановым кличут?

— Сам только сейчас назвался.

— Тьфу ты черт, — выругался Виктор. — Я и не заметил, как вырвалось. Ты забудь фамилию. Понял?

В последних словах были просьба и предостережение. Николай сделал вид, что не понял угрозы, спокойно заметил:

— А все-таки, Виктор, твои грехи не тяжелее моих. Если явишься с повинной, ничего, простят, пожалуй.

— А, брось! Была бы спина, будет и вина. Не хочу ни говорить об этом, ни думать. Говорят, солью сыт не будешь, думою горя не размыкаешь.

— А может и размыкаешь, коли с умом решить. Впрочем, это я так, давай спать. — Он повернулся спиной к Виктору и заснул.

Виктор долго ворочался, видно, от слов Николая шевельнулись-таки какие-то мысли в его голове.

Бесконечный дождь нудно шуршал по палатке.

Гуся хватило на два дня, последние три дня были голодными и холодными. От грибов и клюквы пучило живот. Прелый запах вызывал тошноту и спазмы в пищеводе. Виктор еще раз сходил на ферму, но гуси так запрятались, что и калачом не выманишь.

Настроение испортилось еще больше, когда на паспорт Виктора откуда-то сверху шлепнулась огромная каплища. Тушь расплылась почти на всю первую страницу паспорта.

— Свяжемся с центром и снимаемся отсюда, — решительно проговорил Николай. Раскрыл чемодан-рацию, настроился на нужный диапазон.

Легкое гудение и мерцание зеленого огонька действовали успокаивающе.

Центр дал указание возвращаться, минуя главные магистрали и обходя крупные населенные пункты.

В одной комнате с Николаем жил парень. Назвался он Игнатием, из-под Воронежа. Они были разными буквально во всем: один худой и узкоплечий, другой плотный, широкий в плечах, один веселый и общительный, другой хмурый, замкнутый, один энергичный и быстрый, другой вялый, медлительный, один любил пошутить и посмеяться, другого шутки выводили из себя.

Нельзя сказать, чтобы Николай опасался соседа, нет, но и не откровенничал с ним.

Успешно выдержав испытание на «умение выжить», Огарков хоть и чувствовал слабость во всем теле, но не терял бодрости духа.

— Ну, как вы без нас тут? — спросил Николай, расстилая серое шерстяное одеяло. — Есть ли новости?

— Нет.

Игнатий прибирал постель медленно, аккуратно разглаживая каждую складочку на простынях, наволочке и одеяле. Майка врезалась в тело, отчего он казался еще плотнее и шире.

— Слушай Игнатий, — не унимался Огарков, — тебе хочется попасть домой?

— Нет.

Склонившись над раковиной, Огарков почистил зубы, умылся. Свернув полотенце жгутом, докрасна растер плечи и спину.

— А почему ты пошел сюда?

— Велели.

— Родные у тебя есть там?

— Не знаю.

Опять загадка: или действительно не знает, или уклоняется от ответа.

— Еще можно спросить?

— Можно, — ответил Игнатий, густо намыливая лицо и шею.

— Тебе не хотелось бы потом остаться там, у себя, дома? Ну, после того, как нас туда забросят?

Игнатий повернулся к Огаркову, широко раскрыв глаза. Тщательно вытершись, произнес:

— За такие вопросы надо гнать отсюда. Это либо провокация, либо подстрекательство.

Такого оборота Николай не ожидал.

— А если от души, по-человечески... Зачем видеть подлость во всем?

— Здесь действуют особые законы, Николай.

— Человек всегда должен оставаться человеком.

— А ты поставь себя на мое место. Если бы я тебя спросил?

— Что ж, я бы ответил. Чего скрывать? Хочу домой.