Без вести...

Не помня себя, выбежала с ребенком на улицу.

В полицейском участке ее внимательно выслушали, обещали навести справки. Утром сообщили, что в городском морге есть труп неопознанного мужчины. Ей разрешили доехать до морга на полицейской машине.

— Неизвестные преступники, — объяснил дежурный санитар, — нанесли вашему мужу, миссис, семь ножевых ран в спину, одна из них смертельная.

...Перед тем, как заколотить крышку гроба, она поднесла сына:

— Смотри, сынок, это твой папа.

Похоронив мужа, Людмила распродала жалкую мебель, последние свои платьишки, внесла деньги в кассу больницы.

И вот, когда положение казалось совершенно безвыходным, — ни работы, ни денег, ни вещей, которые можно было бы продать, — пришло письмо из Чехословацкого консульства. В самую трудную минуту жизни Родина подала ей руку помощи. В конце января Люся покинула чужбину.

Еще издали узнал Иннокентий автомобиль Сомлера, сверкающий никелем и стеклом. И тут вспомнил, что сегодня у Леонтия Архиповича день рождения.

Каргапольцев крепко пожал руку Роберта Сомлера. Во время коротких встреч в гостинице он не обращал внимания на внешность хозяина. А он был небольшого роста, атлетического вида крепыш, с мускулистым, угловатым лицом. Особенно примечательны были брови — черные и густые, они резко выделялись на фоне совершенно белых, с желтоватым оттенком волос. Если ему и исполнилось пятьдесят, то совсем недавно.

Обняв Иннокентия за поясницу, Сомлер подвел его к своей машине.

— Что скажешь, Кенти? Нравится?

— Чудесный автомобиль.

— О, прима! Хорошая машина — мечта каждого американца. Отсюда начинается счастье. Нет машины — нет счастья. Мне необязательно знать, кто есть этот человек. Назовите марку и цену его машины, и я скажу, кто он.

Стол был накрыт в небольшом зале, по-современному и со вкусом обставлен. В центре стола — огромный торт, вокруг него шестьдесят пять горящих свечей — столько лет исполнилось виновнику торжества.

Вместе с Сомлером приехала его жена Луэтта, молодая, вертлявая блондинка.

Рядом с ней сидела Элла, счастливая и улыбающаяся. Слева устроились сосед-фермер с женой, оба начинающие седеть, но подтянутые и бодрые.

Гвоздем компании был Сомлер: он объявлял тосты, давал направление разговору и не всегда удачно шутил.

— Знаете, леди и джентльмены, — рассмеялся Сомлер, — я почти весь доход свой вложил в автомобиль и жену. И теперь не знаю, кто мне дороже...

Заметив укоризненный взгляд жены, покорно сложил на груди руки, попытался поправиться:

— Но, но, Луэтта, не обижайся: я пошутил. Ты же знаешь... — И объявил новый тост:

— Леди и джентльмены, прошу поднять бокалы за хороших русских парней.

— Но... — пытался что-то сказать сосед-фермер.

— Я вас понимаю, мистер. Но, если вы обратили внимание, я предлагаю выпить за хороших парней, а не за тех, которые теперь нам угрожают. Выпьем за тех русских моряков, которые более полутора века тому назад добровольно участвовали в войне за нашу независимость. Их было около сотни. Русскому офицеру Турчанинову было присвоено звание генерала и поручено командовать полком волонтеров Иллионойса. Это исторический факт, господа.

— Боб, — взмолилась Луэтта. — ты, кажется, собираешься читать лекцию по истории гражданской войны в Штатах.

— Нет. Только два слова. Еще буду пить за тех русских, с которыми целовался на Эльбе.

— Что ж, мистер Сомлер, спасибо за добрые слова, — поблагодарил Иннокентий — Выпью с удовольствием.

После того, как рюмки были опустошены, наступило молчание: все закусывали.

— А за нынешних русских? — спросил сосед-фермер. Чувствовалось, что он хотел подзадорить Сомлера.

— С теми, кто попытается лишить нас свободы и демократического образа жизни, я готов драться. Будь то русский, китаец или сам черт...

— Мистер Сомлер, — взмолилась Элла. — Я выключаю вас. Не надо политики.

Запрет молодой хозяйки соблюдался добросовестно. Оставшуюся часть вечера шутили, танцевали под приемник, вежливо смеялись над туповатыми анекдотами Сомлера.

Во время танца Элла прижалась к Иннокентию и, поднявшись на цыпочки, прошептала на ухо:

— Я хочу танцевать только с тобой. Слышишь? Не отдавай меня никому, пусть они веселят своих жен...

И потом совсем тихо, одним горячим выдохом:

— Я люблю тебя... Слышишь, люблю...

Эти искренние слова Эллы, ее чистая доверчивость глубоко взволновали Иннокентия.

Он знал, что рано или поздно они должны открыться друг другу в своих чувствах, но боялся этого объяснения: ведь его не покидала мысль о возвращении на родину, особенно теперь, под впечатлением печальной истории Пронькиных...

Элла ни о чем не догадывалась, она уверовала в его чувства, требовала ответа:

— А ты любишь меня, Иннокентий?

Он наклонил голову.

— О, Элла, Кенти! Вы же танцуете без музыки! — воскликнул Сомлер и рассмеялся.

Смущенные Элла и Иннокентий неловко уселись. Все это не укрылось от Хитта.

«Старею, — думал он. — С хозяйством справляться становится все труднее. Поженить бы их, взвалить ферму на широкие плечи этого мужика».

— Господа, позвольте и мне провозгласить тост, — произнес он, когда гости уселись. Леон поднялся, его глаза светились радостными огоньками.

— Я пью за тебя, Боб, и за твою молодую жену. Пусть твои дела процветают.

— Я пью за вас, мои милые соседи, всех благ вам.

— Я пью за тебя. Иннокентий. От души хочу, чтобы ты нашел здесь вторую родину.

— Я пью за тебя, Элла, пусть всю жизнь сопутствует тебе верная любовь и большое счастье.

Сразу стало шумно, весело. Включили вальс, Луэтта, опередив Эллу, пригласила Иннокентия. Элла танцевала с Сомлером. Вальс получился легким и красивым.

Но всему приходит конец: музыка умолкла, гости разъехались. Погас свет в комнате Леона.

Элла и Иннокентий, не сговариваясь, вышли на веранду. Это было неизбежно: застыли в долгом поцелуе. Иннокентий только утром отпустил Эллу.